Рейчел Джойс - Невероятное паломничество Гарольда Фрая Страница 16

Дальше — больше. Наступили школьные годы Дэвида. Его одиночные бдения у себя в комнате, высшие оценки, отказы принимать помощь родителей. «Ну и пусть он сам по себе, — урезонивала мужа Морин. — У него другие интересы». Они ведь тоже были нелюдимы. Сначала Дэвид потребовал микроскоп. Через неделю — собрание сочинений Достоевского. Потом «Немецкий для начинающих». Дерево-бонсай. Благоговея перед жадностью, с которой он усваивал новые знания, они покупали все, что он просил. Дэвиду были дарованы ум и возможности, которых сами они никогда не имели; они не должны были подвести сына, чего бы им это ни стоило.

«Папа, — спрашивал Дэвид Гарольда, — ты читал Уильяма Блейка?» Или: «Ты знаешь что-нибудь о дрейфовой скорости?»

«Что-что, о чем ты?»

«Так я и знал».

Гарольд всю свою жизнь прожил с поникшей головой, дабы избежать конфронтации, и все же в нем иногда подавал голос другой человек — тот, кто имел собственное мнение и мог при случае его отстоять. Ему было совестно, что он ухмыльнулся в тот вечер, когда танцевал его сын.

Старик вдруг застыл на месте. Кажется, он только сейчас заметил Гарольда. Он отбросил прочь одеяло и низко поклонился, шаркнув пальцами по земле. На нем было некое подобие костюма, правда, настолько грязного, что сложно было сказать, где кончается сорочка и начинается пиджак. Старик выпрямился и в упор уставился на Гарольда. Гарольд обернулся на случай, если старик увидел кого-то за его спиной, но прохожие торопливо обходили их стороной, явно уклоняясь от контакта. Старик, несомненно, имел в виду Гарольда.

Гарольд медленно направился к нему. На полпути он вдруг так сконфузился, что вынужден был остановиться, притворившись, будто ему что-то попало в глаз, но старик терпеливо ждал. Когда между ними было уже не более фута, старик вскинул руки, словно положив их на плечи невидимого партнера. Гарольду ничего не оставалось, как тоже поднять руки, копируя его движения. Они медленно прошлись влево, затем вправо, не касаясь друг друга, но танцуя вместе. И если от одного пахло мочой и, кажется, даже блевотиной, то от Гарольда, по правде сказать, пахло еще хуже. Звуковым сопровождением им служил рев машин и шум толпы.

Старик вдруг остановился и снова поклонился. Гарольд в порыве чувств тоже кивнул ему. Он поблагодарил старика за танец, но тот уже подобрал свое одеяло и заковылял прочь, забыв про музыку и про все на свете.

В сувенирной лавке при соборе Гарольд купил подарочный набор карандашей, который, по его мнению, должен был понравиться Морин. Для Куини он выбрал небольшое пресс-папье с моделью собора внутри. Гарольд перевернул его, и собор окутали блестки. Неожиданная, но верная мысль поразила его: туристы приезжают к памятникам культа и покупают возле них безделушки и сувениры, потому что не знают, что еще там делать.

Эксетер застиг Гарольда врасплох. Он уже успел выработать собственный неспешный ритм, а бешеная городская суета грозила теперь его уничтожить. Под открытым небом и в чистом поле, где всему находилось свое место, Гарольд чувствовал себя куда безопаснее. Там он ощущал себя чем-то большим, нежели просто Гарольдом. А в городе при ограниченном обзоре приходилось опасаться, как бы чего-нибудь не приключилось — любая ерунда, но к которой он совсем не готов.

Гарольд глядел под ноги, стараясь отыскать открытую почву, но видел только сплошную мостовую и асфальт. Все вокруг пугало его. Уличное движение. Здания. Люди в сутолоке пихали друг друга, орали в свои мобильники. Гарольд улыбался всем и каждому, и это здорово утомляло его, учитывая количество незнакомых людей.

Он потратил целый день в бесплодных скитаниях. Каждый раз, когда он уже намеревался покинуть город, что-нибудь отвлекало его еще на целый час. Он долго ломал голову над покупками, неизвестно зачем ему понадобившимися. Не выслать ли Морин новую пару садовых перчаток? Продавщица принесла ему пять различных типов, сама примерила их для наглядности, но Гарольд вдруг вспомнил, что жена давным-давно забросила свои овощные грядки. Он зашел поесть и до того растерялся перед ассортиментом сандвичей, что забыл про голод и ушел ни с чем. (Предпочитает ли он сыр, или ветчину, или дежурную начинку — смесь из морепродуктов? А может, он желает что-нибудь совершенно другое? Суши? Рулетики с уткой по-пекински?) То, что казалось ему таким ясным, пока он был один и стоял обеими ногами на обычной земле, вдруг улетучилось от избытка выбора, улиц и застекленных магазинных витрин. Гарольду отчаянно захотелось поскорее выбраться за город.

