Полина Дашкова - Качели (сборник) Страница 16

Как бы поздно он ни возвращался, на верхнем этаже, в последней перед пустырем, в самой окраинной панельке, в правом верхнем углу светится окошко. Ему приходится подниматься пешком. Лифт часто ломается, все кнопки выжжены.

Петр Иванович медленно поднимается, от пролета к пролету дышит все тяжелей. В маленькой двухкомнатной квартирке с совмещенным санузлом ждет его жена, участковый терапевт. На среднем пальце правой руки у нее большая, твердая мозоль. Всю жизнь она писала: выписывала рецепты и заполняла карточки больных своим непонятным медицинским почерком.

Она целует его, он целует ее. Она кормит его первым и вторым, обычно это куриный суп с вермишелью и обжаренный на сковородке кусок курицы из супа с картофельным пюре. Он обязательно съедает все, даже если сыт. Потом они пьют чай, он рассказывает ей, как прошло очередное мероприятие, что сказал этот, как посмотрел тот. Она в ответ делится с ним подробностями своего рабочего дня, говорит о хронических старушках, о наглых симулянтах-алкашах, о молодых наркоманах, нудных, но иногда опасных, и что сказала медсестра, и как посмотрела заведующая.

Засыпают они, обнявшись, на полуторной скрипучей тахте. Петру Ивановичу больше не снится черная страшная пустота. Ему снится собственное лицо в телевизоре. Он знаменит и совершенно счастлив.

Октябрь 2002

События, описанные в этих двух очерках, почти реальны. Имена всех персонажей изменены до неузнаваемости.

Автор благодарит сотрудников Московского регионального управления по борьбе с организованной преступностью за предоставленные материалы.

Теория вероятности[1]

Сидел Вадик Султанов совсем недолго, всего два года. Статья была хорошая, не позорная – мошенничество. Так что, можно считать, повезло. Поздней осенью 1990 года, с легкой душой, легкой пружинистой походкой вышел Вадик за ворота ИТУ. Жизнь только начиналась, и впереди грезилось много всего хорошего, приятного. Никаких следов на крепком молодом теле двухлетняя отсидка не оставила. Вадик, умный человек, наколок делать не стал. Во-первых, больно, во-вторых, уже не модно, в-третьих, мало ли с кем придется в бане париться, на пляже загорать, с какими девушками предстоит близко познакомиться?

Оказавшись в купе скорого поезда «Новосибирск – Москва», Вадик критически оглядел сначала самого себя в зеркале на двери, потом соседей. Собой остался доволен. Лицо открытое, глаза ясные, взгляд веселый. Что касается соседей, их вид обрадовал его значительно меньше. Две пожилые тетки, толстые, скучные, поедали жареную курицу, помада и жир размазались по их ртам, и рты эти болтали без умолку о всякой бабьей ерунде. Еще была широкая мужская спина, обтянутая тельником, на верхней полке. В общем, ничего интересного.

Ему казалось, что стоит сесть в этот московский поезд, о котором он мечтал весь последний год перед освобождением, и тут же злодейка-судьба преподнесет ему заслуженный подарок в виде одинокой длинноногой блондинки-попутчицы не старше двадцати. Он ясно представлял себе, как знакомится с девушкой, как они улыбаются друг другу и идут по узким коридорам в вагон-ресторан. Там белые скатерти, шампанское в высоких бокалах.

Два года он мечтал выпить шампанского. Чем ближе был срок его освобождения, тем отчетливей ощущал он легкую терпкую сладость во рту, быстрое щекотное покалывание пузырьков. Весь последний месяц у него ночами чесалось нёбо и чудился нежный звон хрусталя. Но выпить шампанского ему хотелось не в одиночестве, не из горлышка или банального стакана. Это можно было запросто организовать уже на вокзале, в Новосибирске. Нет, Вадик мечтал выпить именно в вагоне-ресторане, чтобы плыл пейзаж за окном, стучали колеса, чтобы напротив сидела красавица и стол был накрыт белой скатертью. И чтобы непременно бутылку принесли в серебряном ведерке, у официанта под горлом чернела бабочка, а от крахмальных салфеток, свернутых конусом, пахло утюгом и свежестью.

Этот первый, выстраданный, сладкий глоток обозначил бы начало новой жизни, в которой все будет красиво, ароматно, чисто и так вкусно, как никому никогда на свете не бывало.

Сколько Вадик помнил себя, он постоянно думал о еде и о разных напитках. Есть люди, наделенные уникальным слухом. Они могут напеть без единой фальшивой ноты любую мелодию и даже какую-нибудь симфонию, услышав ее всего один раз. Музыканты называют такой слух крысиным. А некоторые счастливцы наделены от природы поразительным чувством цвета. В языке австралийских аборигенов существует около двадцати определений зеленого. Канадские эскимосы, российские чукчи, финские саами умеют разглядеть и назвать на своих языках более двадцати оттенков белого. Для художников-импрессионистов прозрачный воздух состоял из бесконечной цветовой гаммы.

