Грегуар Делакур - То, что бросается в глаза Страница 16

Они выпили кофе в больничном кафетерии, среди несчастья, среди девочек в бесформенных спортивных костюмах лилового цвета, которые смеются, не понимая, и отцов, которые дрожат от кофеина, от нехватки никотина и любви.

Они молча смотрели друг на друга. Артуру Дрейфуссу подумалось, почему в реальной жизни не играет в нужный момент музыка, как в кино; музыка, что подхватывает и уносит все, чувства, неуверенность, смущение; и если бы здесь, в больничном кафетерии, вдруг заиграла бы, к примеру, музыка из «Лета 42‑го» (Мишель Легран), Poland (Олафур Арналдс) или старый добрый Леонард Коэн, его бы тоже подхватило, и нашлись бы слова, и он сказал бы ей я люблю тебя, а она взяла бы его за руку и поцеловала, и глаза бы у нее заблестели, и она прошептала бы, робея, ты уверен? Ты уверен, что меня? да, продолжал бы он, да, я уверен, я люблю тебя, Элизабет Тейлор, за все, что ты сказала сейчас моей матери, я люблю тебя, Жанин Фукампре, за все, что ты есть, за твою нежность, за твои страхи и за твою красоту. Я люблю тебя, Жанин. Увы, есть музыка к фильмам, но нет музыки к жизни. Только шумы, звуки, слова, клацанье кофеварки, шуршание колесиков каталок – рррр-пфффт-рррр-пфффт – и слезы, порой крики, напоминающие, что все это до жути реально, особенно в больнице, где встречаются безумие, недуги, страхи, затянувшиеся прощания и

(…) время от времени тени, / проступающая грудь, / неверная боль, / тончайший вкус вечности[74].

Они молча смотрели друг на друга, и, хоть музыки не было, Артур Дрейфусс взял руку Жанин Фукампре в свою, поднес ее к губам, поцеловал. Он даже осмелился высунуть на несколько миллиметров язык, чтобы попробовать на вкус ее кожу: она была душистая и сладкая – You can leave your hat on[75] было бы в самый раз в эту минуту, – и он представил себе, как лизал бы все это тело, холмы и впадины, долины и каскады. Жанин Фукампре тихонько и восхитительно рассмеялась от прикосновения языка к руке, но не отняла ее, и без единого слова и без Джо Кокера, среди реальности и эфира, вдали от поэзии, эти двое впервые учили слова любви.

– Извините, извините меня, вы Иззи Стивенс?

Извиняющийся голос принадлежал пациентке, женщине лет шестидесяти в халате; она улыбалась простой, слюнявой улыбкой, как иные дети. Вы Иззи Стивенс? Значит, вы не умерли? О, как я рада…

(Чтобы оценить всю несуразность этой реплики, надо знать, что Иззи Стивенс – персонаж американского сериала «Анатомия страсти» в исполнении актрисы Кетрин Хейгл, избранной самой сексуальной блондинкой года – в 2007‑м – по версии журнала «Вэнити Фэйр»; актрисы с так называемыми идеальными параметрами: 90–65–90 и с внешностью, во всяком случае, в глазах женщины шестидесяти лет, из которых как минимум двадцать прошли перед больничным телевизором, сравнимой с внешностью Скарлетт Йоханссон. В пятом сезоне сериала Иззи Стивенс, заболев раком мозга, умирает.)

– Значит, вы не умерли?

Жанин Фукампре понадобилась пара минут, чтобы понять, и она подтвердила, что нет; нет, я не умерла. Тут женщина в халате испустила оглушительный вопль, это не вы, это не ваш голос! не ваш голос! вы призрак! вы умерли! И, семеня, убежала. (Действительно, во французском варианте «Анатомии страсти» Кетрин Хейгл дублирует актриса Шарлотта Мартен, а не Жанин Фукампре.) Артур Дрейфусс улыбнулся; Жанин Фукампре пожала плечами, сокрушенно поморщилась, кем я только не была, Артур, не перечесть, Умой Турман, Шарон Стоун, Фэррой Фосетт, особенно в прошлом году, когда она умерла, Катрин Денев, Изабель Карре, даже Клер Шазаль, а я, как ты с твоей мамой, хочу только, чтобы кто-нибудь подошел однажды ко мне и сказал: вы Жанин? Жанин Фукампре? О, какая вы красивая.

– Вы Жанин? Жанин Фукампре? О, какая вы красивая.

И красивая Жанин Фукампре улыбнулась улыбкой не менее прекрасной, чем улыбка Скарлетт Йоханссон на испанской афише «Дневников няни» (O Diario de uma baba); она встала, обошла пластиковый стол и второй раз поцеловала Артура Дрейфусса в губы, – спрятавшаяся за стойкой с горячими блюдами фанатка Иззи Стивенс, блестя слюной в улыбке, молча зааплодировала, несказанно счастливая; поцелуй был пылкий, мощный, наэлектризованный; поцелуй, полный жизни, среди боли и страха.

