Давид Шраер-Петров - История моей возлюбленной или Винтовая лестница Страница 16

Не за теплом ли я после ужина пошел в дальнюю избу к милому семейству Осининых (Саша, Инга и Мотя)? На мой стук открыл Саша. Я принес бутылку муската «Красный камень». Этот коллекционный крымский мускат я купил из-под полы у бармена ресторана «Изба» в Архангельском, сбегав туда после работы в березовом лесу. «Это для тебя, Инг! — крикнул Саша, наверняка, насмехаясь над моим мещанским выбором. — Моя жена любит сладкие вина. Как вы угадали?» Я хотел сказать ему, что я просто надеялся сделать Инге приятное, но промолчал. Видно было, что Саша следует собственным представлениям о жизни, не принимая в рассуждение чужие. «Да, я люблю мускаты! Особенно „Красный камень“. Как вы угадали, Даня?» — Инга произнесла мое имя так естественно, как будто мы были знакомы с детства, выросли на одной улице. «Честно говоря, я не угадывал. Так совпало. Я попросил у бармена что-нибудь хорошее, и он предложил „Красный камень“. „А я навещал сегодня на дому старую генеральшу — давление разыгралось, и она достала из буфета заветную бутылочку. Знает мой вкус. Сейчас попробуем“. Саша пошел на кухню открывать бутылки. Инга была явно смущена простодушием Саши: „Не подумайте, Даня, что он берет взятки“. „Я так и не думаю, — ответил я. — Мне тоже иногда приносят подарки. Я отказываюсь. Наверно, зря. Дело в том, что подарки приносят чаще всего родители хороших учеников“. Саша вернулся из кухни с подносом. На подносе стояла бутылка с коньяком и другая с мускатом. И стаканы». «Ты не помнишь, Инг, куда мы засунули плитку шоколада?» — спросил Саша. «Да, шоколад!» вспомнил я, что у меня кармане лежит плитка «Золотого руна», которую я купил в том же баре для Моти. «Детям сладости вредны! А нам шоколад полезен для потенции! За знакомство!» — провозгласил тост Саша, разламывая плитку на квадратики. «Истина в вине!» — ответил я, чтобы сдвинуться с места, потому что баржа разговора скреблась днищем о грунт. Мы с Сашей пили коньяк. Инга потягивала мускат, а потом ушла посмотреть, как спит Мотя. Мы тянули коньяк, пытаясь наладить разговор. Инга заглянула к нам, извинившись, что у нее срочная работа, статья, которую надо отредактировать, чтобы Саша утром захватил с собой и отвез в редакцию. Я кивнул в ответ, а, может быть, протянул вежливое жаль, хотя не стану лукавить, пришел я из-за Инги. Прошло столько лет с тех пор, из которых добрую половину я играл в прятки с самим собой. Я убеждал себя, что дружу со всей семьей, и прихожу и встречаюсь со всеми тремя, включая Мотю. Более того, убедил себя, что приходил, главным образом, из-за Моти, который был умненьким и веселым малышом. Признаюсь, в то же время, что Сашин нигилистический настрой мыслей мне очень импонировал. Я про себя называл Сашу тургеневским Базаровым. Конечно же, я обманывал себя, признавая, что мне всего лишь приятно находиться в обществе Инги. Я хотел этого.

Мои утренние встречи со святым семейством, как я про себя называл Сашу, Ингу и Мотю, стали почти ежедневными. Я уговаривал себя, что знакомство с ними ничуть не изменило моих привычек, в особенности, вставать рано и прогуливаться до завтрака вдоль овсяного поля. Каждое утро я встречал Осининых у начала тропинки, ведущей в сторону шоссе и автобусной остановки, желал Саше счастливого пути и обещал заглянуть вечерком. Мне хотелось поскорее проводить Сашу до остановки автобуса, чтобы потом возвращаться вместе с Ингой и Мотей, то есть честно заработать право поболтать с Ингой о литературных пустяках, о незначительных новостях поэзии или живописи, которыми Инга живо интересовалась. Поболтать в отсутствии Саши. Я заметил, что даже по вечерам, когда я приходил к Осининым, Саша замыкался и глотал внеочередные порции коньяка, стоило нам с Ингой погрузиться в обсуждение последних публикаций в «Литературке» или в «Новом мире». О, нет! Саша нам нисколько не мешал, но всем своим видом выражал скуку и безразличие. Я пытался поставить себя на его место и вообразить, как при мне — учителе русской литературы — двое или трое врачей взялись бы обсуждать проблемы лечения воспалений мочевого пузыря или непроходимости кишечника с таким же энтузиазмом, как мы с Ингой анализировали соответствие или несоответствие скачущих ритмов с ликующиими звукосочетаниями конечных и внутристрочечных рифм в стихах Вознесенского. Поэтому самые свербящие мое любопытство литературные проблемы я стал оставлять на потом, чтобы обсудить их с Ингой вечером, когда Саша извинялся за то, что дико устал и отправлялся спать, оставив нас с Ингой наедине. Или на обратном пути, проводив Сашу до остановки автобуса в Москву. В такие дни я пропускал завтрак и мчался на лесную делянку с ломтем хлеба в руке. Ирочка определенно заметила мои поведенческие перемены и вначале делала большие глаза. В ответ я принимал безразличный вид, показывая, что не замечаю ее удивления. С некоторых пор я почти каждый вечер проводил в семье Осининых.