Бывший заключенный Вадик Султанов тоже обладал уникальным даром. Для него еда представляла собой целый мир, и в этом мире он поразительно тонко чувствовал не только вкусовые оттенки и запахи, но цвета и звуки. Шипение масла на сковородке, бульканье супа в кастрюльке, шепот пузырьков минеральной воды или шампанского, все звуки, которыми обычно сопровождается процесс приготовления и поедания пищи, складывались для Вадика в неземную музыку. На кухне, даже в зоне, даже в детском доме, где он вырос, Вадик чувствовал себя как меломан в концертном зале.

Из кухонь в детском доме и в интернате пахло пригорелой кашей и пресным гороховым супом. Кухонный запах на зоне причудливо переплетался с той особенной тюремной вонью, которая для чуткого носа невыносима. И все-таки Вадик умел унюхать сквозь испарения хлорки, карболки, грубого мыла, нездоровых нечистых тел простой, добрый дух хлеба, теплый пресный запах пшенки, рыхлый, влажный запах риса, аромат вареной капусты, для обывателя не самый приятный, но для Вадика вполне живой и содержательный.

На казенных кухнях в пищу не добавляли специй. Только соль. Первозданные запахи крупы, овощей, мяса, рыбы имели свою особую, диковинную прелесть. До того как он сел в тюрьму, ему доводилось бывать в ресторанах, в том числе и дорогих. Конечно, готовить там умели. Но, нюхая, разглядывая и пробуя разные блюда, Вадик всякий раз думал о том, что он мог бы приготовить ту же осетрину по-монастырски или котлету по-киевски значительно лучше. Допустим, в соус к осетрине муки надо добавлять совсем капельку и сначала прокалить на сухой сковороде, до золотистого цвета, а потом остудить, подержать в холодильнике. С майонезом следует обращаться осторожней. Майонез сильная вещь, может испортить любое блюдо, особенно если замешан не на натуральном яичке, а на порошке, и если уксусу много. А что касается киевских котлеток, тут весь секрет в панировке. Она обязана быть тонкой, почти прозрачной, такой, чтобы в сыром виде розовое куриное филе светилось сквозь нее, как солнышко сквозь перистое закатное облако, и, само собой, лучше брать не банальные толченые сухари, а манную крупу.

Эти и многие другие подробности Вадик даже не знал, он их просто чувствовал всей силой своего молодого организма. Откуда взялось в нем это чутье – непонятно. Родословной своей он не ведал, поскольку был сиротой, но догадывался, что в туманной череде его предков присутствовал какой-нибудь чудо-повар, гений кулинарной алхимии.

Между тем тетки, соседки по купе, все ели свою курицу. Какая это была курица, и как они ее пожирали! Наблюдать это было настоящим мучением для Вадика. Жирная грубая кожа местами пригорела до черноты. Запах липкий, затхлый. Даже такие нежные части, как грудка и крылышки, выглядели серыми и жесткими. У Вадика щемило сердце. Он уважал курятину, а это было настоящее издевательство над благородным продуктом. Настроение у него заметно испортилось.

Мужик на верхней полке явно не спал, полосатая спина ворочалась, полка скрипела. Однако лицом к попутчикам он еще ни разу не повернулся. Наверное, ему тоже неохота было наблюдать, как тетки жрут курицу.

Вадик приметил пятнистую камуфляжную куртку на вешалке, высокие спецназовские ботинки сорок пятого размера внизу, под столиком. Куртка была старая, воротник из темно-зеленого искусственного меха совсем свалялся и напоминал вареный шпинат.

– Молодые люди, вы не могли бы выйти? Нам надо переодеться, – сказала одна из теток, утираясь салфеткой. Другая сосредоточенно заворачивала куриные косточки в промасленную газету, не замечая, как руки ее чернеют от типографской краски.

Был поздний вечер. Все собирались спать. Но Вадику спать совершенно не хотелось. Он подумал, не сходить ли все-таки в ресторан, но тут же представил, как сидит за столиком в одиночестве, и загрустил. Даже шампанского расхотелось. То ли тетки нагнали тоску, то ли просто дала себя знать двухлетняя усталость. Все-таки зона есть зона, и два года – не один день.

– Мужик, пойдем, что ли, выпьем? – Вадик осторожно тронул могучую спину в тельнике. В ответ заскрипела верхняя полка. К Вадику повернулось мятое, заспанное лицо, приоткрылись опухшие глаза и тут же впились в него жестко, оценивающе. – Я угощаю, – добавил Вадик, чтобы сразу снять все сомнения.