И теперь, когда появилась возможность приобрести снаряжение для ходьбы, он снова заколебался. Проведя час в обществе молодого австралийца, с энтузиазмом предлагавшего ему не только спортивную обувь, но и рюкзак, и небольшую палатку, и говорящий шагомер, Гарольд рассыпался в извинениях и купил всего-навсего карманный фонарик. Он убедил себя, что прекрасно обойдется тапочками для парусного спорта и пластиковым пакетом, а при известной ловкости сможет разместить зубную щетку и пену для бритья в одном кармане, а дезодорант и стиральный порошок — в другом. Из магазина он зашел прямиком в привокзальное кафе.

Двадцать лет назад Куини наверняка останавливалась здесь, на станции Эксетер-Сент-Дэвидс. Поехала ли она отсюда прямо в Берик? Были ли у нее там родные? Или друзья? В разговоре с ним она никогда ни о тех, ни о других не упоминала. Однажды в машине она услышала по радио песню и зарыдала. «Властная, как роза». Из динамика лился мужской голос, ровный и глубокий. Песня напомнила Куини об отце, как она призналась Гарольду, судорожно глотая слезы: он умер незадолго до того.

«Простите, простите», — шептала она.

«Ничего».

«Он был хороший человек».

«Нисколько не сомневаюсь».

«Вам бы он понравился, мистер Фрай».

И она рассказала ему историю из детства — как отец играл с ней в одну игру, притворяясь, будто она невидимка. «Я здесь! Я здесь!» — смеялась она, а он смотрел прямо на нее и призывал, как будто не видя: «Выходи сию же минуту! Где ты, Куини?»

«Было так весело, — вымолвила она, утирая кончик носа платком. — Мне очень его не хватает». Даже скорбь у нее обладала достоинством немногословия.

В привокзальном кафе было оживленно. Гарольд разглядывал путешественников, отвоевывавших своими чемоданами и рюкзаками каждую свободную частицу пространства между столами и стульями. Ему пришло в голову, не заходила ли и Куини сюда по пути. Он живо представил себе ее, одинокую, в старомодном костюме, с тонкими бледными чертами и решительным взглядом, устремленным прямо перед собой.

Он не должен был тогда отпускать ее вот так, не попрощавшись.

— Простите, — произнес над ним чей-то любезный голос, — это место не занято?

Гарольд рывком перенесся обратно в настоящее. Слева от него возвышался элегантно одетый человек и указывал на сиденье напротив. Гарольд утер повлажневшие глаза, с изумлением и стыдом обнаружив, что снова расплакался. Он ответил мужчине, что место совершенно не занято, и настоятельно пригласил его занять.

Незнакомец был одет в дорогой костюм и темно-синюю сорочку с маленькими перламутровыми запонками. Сложение он имел субтильное и изящное, а его густые серебристо-седые волосы были зачесаны назад. Мужчина сел, и складки на его брючинах пришлись точно посередине коленей. Он сложил перед собой ладони точно купол стройной колокольни. По виду он был таков, каким всегда хотелось быть Гарольду, — «изысканный», по выражению Морин. Вероятно, Гарольд слишком бесцеремонно его разглядывал, поскольку после того, как официантка принесла чайник с цейлонским чаем (без молока) и подрумяненный гренок, джентльмен прочувствованно вымолвил:

— Расставаться всегда нелегко.

Налил себе чаю и добавил лимон.

Гарольд объяснил ему, что идет к женщине, которую когда-то давно очень подвел. И надеется, что дело не окончится расставанием, он всей душой верит, что она выживет. Рассказывая, он не смотрел в глаза собеседнику, а вместо этого сосредоточил внимание на куске подрумяненного хлеба. Гренок был величиной с тарелку. Растопленное масло на нем напоминало золотистый сироп.

Мужчина нарезал одну половинку гренка ровными длинными ломтиками и стал есть, слушая Гарольда. В кафе было людно и шумно, окна так запотели, что казались матовыми.

— Куини из тех женщин, которых окружающие не ценят. Она была не то, что остальные красотки на пивоварне. Может быть, у нее даже попадались волоски на лице. Нет, не усы, не подумайте. Но все наши над ней смеялись. Обзывали ее. Она на них обижалась.

Гарольд не знал, слушает ли его джентльмен напротив. Он не мог надивиться опрятности, с которой тот клал ломтики в рот и после каждой такой манипуляции вытирал пальцы салфеткой.

— Хотите? — вдруг предложил собеседник.

— Что вы, не надо!