Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма Страница 16

— Да и надо бы уж в колхоз-то, — сердилась она на кого-то, выговаќривая бабам у колодца и в сыроварне, куда приходила за обратом. — Там урожаи одинаковые, всем и будет хватать…

Одни Федосье сочувствовали, другие усмешливо намекали:

— Тоже ведь, что заработаешь…

А кое-кто и с прямотой:

— Напрасно надеешься, Федосья, что там будут поить-кормить?.. А что же сами-то не кормитесь, земля поровну, на каждого едока…

— Так ведь и у нас полосы не пустуют, — отговаривалась Федосья, — уж видно милости от господа нет. А сообща и хорошо будет, у всех как у одного.

Как бы невзначай зашел в Мохово Башилов, председатель Сельсовета. Было воскресение. Наступило первое тепло перед Пахотой. Моховцы, как всегда, самостийно потянулись к Шадровику на берегу Шелекши. Поглядеть на полую воду и поговорить.

Башилова заставили подняться на камень: коли пришел, дак выходи на вид и говори слово. Пошто томить.

Башилов поднялся на моховскую трибуну. Шапки, как делали выборные старосты, перед обществом не снял. Спросил, дразня:

— Никак, товарищи единоличники, задумали колхоз создать?.. Или еще потерпите, побалуетесь на своих полосках?..

— Уж коли влез на Шадровик, то голосуй, — послышались выкрики, вроде бы озорные. И сходка попримолкла, как бы ожидая ответа.

Башилов усмехался, оглядывая люд. Тут же послышались голоса и степенных мужиков.

— Давай к делу ближе, чего тянуть, пиши всех сразу. Заагитированные уже в доску.

Башилову захотелось покуражиться над моховцами. Вдоволь натерпелся от них и он сам. Шутка ли, на весь район, а то и на область, одна деревня его Сельсовета неколхозная. Как еще в председателях удержался.

— А что, мужики, если нравится, так и живите, как живется. Никто не торопит, — бросил он не без опаски.

— Да уж нажились и заждались. Дело из рук валится. Дотерпимся, что и в колхоз голоштанными придем, лошадей попродадим.

Скопом нельзя было записываться. Принесли три школьных тетради, разорвали на листочки. Пока писались заявления, все еще вроде как убеждали себя, записываться или не записываться. Митюхе и Сашке Жоху пришлось до десятка заявлений написать за полуграмотных и вовќсе неграмотных.

— Вот коли и будете в колхозе один писарем, а другой счетоводом.

Федосья Жохова под заявлением подписалась сама. За многих — Митя с Сашкой, ставя впереди: "За неграмотного расписался".

— Что жалеть единоличной жизни, — приговаривала Федосья Жохова, — вон село пятый год в колхозе, шерстью не обросли. Сухерка и та подалась. Живут, свыклись…

В Мохове любили шутки и заковыристое словцо. Нет-нет, да и выскажется безобидно для высмеха всерьез. И тут без этого не обошлось:

— Говорят в селе ребятишек стало меньше родиться. Мужики до полуноќчи на собраниях толкутся, а бабы руганью утробы понадрывали… Всем во всем и недосуг.

— Вот и у нас бы по-ихнему не вышло. Слава Богу ныне не надо куриц с петухами в колхоз сдавать, обобществлять. А то в селе одна баба курицу с яйцом в колхоз отдала, а другая холостую. Наутро за яйцом своим обе и пришли. И перецапались. И поныне корят друг друќга во захвате не своего.

В колхоз записались все моховцы, кроме двух престарелых бобылок.

Отца Дмитрия — Данила Игнатьича Корина, избрали председателем. Тут уж Башилову не дали и слова вымолвить.

— И думать нечего, — выкрикивали, — кого же в руководы кроме Игнатьича. А нет, так и из колхоза долой.

Башилов вопрос о руководе оставил нерешенным. Данило Корин, бывќший твердозаданец, судим. Хотя судимость и снята, но мало ли?..

Следует посоветоваться.

Бабы шумели:

— Что же тогда за колхоз, когда сразу отменяется наша решение?..

Осторожные мужики зыкнули на крикуний:

— Потише, вы, чего раскудахтались спозаранок…

Башилов молчал две недели. Отец распоряжался в деревне на правах советчика. Начали пахоту, сев. Каждый выходил в поле на своей лошаќдке и на свою, как бы бывшую теперь, полоску. И сеяли своими семенами. Их, Кориных, посевы постановили беречь на семена.

Отсеялись, а председателя не было, не утверждали. Пошли разговоќры: "В колхозе мы, али еще не в колхозе?.." Мужики гадали с треќвогой: "Дело, видно, об Игнатьиче в верхах решается. Неужто другого выбирать?.. А ты, Игнатьич, указывай, говори, как и что надо". Отец сказал, что все делать так, как и раньше делали, нового не придумаешь. Вывозить навоз со своих дворов. Но не обязательно на свою полосу. Одни развозят, другие разбрасывают и тут же зарывают, чтобы не выќсыхали кулышки. До пахоты пара пройти боронами, сбить сорняки. Так раньше не все делали, а тут вышло по-Игнатьичу.

