Ольга Новикова - Каждый убивал [Журнальный вариант] Страница 16

Помню, что на убывающей луне во вторую половину субботнего дня надо начитывать оберег на кошелек! Это же сейчас!

Ада стягивает парик, бережно прячет его в баул, чтоб не намок, наклоняет голову и послушно бормочет девять раз, как положено: “На лбу глаза, в углу образа! Кто меня воровством обидит, кто мою деньгу ополовинит, тот света бела невзвидит! Да будет так! Аминь! Аминь! Аминь!”

Мысли снова возвращаются к Анжеле. Может, и она захочет какой-нибудь скальп для себя… Да я и без просьбы сделаю ей подарок! И вообще, еще годик-другой надо попахать парикмахершей, чтобы накопить достаточное количество срезанных волос — не покупать же невесть что по Интернету, и потом можно будет зарабатывать, только мастеря парики, а все свое имиджмейкерское искусство отдать Анжеле. Ей вон каждый день нужно выглядеть.

Эх, Никину шевелюру упустила… Не успела… Она же просила коротко остричь ее длинные густые волосы. Как только кормящей матери удалось сохранить их блеск и ухоженность? Кератиновые чешуйки, покрывающие ствол каждого волоса, плотно прижаты, уложены ровно… Вот что значит счастливая обеспеченная жизнь…

Ада не замечает, что завидует Нике как живой.

Встав за широким стволом тополя так, чтобы ее не было видно от ворот, она отключается. Успеет преобразиться, как только появится Анжела. Ждать привычно. В голове теперь — успокаивающая пустота. И почти целый час удается не впустить туда ни одной суетной мысли.

Дождик кончился, разбудив природу. Запахло весной, почки принялись проклевываться прямо на глазах со слышным потрескиванием…

— Дождалась-таки меня. Терпеливая, — нисколько не удивившись, констатирует Анжела. — Спасибо. У нас всего полчаса. Успеешь? — Она быстрым шагом идет от машины к дому и оборачивается только чтобы проконтролировать, мигнули ли фары в ответ на нажатие пульта-замка.

В квартире, прямо у порога скинув с себя всю-всю одежку, хозяйка голышом следует в ванную. Словно она тут одна. Дразнит, сучка. Идет прямо, стремительно, руки взметнулись к голове, чтобы забрать волосы в пучок. Змеится, ну прямо как Шарлиз Терон в рекламном ролике, на который натыкаешься всякий раз, когда бы ни глянул на экран телика…

И стыдно смотреть, и глаз липнет… Конечно, такого тела можно не стесняться… Жопа гладкая, круглая, как атласная думка на диване… Прижаться бы к ней щекой…

Через десять минут, равнодушно украденных у Ады, Анжела возвращается в подпоясанном, плотно запахнутом халате. Ничего, ее обнаженное тело уже прижилось в Адиной голове, в любой момент теперь можно представить и его всё, и рассмотренные части.

— Давай, действуй! — командует Анжела, приземлившись у компьютера, а не за трюмо, возле которого Ада уже разложила свои расчески, кисти, тюбики, коробочки. — Мне надо кое-что тут проверить…

Руки Ады, за прошлый раз освоившиеся с Анжелиными кудрями, движутся сами по себе, и она скашивает глаза на компьютерный экран. А, так у нее есть свой журнал… Несколько раз, чтобы получше запомнить, она мысленно повторяет электронный адрес. Вот и обеспечено участие в жизни желанной женщины…

Аде удается войти в такое состояние, когда ее опыт, вкус, умение сами диктуют, какие тени наложить на веки, как подчеркнуть скулы, смикшировав намечающиеся брыли у подбородка. Рука не дрожит, подводя глаза и контур пухлых, подкачанных губок… Недели через две надо бы подколоть носогубную складку, чтобы разгладить марионеточные линии. Решения приходят мгновенно, изнутри. Она чувствует себя пианистом, не задумывающимся о том, какую клавишу и с какой силой ударить. Музыка, ее смысл идут прямо из души исполнителя.

— Закругляйся! — Анжела без предупреждения наклоняется под стол, чтобы вынуть флешку, на которую она только что скинула какую-то инфу.

Толстая кисточка соскальзывает со щеки и застревает в махровом халате.

— Кошель в сумке. — Не обращая внимания на попудренный воротник, Анжела резко встает и сбрасывает одежку. — Возьми сколько надо! — говорит она, доставая из широкого встроенного шкафа плечики с чем-то розово-шифоновым. —Я опаздываю, так что ты как-нибудь сама!

