Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы Страница 16

— Настанет день, и к власти придет наша партия. Тогда мы очистим все тюрьмы. Послушали бы вы нашего председателя вилайетского комитета партии! Пожалуй, он не уступит вам. Но вы совсем другой человек. Знайте: моя свояченица на кого попало не обратит внимания.

Кудрет сделал вид, будто пропустил слова Кемаль-аги мимо ушей. В таких делах не следует торопиться. «Шувей, шувей», — как говорят арабы, что значит: «поспешай медленно». Но до чего же хороши ее глаза! Черные, жгучие, умные! Два ртутных шарика: так и играют, так и искрятся! Он мысленно сравнил ее с женой паскудой и поморщился, словно от дурного запаха.

Писарь принес на медном подносе кофе, как истый гарсон, поставил перед каждым чашку и снова угодливо спросил:

— Не окажете ли честь моим «Биринджи»?

— Мои покурим! — коротко ответил Кемаль-ага.

На сей раз Кудрет не стал предлагать свои сигареты. Он понял, что такие, как Кемаль-ага, с особым удовольствием угощают людей, ими почитаемых, и, словно женщина, благоговеют перед своим кумиром.

Кудрет сосредоточенно пил кофе, принесенный писарем, курил сигарету, которой его угостил Кемаль-ага, и ни разу ни на одного из них даже не взглянул, прикидываясь, будто поглощен своими мыслями.

— Назовите, пожалуйста, ваше уважаемое имя и фамилию, — обратился к нему писарь после того, как кофе был выпит.

Кудрет понял, что писарь делает запись в регистрационной книге.

— Мое имя… Так ведь в деле все указано. Впрочем, пожалуйста — Кудрет Янардаг[24].

Имя, а особенно фамилия привели помещика в восторг. Да и могло ли быть иначе? Имя и фамилия обычно соответствуют внешнему виду. Надо бы уговорить его переехать в их касабу и вступить в Новую партию! Тогда бы они со свояченицей наверняка… Как-никак, а после смерти мужа ей осталось три тысячи денюмов земли. Поженятся, займутся партийными делами, а там, глядишь, его депутатом в меджлис выберут. Ему бы только попасть в меджлис!

Кемаль-ага продолжал строить планы, в то же время восхищаясь тем, с каким достоинством, неторопливо бей-эфенди отвечает писарю на вопросы, — он буквально подавлял его своим величием.

Дай бог, чтобы бея-эфенди сразу не освободили. А уж если они вместе просидят несколько месяцев в тюрьме, Кемаль-ага приберет его к рукам. Свояченица — женщина что надо, Кемаль-ага в этом убедился. Она и мужа своего покойного с первого взгляда полюбила, когда тот проезжал на лошади по торговой части касабы. С этим беем-эфенди она утешится, а вот с ним, Кемаль-агой, не могла… Однажды ночью, когда его жена рожала, он полез в постель к свояченице. Она проснулась и предупредила: «Закричу!», но не закричала. Кемаль не испугался, но с тех пор больше не приставал, даже пальцем к ней не притронулся.

— У вас, эфендим, есть постель? — спросил писарь.

— Постели нет, — ответил Кудрет.

— Слава аллаху, у меня найдется все, что нужно: матрасы, одеяла, еда, выпивка, — объявил Кемаль-ага.

— Бей-эфенди будет с вами?

— Разумеется…

Кудрет хотя бы для приличия мог сказать: «Ну что вы!», но он принял все как должное.

— Если что понадобится, я всегда к вашим услугам! — с готовностью произнес писарь.

— Понадобится — передам через кого-нибудь!

Писарь был просто счастлив. Об этом бее-эфенди говорит весь город, он прибыл со специальным поручением. Сегодня вечером, сидя с друзьями в кабачке, писарь может похвастать, что имел удовольствие находиться в обществе человека, достойного всяческого восхищения, разговаривал с ним, угощал его кофе… Все они лопнут от зависти! Хорошо, что начальник еще неделю пробудет в отпуске. За это время писарь успеет сблизиться с этим человеком, завоюет его расположение и в скором времени, возможно, получит приличную должность. Ведь бей-эфенди послан Анкарой произвести ревизию во всем вилайете…

Кудрет встал, желая показать, что вся эта возня с формальностями ему изрядно надоела.

— Полагаю, с моим вопросом покончено…

— Покончено, эфендим, покончено. — И писарь бросился вперед по коридору: — Пожалуйста, пройдемте в камеру. Соблаговолите отдохнуть…

Когда они проходили через тюремный двор, можно было подумать, что прибыла инспекционная комиссия. Завидев эту троицу, заключенные расступались и вопросительно глядели друг на друга. Но, судя по тому, с каким благоговением писарь обращался к неизвестному господину, тот, несомненно, был важной персоной. Кто же он? Судья? Генеральный инспектор тюрем?..