В верхах вопросе решился в пользу моховцев. лак и предсказывал Старик Соколов Яков Филиппович, Игнатьич стал председателем Моховвского колхоза.

Дмитрий с Сашкой Жохом не больно дружили. И другие ребятишки Саќшку недолюбливали за задиристость. Но Сашка смекнул, что неладно ссориться с Митькой Корнем, сыном председателя, заискивал перед ним.

У мужиков в разговорах нет-нет да и прорывалось невзначай доброќдушно:

— Вот, ты, Игнатьич, старался больше других. И покосы в Каверзине бороновал, чтобы трава лучше росла, подсевал. Кедры там вырасќтил… Обидно ведь, небось, и пожалеешь когда — стоило ли мудрить-то, жилы тянуть. Все ведь теперь твое впустую.

Отец отвечал на это "стоило ли?":

— Ничего никуда от меня не ушло. И сейчас об одном забота, чтобы от дела ладного на душе было легко. Делу вот и радуйся.

Мужики задумывались: что и говорить, но все же?.. Не больно ухо ласкает, когда слышишь: вчерашнее мое, сегодня уже и твое, наше! А горб-то чей?..

— И на здоровье, — отвечал отец с каким-то даже задором. — Лишь бы не сказали, что у меня чужое. В почете станут те, кто со стараньем на общей земле будет трудиться, и ладном труженике ладное и скажут.

— Все у тебя просто, Игнатьич, — не сдавались мужики. — А жизнь-то, она проще твоей простоты. Ты вот с ней так, а она с тобой — этаким вывертом, тебя и подсадит. Кто тут рассудит?..

— Она и рассудит, жизнь. В ней ведь все переменчиво, то удачи, то скорби. А ты умей и при том и другом оставаться самим собой. Что хороќшего в человеке есть, то и останется людям. Счастье в душе, а не в мошне. Из души ничего не вываливается, а из мошны, коли потрясут, то и сыплется.

Отцу хотелось уверить мужиков в чем-то таком, о чем он и сам с полной ясностью не ведал. Но благо могло придти только через труд. Он всему мерило. А как свою совесть в себе оберечь, если у тебя все отнимается. Только верой в благость жизни и претерпением. И другое еще: может ты совестлив, да не умел. и надо с охотой перениќмать у другого умение, даже и тогда, "коли дело не мое". Это уже были рассуждения у дедушки со Старикам Соколовым Яковом Филиппычем

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Первое колхозное лето моховцы так и работали семьями, на своих лошадках, своим, обобществленным уже инвентарем. Сенокосили в Каверзине, сено складывали в свои сараи. Рожь жали серпаќми, яровое косили косами с полотнами. Ставили суслоны, груды ячменя, пшеницы. Все свозили в свои нагуменники. Молотили валковыќми конными молотилками. Ездили на них лихо по-прежнему мальчишки. Намолоты ссыпали в амбары под ключ выбранного кладовщика. За них и начислялись трудодни. Не было случая, чтобы горстку зерна кто с гуќмна прихватил. Пуще всякого греха опасались быть заподозренными… Корины, управившись на своих полосках, помогали тем, кто не успел. Сидеть, сложа руки, и глядеть, как остальные трудятся — немыслимо для моховца.

Нижнее поле за Шелекшей было под пшеницей. Отец и Жоховы вышли на уборку его в одно время. Косили каждый свою полоску. Федосья в красной косынке, подарок, присланный из города Илюхой Голодным. В проќсторном ситцевом сарафане с цветными разводами. Убирала и вязала снопы за ней мать, щупленькая живая старушонка, в укропанном то ли платье, то ли халате с Федосьиного плеча. Издали глядеть — девчонка ловко пятится в наклоне за косцом. Только голова мелькает, укутанная в серый застиранный плат, когда подборщица разќгибается и укладывает убранную охапку на перевясло.

Корины вышли в поле во всем легком, домотканом. На отце льняная косоворотка, картуз, тоже льняной, сшитый самим. Мать в вольном платье с пояском и узорчатой строчкой по вороту. Рыжевато-золотистые волосы с белыми прядями под белой косынкой. Сестры (приехали из гоќрода на каникулы) — в платьях сшитых матерью из льняного полотна, ими самими вытканного в зимние каникулы. На Дмитрии, как и на отце, косоворотка и кепка от жары. Жоховы льна не сеяли и не пряли, и хоќлстов не ткали на своих кроснах. Ходили во всем с чужого плеча, куќпленного по дешевке, как хвастался Илюха, на барахолке, где он и сам приторговывал.

Встретившись с отцом после первых прокосов у межи своих бывших полосок, Федосья, опершись на косье по-мужицки, сказала: