Эрик Орсенна - Долгое безумие Страница 16

Я провела рукой по своей шевелюре и согласилась. У меня есть один принцип: когда я куда-нибудь приезжаю, я всегда соглашаюсь на первое сделанное мне предложение. Вы не можете себе представить, как это простое правило украсило мою жизнь. Время говорить «нет» придет очень быстро. Смерть — одно большое «нет», не так ли?

Девочка потянула меня за руку. Ручка у нее была такая нежная, внушающая доверие. Она была моим поводырем, а между тем сама отдавалась моей власти: мысленно я предсказала ей ослепительную любовную жизнь. По пути мне показалось, что мужчины при виде нас не свистели и не отпускали шутки, как обычно, а просто улыбались. Но это, конечно же, иллюзия, порожденная тем, что произошло дальше. Они догадывались или знали, куда мы направляемся.

Искать это место бесполезно. Даже поселившись в Севилье, я не нашла бы туда дорогу. Это были сплошь старинные улочки, трудноотличимые одна от другой. Когда все вокруг так необычно, слепнешь, вы не находите? Нужно привыкнуть, прежде чем начнешь различать детали, которые помогут сориентироваться.

Девочка выпустила мою руку и постучала в какую-то дверь. Я вошла. «Добро пожаловать», — бросила мне крупная женщина за стойкой, необычным образом разукрашенной ракушками. После чего на меня как горох посыпались слова.

Я опускала и поднимала голову, ничего не понимая. Она умолкла. За моей спиной стоял мужчина. Он напоминал крупье, был в смокинге не первой свежести, в галстуке-веревочке и с напомаженными волосами. Я поняла, что надо следовать за ним».

Элизабет замолчала. Казалось, весь город назначил свидание на берегах Гвадалквивира в этот поздний час. Шикарные рестораны соседствовали с забегаловками, выставленными наружу столиками, — это было похоже на пир, устроенный вдоль реки, на ее берегах, до самого моря. Гитары, шепот, разговоры о политике или корриде, взгляды… голова шла кругом от обилия звуков. Севилья пребывала столицей Нового света. Еще три века назад лес мачт скрыл бы луну.

— Тебе интересно? — спросила Элизабет. — Я была уверена. Ты — мой брат. Или нет: и брат тоже. Ну так слушай.

«Передо мной было пять женщин. Или скорее только верхняя часть их туловищ, нижняя же была скрыта неким подобием стойки из темного полированного дерева. Паркет перед стойкой — словно в танцевальном зале. Все женщины черноволосые, грудастые. И больше ничего: ни раковин, ни сушилки, ни парикмахеров. Свет яркий, как в библиотеке, высокие окна со средниками, часы с остановившимися стрелками. И только портрет мужчины на стене. Век шестнадцатый — семнадцатый, воротник в виде розетки, а в руках множество разных инструментов, которыми некогда пользовались цирюльники: бритвы, ножницы, щипчики, кисточки для бритья.

Женщины, видные мне лишь частично — головы, шеи, бюст, — переговаривались между собой: испанский язык словно шквал. Я боялась шаг ступить. Заметив меня, они умолкли, но совсем ненадолго, на несколько мгновений, в которые я услышала доносившиеся с улицы звуки — грохот автомобилей, детский крик, скрип железного стула. Затем, благожелательно посматривая на меня, они указали мне мое место и вновь загалдели. Я, ясное дело, колебалась. Но зачем куда-то приезжать, если боишься нового? «Место» представляло собой отверстие в деревянном сиденье. Я села, и от меня тоже остались только голова, шея и бюст. И в тот же миг очень нежная, словно посыпанная тальком рука раздвинула мне ноги. Я позволила стянуть с себя трусы и почувствовала между ног сперва холод металла, а затем прикосновение мочалки и теплой воды.

А после ничего. То есть: никаких действий. Мне даже пришло в голову, что севильские цирюльники ничем не отличаются от прочих — вымоют тебе голову, а потом жди их. Однако я была не права: едва ощутимые прикосновения свидетельствовали, видимо, о том, что меня рассматривают, что лучше подойдет. Я услышала шепот и прислушалась. Захотелось сомкнуть ноги. Но оказалось, я была привязана. Пришлось ограничиться румянцем, но кому до него было дело?

И тут тот самый мужчина с обличьем крупье стал ходить между нами на цыпочках, словно боясь причинить нам неудобство (или же раздавить невидимых подмастерьев).

— Все в порядке? — спросил он меня и подмигнул. — Мужу понравится.

— Не сомневаюсь, — ответила я и улыбнулась».

Элизабет вновь прервала нить повествования. Все посетители ресторана как один встали и кого-то приветствовали: то ли футболиста, то ли тореадора. Мы последовали их примеру.