Один из заключенных, получивший за растрату десять лет, схватил Кемаль-агу за руку и спросил, кого они сопровождают. Кемаль-ага с досадой отдернул руку, словно хотел сказать: «Нашел время!» — после чего никто уже не осмелился обратиться к нему с подобным вопросом.

— Вот и пришли! — сказал писарь, указывая на «камеру для высокопоставленных», к которой вела ветхая деревянная лестница. Быстро взбежав наверх, он остановился у двери и крикнул:

— Эй, что там у вас происходит? Камера это или конюшня?

Появились два прислужника и, пристыженные, разошлись в разные стороны. Они, оказывается, забрались в камеру, чтобы там побороться.

Немного погодя пришел старший надзиратель с двумя подчиненными. Увидев писаря, он разозлился:

— Опять ты, Хикмет-эфенди, ходишь по камерам?

Совсем недавно писарю за это крепко досталось. Писарь должен неотлучно находиться в канцелярии. Только старшему надзирателю дозволено появляться в любом месте тюрьмы. Писарю же не положено шляться по камерам и орать на арестантов.

— Борются, как собаки… — промямлил писарь.

Надзиратель не хотел упустить случая проучить писаря, — да еще в присутствии важной персоны.

— Как собаки? Люди борются, как люди, а не как собаки. И вы не имеете права обзывать их собаками. Прошу вас вернуться к своим обязанностям!

Писарь почувствовал себя вконец уничтоженным.

— Так вы меня гоните?

На какой-то миг надзиратель встретился взглядом с «ревизором» и, прочтя в его глазах одобрение, стал пыжиться еще больше. Он ведь навел порядок, а главное — отхлестал писаря и указал ему его место.

— За такое тебя не прогнать следует, а вышвырнуть вон! Да уж ладно…

Теперь разозлился писарь, настала его очередь дать отпор.

— Ах вот как! Ты, я смотрю, обходишься со мной, как с заключенным!

Надзиратель заложил руки за спину и двинулся на писаря.

— Попридержи язык и убирайся! И чтобы не смел больше шляться по тюрьме! Ну, шагом марш!

— Сегодня меня оставили за господина начальника…

— Кто же это дал тебе такие полномочия?

— Иди спроси в прокуратуре!

— Не вижу надобности! — Надзиратель демонстративно отвернулся.

У писаря руки и ноги затряслись от злости. Так бы и пристрелил этого мерзавца, окажись под рукой пистолет. Хоть бы смазать ему по физиономии. Однако и это невозможно. Попробуй свяжись с ним — все кости переломает, здоров как бык.

И он только огрызнулся:

— Ладно, мы еще с тобой поговорим!

Старший надзиратель не ответил. Уходя, писарь обернулся и крикнул:

— Чтобы ноги твоей не было больше в канцелярии!

Надзиратель побагровел:

— Мне разрешено ходить по всей тюрьме! Я старший надзиратель, а ты всего-навсего писарь!

— Ах, ты оскорбляешь!..

— Не оскорбляю, а делаю замечание по службе!

— Я в твоих замечаниях не нуждаюсь!

— И все-таки тебе без них не обойтись. До сих пор не знаешь своих обязанностей!

Писарь понял, что ему не тягаться с надзирателем, и, расстроенный, удалился.

Старший надзиратель повернулся к «ревизору»:

— Молодой еще, зеленый, не обтесался. Я мог бы причинить ему немало неприятностей… Мне ведь доподлинно известно, что он снабжает заключенных ножами, гашишем, опиумом… Но не приведи аллах! Подлости заклятому врагу не стану делать. Да и какой с него спрос? Дитя неразумное. Прочтет две с половиной книжки и невесть что возомнит о себе… А вы только прибыли?

— Да, только что.

— А, припоминаю. — Надзиратель подошел вплотную к «ревизору» и вполголоса добавил: — Вас в Стамбуле задержали, на Босфоре?

Кудрет невольно вздрогнул. Ему вдруг захотелось осадить зарвавшегося надзирателя, но он сдержался: тот был под впечатлением только что одержанной победы. К тому же они находились в окружении заключенных, которые глядели на них во все глаза, словно на петухов во время боя. Его выручил Кемаль-ага. Отозвав надзирателя в сторонку, он что-то шепнул ему на ухо. «Весьма кстати», — подумал Кудрет, догадываясь, о чем сказал Кемаль, и принял величественную позу. Надзиратель сразу смягчился и с плохо скрываемым беспокойством спросил:

— Вам нравится эта камера?

Кудрет опять решил польстить самолюбию надзирателя:

— Как вы сочтете нужным…

Надзиратель приободрился и даже почувствовал расположение к арестованному. Наконец-то он понял, почему писарь рассыпался мелким бисером перед заключенным. Ну, теперь-то он переплюнет несчастного писаришку и оставит его в дураках.