Екатерина Завершнева - Высотка Страница 16

— Однако мы немного отвлеклись, — перебил его молодой. Несколько невежливо перебил, как мне показалось. Я бы еще послушала про науку. — Что еще вас привлекает в этой профессии, кроме механизмов восприятия?

— А вот я хотела спросить…

— Да?

— Памятью у вас кто занимается? Меня интересует автобиографическая.

Они опять переглянулись. Теперь уже молодой хмыкнул и спросил:

— Это вы тоже в книжке прочли?

— Естественно, где же еще… — Меня начал раздражать их стиль общения, и я решила, что могу позволить себе немного сарказма. — Так, подвернулось под руку. Мне понравилась идея о гетерогенном составе памяти. (Давай, вверни забористое словечко, чтоб знали, с кем дело имеют, и что ты не ПТУшница какая-нибудь, а девочка, прочитавшая сто тыщ мильенов книг.) Должны образовываться островки, как бы центры притяжения. Происходит перегруппировка воспоминаний. Ведь если опросить одного и того же человека сейчас и через двадцать лет, эти островки приобретут совсем другую конфигурацию, да?

— Это называется лонгитюд, — кивнул молодой. — Впрочем, вам еще объяснят. Я вижу, по баллам вы проходите. И матподготовка прекрасная, пригодится.

— Кхм, — кашлянул пожилой. — Кхм. — Видимо, его коллега сказал что-то лишнее.

— Однако мне хотелось бы знать… Ведь автобиографическая память — это совсем свежая тема в психологии. Ее пока даже в учебном курсе нет. Кого вы читали, если не секрет?

— Не помню точно… Робина, кажется…

— Рубина?

— Да, наверное…

— Так-так. Любопытно. — Молодой помолчал немного, потом сказал: — Вообще-то памятью занимаюсь я. Если эта тема и дальше будет вас волновать — приходите, — улыбнулся он и добавил, слегка повернувшись в сторону пожилого, — после зачисления, чего мы вам с Ильей Степановичем и желаем. Всего доброго.

(Ух, ну и дурище же ты, Ася Александровна! Дупло — сказал бы Баев. Это ж надо было так опозориться — какого-то Робина-Бобина… А платье-то надела… Забракуют. Отсеют. И славно, и хорошо. Поступлю в пед, выйду замуж, помру молодой…)

Возле списка зачисленных мы стояли втроем — я, Гарик и Олежка. Как в былые времена.

— Мама дорогая, — сказал Олежка, — ее взяли! Они хоть понимают, что делают?

— Главное, чтобы она сама понимала, — ответил Гарик, — в чем лично у меня есть основания сомневаться. Давай, звони отцу и пойдемте выпьем. Душа просит.

— Ну что, наконец-то устаканилось? — сказал Олежка. — Будешь учиться?

Конечно, ответила я. Конечно. А иначе зачем, спрашивается?

2.08.

Давно не плакала — не над чем.

Господи, как смешно звучит, но ведь это факт.

Ровные, ровные дни, середина лета. Почему-то кажется, что это будет серединой всего. Именно сегодня — самый ровно-счастливый день моей жизни. Если раньше хотелось дальше и больше, то теперь — нет. Закрываю глаза, а там солнце. Golden Slumbers.

Провожу дни в блаженном безделье. Поглощаю ириски, Платона и Винни-Пуха. Все вместе идет замечательно. Вчера приезжала Нинка, мы проболтали до четырех утра о тех девочках, которым надо, чтобы было чуточку хуже, если все идет как нельзя лучше. Потом я до пяти читала «Когда смеются боги», она подсунула. Говорит, с ней было то же самое, или почти было. Как это — почти было?

Остаток ночи мне снился Гарик. Смеясь, он говорил, что две три трети населения земного шара умирает от болезней сердца, а я крепко держала его за руку, чтобы он не исчез, как эти две трети.

В понедельник мы с Г. Г. слонялись в Сокольниках и я опять расстроила его своей болтовней на тему идеального брака. Больное место у нас. Удивительно — еще никакого брака, а уже больное. Что же дальше-то будет?

Бесчувственная ты, Ася. Сердце у тебя есть? Или только поперечно-полосатая сердечная мышца? Ты сама поперечнополосатая. То да, то нет. Как оса. Ужалила — и улетела.

Нет, мой хороший, я с тобой. А того, черта узкоглазого, я забыла, забыла. Повторять как мантру. Говорят, что если быть настойчивым, получается все. Или почти все.

Учиться?

Учиться было легко, даже слишком. Поначалу я просто не могла понять, чем люди заняты.