На этот раз все, что делает намечтанная подруга, кажется Аде должным, естественным, ее небрежность кажется знаком чаемой близости…

Возвращаться даже весело. Легкость какая-то необыкновенная… Не ела — и не хочется. Приятно обдумывать, как можно еще украсить, убезупречить Анжелу.

Раз в полгода губы подкачивать рестилайном, лапки у глаз разглаживать, как можно скорее начать уколы в тяжелеющий подбородок… Надо будет снова на курсы походить — каждый месяц появляются новые лекарства и процедуры.

Дома сперва на кухню, а оттуда с тяжелой керамической кружкой кроваво-алого цвета, наполненной терпеливо и по правилам заваренным зеленым чаем — ташкентские навыки, Ада идет к своему компьютеру и, не открывая новые письма, даже не любопытствуя, от кого они, забыв про себя, про свои дела, входит в Анжелин дневник.

Читает с самого его начала, каждую фразу. До печенок пробирает то, как она умеет не дать себя в обиду… Мне бы так…

Дух захватывает от каждой картинки. Их тут много: частный самолет (вид внутри с Анжелой в белом кожаном кресле и вид снаружи — без людей, среди белых птиц, похожих на эту крылатую машину) — на нем она слетала в Париж на уик-энд; через пару месяцев, летом — белоснежная яхта величиной с тот корабль, на котором однажды Ада проплыла по замкам Луары — клиентку сопровождала. Приятно вспомнить: поздно утром и вечером привычная работа на час-полтора, остальное время — сплошной кайф от почти безлюдного пространства, медленно проплывающего мимо. Небо, река, лесистый берег, сливаясь, обволакивали ее одиночество, и утренний туман, как упаковочная вата, защищал от всякого человека.

Примеряя к себе чужую жизнь, Ада все больше сливается с ней: видит себя у камина в люксовом номере Куршевеля, в длинном розовом платье от Диора, ей даже кажется, что ее ягодицы чувствуют холодок от мокрого кресла в гондоле, и она, как Анжела в Венеции, вскакивает со стула посмотреть, не полиняли ли ее белые домашние леггинсы.

А если амбициозная Анжела сделает карьеру, то и мне поможет… Вон первая российская богачка выделила своей парикмахерше землю в самом сердце столицы для центра парикмахерского искусства с апартаментами временного проживания… Я бы от такого не отказалась….

И тут Адино внимание цепляет список врагов — тех, кому Анжела хотела бы отомстить. Пять мужчин и две тетки. Один зачеркнут — умер от инсульта. “Как это греет, когда судьба сама, без твоего участия, карает мерзавца!” — написала Анжела.

Так вот чем можно ее обрадовать! Ада сладострастно распечатывает перечень, тем более что первым в нем стоит и ее знакомый — гадский муж одной клиентки, актрисы, а последней, вставленной сегодня — Светлана Бизяева, из-за которой Никина жизнь сорвалась.

16. Глеб

“Бизяева допросите!”

Даже дома в конце этого по всем параметрам неудачного дня Глебу не удается вытурить из сознания совет Анжелы. Звонкий, порывистый приказ. Надо же, на вид ушлая дамочка, а такая наивность… Притягивает… Совсем другая порода.

У стражей беспорядка тоже видок неоткровенный, но на наших лицах — элементарное двоемыслие: говорю одно, делаю другое, и всем, за исключением полных дебилов, понятно, что к чему, а она… Интересно, какая вообще она там, глубоко внутри? Добраться бы… Сколупнуть ее статусную одежку, придающую женщине уверенность, сбить защитный гонор…

Скинув рубаху, Глеб выбрасывает обе руки вверх, потягивается, напрягает бицепсы… Но тут его ноздри улавливают кислятину. Голова ныряет под мышку, он принюхивается и быстро идет в ванную. Раздевается донага и под душ.

В голове зреет что-то… Но что? Не ухватить…

Мать убитой торчит перед глазами. Ее лицо, когда она увидела труп дочери… В институте показывали серию портретов, которую французский психиатр Этьен-Жан Жорже заказал художнику Жерико. Чтобы студенты по ним могли изучать черты лица разных мономанов. Художник написал десять портретов. Похититель детей. Клептоман. Некто, зависимый от карточных игр. Портрет старухи, снедаемой завистью. Эт цетера… Так вот Лилия Мазур подошла бы для типажа женщины, снедаемой жаждой мести. Тоже превратившейся в старуху. Никаких других чувств, беспримесная мстительность, которая вытеснила даже скорбь. Но только на мгновение открылась, а потом глубоко-глубоко спрятала это желание. Как бы она не взяла правосудие в свои руки. Опередить может, при такой-то страсти… Надо торопиться…