Габриель не удержался и заодно поприветствовал ту часть Элизабет, что соприкоснулась с историей. Она перехватила его взгляд, и о чем-то безмолвно вопросила. Сколько раз затем Габриель заново переживал этот вечер и так и не мог решить, спрашивали ли ее глаза: ты хочешь увидеть прямо сейчас?

Как бы то ни было, совершенно замученный вид ее спутника разубедил ее. Она села, одернула юбку и повела дальше свой рассказ:

«На чем я остановилась? Ах да — у меня на глаза навернулись слезы, поскольку мне слегка выщипывали волоски. Я чуть было не стала рваться, протестовать. Причесать еще куда ни шло. Но право выбора все равно за мной. Эти испанцы слишком многое на себя берут. Потом я успокоилась. Когда я вошла туда, кассирша меня просто оглушила, да и сердце мое билось так сильно, что заглушало ее слова. Она, должно быть, поняла, что я согласна на все и во всем полагаюсь на них. Обычно клиенты четко знают, чего хотят, и для творчества нет условий. Такие, как я, редки. Словом, я полностью доверилась легким касаниям, напоминающим игру на пианино. Сперва на мне играли легкие пальчики, затем потопали крохотные ножки (видимо, машинка для стрижки).

Двумя дружескими шлепками по бедрам мой цирюльник, прячущийся где-то внизу, дал мне понять, что закончил. Я медленно встала с неодолимым ощущением обнаженности между ног и радостью, похожей на ту, что охватывает в праздники. Хотелось насвистывать. Это было так ново! Какой только не бывала уже эта часть моего тела: и жадной, и сонной, и недовольной, но ни разу — веселой. Я попрощалась. Дамы важно закивали, стали желать мне доброго дня, удачи, здоровья. Я подумала: сколько же времени проводят они здесь? И что они заказали: какое-то особо сложное плетение, косички, подкрашивание? Маленький мужчина в смокинге, чрезвычайно опрятный, отвел меня к моим вещам и протянул мне зеркальце. Я молча вернула ему его. Он кивнул. Его одобрение вселило в меня уверенность — сперва это должен был увидеть кое-кто другой.

Выйдя на улицу, я обернулась и благодаря ветерку, приподнявшему занавеску, еще раз увидела цирюльню. И только тут заметила то, что поразило меня больше всего: женщины, сидевшие там, были всех возрастов».

Элизабет дотронулась до руки Габриеля. И добавила:

— Я уверена, в Испании немало других средневековых вещей, и потому-то мы здесь.

Колокола пробили три часа. Пир у Гвадалквивира продолжался. Даже в мыслях не было отправиться спать. Ведь впереди было столько всего!

XXI

В ту ночь Элизабет и сделала ему то самое предложение, о котором говорила по телефону. Габриель умирал от усталости и чуть было не запросил пощады, однако усилие воли, а также предстоящая через два дня разлука помогли ему выстоять.

Лежа на постели под вентилятором, устремив глаза в потолок, она произнесла:

— Габриель, как ты догадываешься, я не случайно выбрала Андалусию, у каждого из нас есть любимый с детства город. У меня — Севилья. Нужно ли говорить, что до тебя я здесь ни с кем не бывала? Да, нужно. Такие, как ты, всегда испытывают страх, что нелюбимы. В этом их главное очарование. А также — оружие, чтобы покончить с любовью. Ты слушаешь? Все это — Гвадалквивир, Хиральда[17] — у меня впервые.

— Спасибо, — выговорил Габриель.

— Так вот, я все обдумала. Внебрачная связь возвышает либо опустошает тех, кто подцепил эту болезнь. Ты согласен? Превосходно. Невозможно оставаться таким же, как в браке. Вынужденные постоянно что-то изобретать, любовники либо превосходят самих себя, либо мало-помалу теряют себя и опускаются до пошлых свиданий в гигиенических целях. Мы с тобой можем пойти лишь по первому пути. Надеюсь, это понятно. Нам нужно великое чувство либо ничего. Отсюда выбор Севильи: Сервантес создал здесь самый прекрасный в мире роман.

Она говорила так, как если бы выступала на одном из заседаний своего министерства: излишне четко формулируя мысли, чеканя слова, внутренне уверенная, что разнообразие и сложность мирового устройства ждут не дождутся картезианских упаковок, чтобы послушно уложиться в них по доброй воле, подобно тиграм в цирке.

— Будем молить Сервантеса вдохновить нас. Однако великая любовь — прежде всего долгая. Только время сообщает адюльтеру благородство. Чем дольше — тем законней. Я счастлива, что ты испытываешь ко мне такое огромное желание. Прошу тебя подумать еще раз. Сейчас мы решаем на всю жизнь. Что можем мы сделать самого значительного, способного пережить нас? Ты понимаешь, куда я клоню?