Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа Страница 16

следить за домом, чтобы он был красивый, как у Лувисы;

сердиться на других, чтобы было заметно;

есть, как все остальные;

правильно говорить без таблеток;

варить варенье и компоты;

ходить колесом;

удерживать;

любить себя.

Таблетки мягко блуждают по телу. Андреа удобно устроилась, лежа на спине; в поле зрения солнечно-желтые стены и прочая дребедень: холодильник, морозильная камера, буфет, письменный стол снизу вверх, и еще цвета — картины, которые она сама нарисовала, и Марлон, сидящий среди комнатных растений. «Посмотри на меня, Марлон!» Но он смотрит на листву, которая скоро совсем опадет. Андреа размышляет о том, что такое выбор. Как просто оказаться не тем, кого выбирают. Это фильм, и она играет в нем главную роль, она выходит на сцену в сверкающем золотом боа и черном облегающем платье и с пафосом произносит: «У меня нет выбора. Не мне решать, что будет дальше в этом фильме и чем он закончится». Но в последний момент она вдруг вспоминает (господибожемой), что все это — три жизни и столько чувств — зависит именно от нее. В ту же минуту золото теряет блеск, принц с отвращением смотрит на ее рваную одежду, она запускает в него туфлей, а он кричит, что когда-нибудь она его убьет. Нет, он кричит: «Кто-то пострадает, а может быть, и совсем пропадет…»

Все в ее руках.

Маддалена: без лица, одно имя, но ее присутствие ощутимо — как в фильме, в который ты вжился так сильно, что уже не можешь провести грань между реальностью и вымыслом.

Это несправедливо. Почему Андреа должна быть козлом отпущения? Ведь из-за проклятых чувств Каспера именно она безвольно лежит на холодном полу. Почему ей нельзя просто тосковать по нему, недостижимому, до конца своих дней? Не открывай, Каспер. Не говори: «Входи — или, если трусишь, оставайся за дверью». Не говори так. Хотя Каспер и не говорил этого. А что же он сказал? Что та, на которой он собирался жениться, обнаружила его тайники, где он скрывал от ее глаз мерзкую женщину, которая теперь — не зная, не ведая — стоит у позорного столба, ни в чем не провинившись! Ведь она же ни в чем не виновата, так? Если бы он скрывал кого-то от той, которой признавался в любви, и если бы та, признавшись в ответном чувстве, не нашла его тайник, не раскрыла его тайну, если бы Лувиса ни о чем не подозревала, если бы Каспер ничего не сказал, если бы имя Маддалены осталось неназванным…

Выписывать счастье на бумаге

А здесь — как она попала сюда?

Это греческий ресторан «Афины» или «Дионис». Вот они, во взглядах друг у друга. На Андреа красный плюшевый джемпер, который когда-то был облегающим. Теперь она может есть что угодно. Так ей кажется. Крылья бабочек трепещут под кожей, под джемпером. Что она хочет сказать? «Любит», «любит», «любит» — все лепестки на ромашке одинаковые. Нет, еще рано! Не сейчас! Но Андреа снимается в этом фильме, который и есть что-то вроде жизни. Она не понимает этого. Вот он перед ней. ОН! Каспер.

Вот Каспер (список, который Андреа составляет в уме, когда он выходит в туалет):

самый красивый в мире;

любит порядок и красивые вещи;

теплые пальцы, которые хочется переплести со своими и держать, держать;

эрудированный и высоколобый;

желтые спутанные волосы, которые, наверное, можно попытаться распутать;

тонкие морщинки в уголках узких зеленых глаз;

добрый-предобрый;

немного чокнутый;

немного нервный;

осенью впадает в депрессию, как он сам сказал (но только не этой осенью, правда?).

Каспер возвращается. А вдруг он пройдет мимо стола, за которым сидит Андреа, и выйдет вон? А вдруг ее не видно, вдруг ее на самом деле нет? Вдруг он, пока был в туалете, внезапно подумал: «Боже, что я делаю…»?

— Привет, — произносит он и садится напротив, словно они только что встретились (невозможно не улыбнуться), словно они готовятся узнать друг друга настолько, насколько вообще-то невозможно узнать другого человека.

Совсем недавно до смерти перепуганная Андреа открыла дверь, а там, в куртке с капюшоном и в джинсах, худой — почти такой же худой, как она, — Каспер: ссутулившись, берет ее за руку, как будто знакомясь. Его улыбка: мягкая, неподдельная. Так она и подумала: неподдельная! И что теперь так и будет, с сегодняшнего дня и навечно. «Мы должны быть абсолютно честны, Каспер. Тогда мы никогда не раним и не предадим друг друга». Но Андреа ничего не говорит. Во рту пустота и какая-то неприятная радость. «Вот он в моей комнате, чтобы хорошенько изучить меня, рассмотреть со всех сторон, исследовать. Разглядывает мои картины, мои пластинки, задает мне вопросы только для того, чтобы слышать мой голос — понравится ему или нет, и что я скажу, и красива ли я в его глазах?»