Это были счастливые часы моего архангельского лета.

На большее (со стороны Инги) я и не рассчитывал, хотя воображение временами до того разыгрывалось, что я не находит себе места, словно видел наяву во временной последовательности, как Осинины, поспешно заперев за мной избу, готовятся ко сну, притворив дверь комнаты, в которой посапывал Мотя. Видеть это с такой же предметностью, как видят реальность, было невыносимо. И хотя я знал, что в ближайший день или два смогу утешиться Ирочкой, сюрреалистические картины нашего полигамического общения ни в какие сравнения не шли с радостным гиперреализмом мужского и женского тел, сплетенных узурпаторским таинством семейного счастья.

Во время наших коньячных сессий, которые происходили по два-три раза в неделю, Саша все чаще и чаще развивал свои представления о возможности модернизации отечественной медицины. Не сомневаюсь, у него для глубоких рассуждений было предостаточно клинического опыта, социальной наблюдательности и природного интеллекта. Иначе, что нашла в нем Инга? Чтобы сразу отбросить возможные неверные представления о докторе Осинине как примитивном участковом терапевте, замечу: он был умным талантливым врачом, сознательно решившим приложить свой опыт и свои знания на самом изначальном этапе соприкосновения медицины с больным. Был случай, который более чем доказал его врачебный талант. Пастух Павел Власов ворвался в нашу бригадную избу во время ужина. Мы никогда не видели пастуха в таком раздерганном состоянии. Он твердил: «Умирает, истекает кровью моя Нюрка! Надо везти в Красногорскую больницу!» Мы решили везти Нюру в роговском «Рафике», посчитав, что так будет быстрее всякой «Скорой помощи». Тут меня осенило сбегать за Сашей Осининым. Он моментально осмотрел больную, которой Ирочка на время отдала свою кровать в королевских аппартаментах. Диагноз был прост и категоричен: никакого выкидыша. Типичное геморроидальное кровотечение от тяжелых подносов, которые каждый день таскает Нюрка в ресторане «Изба». И если она (Нюрка) желает сохранить свою не первую беременность, надо перейти на более легкую работу. Правда, с переходом не получилось, хотя Саша предлагал написать директору ресторана записку с рекомендациями. Поэтому я очень серьезно относился к Сашиным рассуждениям, которые были, наверняка, одной из первых в тогдашней нашей стране попыток соединить общедоступность медицины, оплачиваемой государством, с конкурентной (по правилам свободного рынка) возможностью выбора пациентом врача-терапевта или врача-специалиста (хирурга, ларинголога, гинеколога и т. п.) по своему желанию. За возможность выбора больные должны были доплачивать из собственного кармана. Недорого, но платить. «Вы не представляете, Даня, как часто ко мне обращаются больные с других участков нашей поликлиники или прикрепленные к другим поликлиникам, или даже живущие в других районах Москвы и в других городах. Они просят их проконсультировать, правильно поставить диагноз, назначить лекарства, вылечить». «Что же вам мешает?» — спросил я. «Закон, который запрещает частную практику без специального патента». «Так купите патент и лечите легально!» — ответил я, сразу поймав себя на мысли, что мой совет настолько примитивен и банален, что не заслуживает Сашиного опровержения. Однако он не дал воли раздражению или досаде, и терпеливо пояснил мне, что патент стоит безумно дорого, и за сверхурочные и нерегулярные консультации набежит недостаточно денег, чтобы оплатить использование помещения для кабинета, содержание медицинской сестры, выполнение элементарных анализов крови и мочи (скажем, на сахар), и прочее и прочее. «Какой же вывод, дорогой доктор?» — спросил я Сашу, начиная разочаровываться и склоняться к мысли, что он относится к тому типу мыслящих интеллигентов, которые, как нигилист Базаров, отрицают, не созидая. «Я и сам знаю, что на одном отрицании далеко не уедешь», — горько усмехнулся Саша, глубоко затягиваясь и шумно выпуская дым. Мы в это время давно перешли на крыльцо, где можно было курить и громко разговаривать, не боясь отравить никотином или разбудить разгоряченными голосами маленького Мотю, или помешать Инге редактировать рукописи или читать англоязычные романы. «Знаете, Саша, я вас познакомлю с Вадимом Роговым!» «Если он врач, то не стоит: самая консервативная среда». «Вадим — ученый-экономист. И притом настоящий прогрессист!» — горячо заступился я за нашего реформатора.