Первого сентября к нам на семинар пришел импозантный мужчина по фамилии Воробьев, сел верхом на парту и начал рассуждать о Сократе. Единственное, что было при нем — это пачка сигарет, которую он положил на стол. Его руки заметно дрожали. Говорил он красиво, вдохновенно, в пиковые моменты речи воздевая дрожащий перст к небу. Душа это всадник, а тело — конь. Мы управляем собой, как опытный всадник управляет лошадью. Но что такое душа и как ее изучать? Где, собственно говоря, ее вещество? Бессмертная Психея, легкая субстанция огня, или, быть может, воды? Кто был прав, Фалес или Анаксагор, или, чего доброго, Анаксимандр?.. Вспомните потоки дождя у Тарковского, это один из возможных ответов.

(В аудитории — благоговейное молчание. Экстаз. Аудитория внимает Учителю.)

— Я, кстати, был с ним знаком, — небрежно добавил Воробьев, — и как-то раз решил спросить, отчего в его фильмах столько воды…

— А он? — выдохнули девушки восхищенно.

(Девушек и правда было много, слишком много.)

— Ответил уклончиво, мне кажется, он и сам до конца не осознавал… Я вам сейчас объясню…

И объяснил. Доступно, непротиворечиво и артистично. Поговаривали, что Воробьев когда-то учился в школе-студии МХАТ и до сих пор не пренебрегает уроками актерского мастерства. Половина курса была без ума от Воробьева, вторая половина — от его вечного конкурента по фамилии Пузырей, бородатого методолога-интеллектуала, который слыл любимым учеником Мамардашвили и обращал первокурсников в мамардашвилианство. Мы занимались по учебнику, на котором было написано «психология воробьев [и] пузырей». Это комичное название вполне соответствовало тому, что мы изучали и как. Если у нас семинар, то почему никто не пишет на доске? не решает задач? Если лекция, то почему Воробьев верхом на парте, а девчонки задают глупые вопросы — а вот у меня… а я знаю, был такой случай… а как объяснить, если снится сон, который потом сбывается, и т. д…

Подошла к расписанию, проверила. Действительно — семинар, в самом деле — доцент, канд. психол. наук. Непривычно как-то. На наших химфаковских профессорах и доцентах это было написано крупными буквами, и проверять нечего. А тут либерализм, равенство и братство. Можно позвонить преподавателю домой, не возбраняется; можно пройтись с ним после занятий к метро, никто не осудит; есть множество кружков по интересам, где обсуждаются какие-то, на мой взгляд, чрезвычайно интимные темы; в обязательном порядке мы смотрим кино, одна из первых письменных работ посвящена «Сталкеру»; наши профессора обожают лирические отступления, читают стихи, поют песни и ходят со студентами в походы, кафе и даже в курилку. Закуришь поневоле, если хочется быть ближе.

Из других неожиданностей — анатомия. Вот я разговариваю с человеком, интересуюсь его, так сказать, внутренним миром, и для этого мне надо знать, где у него проходит премоторная извилина, где располагается мозолистое тело и что такое комиссура, иначе я не психолог. При случае я должна уметь приготовить из него препарат.

Логика. Из нее мы узнали, что говорим прозой, т. е. изъясняемся силлогизмами. Их чертова туча — Barbara, Darii, Ferio — и жизнь у нас черно-белая. Истинно или ложно, третьего не дано. Выпустите такую истину в жизнь, да вот хоть в нашу с Гариком, ничего от нее не останется. На что мне такая логика?

В общем, я быстро поняла, что достаточно соблюдать осторожность, вовремя попадаться на глаза преподавателям, демонстративно не прогуливать — и все будет тип-топ. А свободное от занятий время посвятить личной жизни, ибо она тут есть. И сосредоточена она в ДАСе.

Татьяна

На заселение в ДАС я приехала с ордером, вещами и Нинкой. Не успели мы войти внутрь, как уже испытали первое острое ощущение. Из окон двух параллельных крыльев ДАСа торчали люди, правый корпус слаженно орал «Туда!», левый не сдавался — «Сюда!». Смысла в этой перепалке не было ни на грамм, зато какой азарт! Игра в «туда-сюда» продолжалась до тех пор, пока не приехала милиция, но финала мы с Нинкой дожидаться не стали, двинули оформляться. Я нервничала, хотелось побыстрее разделаться с бумагами. Трудно было поверить, что на мое счастье никто не посягнет. Нинку я прихватила с собой в качестве свидетеля, чтобы зафиксировать несправедливость, если она будет иметь место.

Нинка шла по коридорам с горящими глазами. Ей, очевидно, вспомнилось что-то свое. Разглядывая вздутый линолеум, стены с облупившейся масляной краской и консервные банки с окурками, выставленные на полу возле каждой двери, она мечтательно сказала: «Как же я тебе завидую, ты будешь здесь жить!..» Из перекошенных рам дул ветер перемен. Я подумала и согласилась. Да.