Она открыла бутылку, которую он принес с собой, и они быстро выпили из простых «икеевских» бокалов. Шампанское играло все сильнее. Желание. Желание повалить Каспера навзничь и тоже его исследовать. Это как павлиний танец перед спариванием — показать желанной свои изумительные разноцветные перья. Бутылка опустела, и надо двигаться дальше, пока все это (что — это?) не закончилось.

Его взгляд, его улыбка-узнавание. Ей хочется прикрыть свою ответную улыбку рукой. Потому что есть… как это называется… в воздухе… в атмосфере… в этом греческом ресторане (лучше бы он был итальянским, а она в чулках с подвязками и с дурными намерениями), в атмосфере (верное слово) есть нечто значительное, такое всеохватное, такое судьбоносное, но совсем не страшное. Дело, конечно, в вине. Они заказали еще бутылку.

— Я угощаю, — смеется Каспер, и они распахивают меню в коричневых кожаных обложках.

Передышка: выбирать блюдо, водить по строчкам опьяневшим пальцем. Мне можно есть что угодно! В радости, в свете его глаз — можно. Заказ: она не помнит, что выбрала, это неважно. Они здесь друг ради друга, чтобы видеть, как другой ест. Они поднимают бокалы, Каспер наклоняется — они будут целоваться?

— Андреа, — произносит он, — я должен кое в чем признаться.

Вид у него неожиданно серьезный. Она держит бокал за ножку.

— Я все это время любил тебя. С самой первой встречи.

Ей хочется крикнуть «Я ТОЖЕ», но у нее, кажется, нет голоса. Все так нереально, и губы словно слиплись.

— А Ребекка? — выдавливает она из себя, быстро запивая слова вином.

— Я надеялся, что смогу полюбить ее. Но не смог… перестать думать о тебе, и вот… — Он отнимает ее руку от ножки бокала. — Это и не выбор вовсе. — Взгляд вниз, взгляд вверх, на щеках красные пятна. Губы слегка дрожат, выговаривая: — Все это время я хотел только тебя.

Взрывы счастья — существуют ли они? Андреа кажется, что существуют, но только внутри. Внутренние взрывы — но ведь от счастья невозможно погибнуть? Она почти плачет от наполнившего ее тепла. Хочется ликовать — все это досталось ей! Никаких «тьфу-тьфу-тьфу». Никаких «пока». Ей достался Каспер (ведь так?) — наверное, она все сделала правильно. Она же достойна его, не так ли? Конечно. Она сидит здесь, он произнес эти слова, они выпили почти две бутылки и… дальше невозможно. Его взгляд, его рот…

Губы Андреа на губах Каспера — или наоборот. Осторожные языки. Господи, они же ждали этого! Поцелуй непостижимо прекрасен, и вот приносят еду, и они ненадолго прерываются, и совершенно не важно, что лежит на тарелке — все вкусно, у всего вкус Каспера, а для опьяненных и влюбленных нет границ. Только счастье. Только? Счастье?

Ну конечно же, оно есть — счастье. Оно есть в комнате Андреа: сначала дверь, на ней имя. Затем прихожая, в которой два глубоких шкафа (один для одежды, другой для пылесоса и прочего) и два входа: один на кухню, другой в гостиную-спальню. На кухне желтые стены и обычные вещи вроде холодильника, морозильной камеры, буфета и шкафчика с посудой. У окна стоит письменный стол, а за окном уже нет соседа с зеленой лампой: он переехал. По гравиевым дорожкам ходят разные люди, а на лужайке под балконами почти всегда пусто. В гостиной-спальне кровать за десять крон (на ней три матраса и множество разноцветных подушек), что-то вроде обеденного стола и четыре стула, два кресла в цветочек, мольберт, книжная полка, телевизор, а на стенах — картины Андреа. Картины ничего не изображают: это просто взрывы цвета, колышущиеся линии. Марлону больше всего нравится на кровати или в одном из шкафов. Андреа лучше всего за письменным столом или на полу в кухне, хотя теперь все иначе.

Лежать в объятиях на кровати в доме, который принадлежит ей. Она лежит в собственной одежде, в объятиях, которые не разомкнуть и которые принадлежат Касперу, который хочет поцеловать Андреа в лоб и в волосы, и она не обжиралась уже три дня.

Вместо этого — таблетки. Вокруг слишком много цветов, и просто рисовать картины уже недостаточно. Правда, она рисует днем, когда рядом нет Каспера, который теперь проходит практику в каком-то учреждении для музыкальной молодежи, и иногда ему нужно репетировать, и тогда все в порядке. Она рисует и пишет, кормит Марлона и слушает записи Building Burst, дожидаясь Каспера.