Они отправились в обратный путь, после того как врач подтвердил худшее: увеличение жидкостных пространств, потеря клеток Пуркинье, миелинолиз мозжечка, убывание когнитивных ресурсов и старение мозга; Лекардоннель Тереза неуклонно увязала в безумии; Артур Дрейфусс дрожал, и врач уточнил, что сделать ничего нельзя, даже вернись сегодня его сестренка Нойя, живая и здоровая, уже невозможно вырвать вашу маму из зыбучих песков, которые засасывают ее все глубже. И тогда Артур Дрейфусс сказал себе, что на этот раз он осиротел. Пусть даже тело браконьера так и не было найдено; исчезло, быть может, в женской постели, где его душили каждую ночь полные руки и придавливал теплый молочный круп, где оно воскресало на рассвете; или тело его гнило в болотах Конде, или висело на самой высокой ветке бука в лесу Эави, с растерзанными щеками, с выклеванными глазами – два шарика в клюве ворона, – над славной долиной Варенн. Осиротел.

Они вернулись в Лонг под вечер; кончался предпоследний день.

Когда они проезжали мимо гаража, ПП сделал им знак остановиться. Ну что, голубки, сказал он, смеясь (но глядя на Артура), все еще в отпуску? Очень кстати, Жюли (третья жена ПП) предлагает устроить у нас барбекю сегодня вечером, милости просим, только вы и ее сестра, больше никого. Она любит кино, ей будет о чем поговорить с Анджелиной; что скажешь, Артур? Артур Дрейфусс повернулся к своей хорошенькой соседке, и та с улыбкой кивнула.

У сестры, Валери, были поползновения на карьеру актрисы, в 90‑е годы она записалась на курсы «Театр‑80» в Амьене, предлагавшие «коллективное и индивидуальное обучение литературному творчеству и постановочному мастерству» помимо традиционных вокальных, дыхательных и телесных практик. На представлении выпускного спектакля, перед тридцатью семью зрителями, она от страха потеряла голос, после чего оставила мечты о Голливуде и нашла место продавщицы в «Норд Текстиль», где ее дыхательные и телесные умения оказались очень кстати в отделе нижнего белья.

Они пришли в 19:30; ПП не было дома, он поехал за дровами в «Супер У» в Флексикур, извинилась за него Жюли – он вот-вот вернется; они принесли бутылку полусухого шампанского Л. Бернар Питуа, теплую, единственную, которую удалось найти у Тоннелье, и в ту самую минуту, когда они вошли в сад, Валери (см. выше) воскликнула: да это же вовсе не Анджелина Джоли, ПП, что ты мне наплел, это Риз Уизерспун, о‑ля‑ля, какая она красивая! О боже мой! Вы говорите по-французски?

Риз Уизерспун рассмеялась, и смех ее звучал прелестно, воздушно. Да, Валери, сказала она, я говорю по-французски, и мне искренне жаль вас разочаровать, но я не Риз Уизерспун, не Анджелина Джоли и даже не Скарлетт Йоханссон, хоть и знаю, что мы с ней похожи один в один.

Валери поставила стакан, потому что чувствовала, что момент важный, и ей было немного стыдно за свой ляп.

– Меня зовут Жанин Фукампре. Мне двадцать шесть лет. Я родилась в Дюри, в нескольких километрах от Амьена. Это деревня, утопающая в цветах, там есть прекрасный променад и клуб верховой езды. Я не знала моего отца, пожарного, потому что он погиб в огне до моего рождения. Пытаясь спасти старушку. Только одно он мне оставил. Это лицо. Моя мать говорит, что я была прелестным младенцем. Потом изумительной красоты девочкой. Мэр Дюри хотел устроить конкурс на звание Мисс специально для меня. Девочка изумительной красоты. Это стоило мне неприятностей с моим отчимом. Мерзость. От которой хочется уйти. Как Джин Сиберг в своей машине. После этого мать больше никогда не говорила, что я красивая. Никогда не разговаривала со мной. Я не знаю, что с ней сталось. Я жила у тети. Семь лет назад все увидели мое лицо в «Трудностях перевода». Со дня выхода этого фильма, 29 августа 2003‑го, я ненавижу свое лицо. Ненавижу его каждый миг, каждую минуту. Всякий раз, когда какая-нибудь девушка смотрит на меня с презрением, спрашивая себя, что у меня есть такое, чего нет у нее. Всякий раз, когда какой-нибудь тип на меня пялится, и я не знаю, заговорит ли он со мной, облапит, достанет нож, бритву, потребует минет или всего лишь попросит автограф. А может быть, просто предложит кофе. Просто кофе. Но этого никогда не случается. Ведь смотрит он не на меня. Не меня находит красивой. Это не я.

Мое тело – моя тюрьма. И мне не выйти из нее живой.

Жанин Фукампре опустила глаза, и Валери захотелось обнять ее, но она не осмелилась; нелегко дается чужое горе. Она протянула руку к Артуру Дрейфуссу, и тут появился ПП, блестя глазами, с сеткой дров в руке. Он увидел, как Артур подошел к актрисе, взял ее за руку, а она чуть севшим голосом проговорила: