Андрей Шляхов - Скорая помощь. Обычные ужасы и необычная жизнь доктора Данилова Страница 16

— Совсем уж сдвинулась девка! — выполняя разворот под Северянинским мостом, высказался Петрович, недолюбливавший вредную и резковатую в общении Котик.

— Ее можно понять, — сказал Данилов, рассматривая высотки, протянувшиеся вдоль шоссе, словно гигантские зубы. — Два месяца назад у поросят («поросятами» назывались сотрудники соседней подстанции, заведующая которой носила фамилию Свиньина) прошел вызов на дом к женщине тридцати лет, повод – плохо с сердцем. Диспетчер отправила на вызов свободную фельдшерскую бригаду, которая напоролась на классический осложненный задний инфаркт…

— У бабы в тридцать лет?! — изумился подкованный в медицине Петрович. — Инфаркт?

— У женщины тридцати лет, — подтвердил Данилов, делая ударение на слове «женщины». — На фоне сахарного диабета первого типа. Редкость, конечно, но тем не менее. Так вот, умерла она при фельдшере, не дождавшись приезда «спецов»…

— Фельдшера небось затрахали и высушили? — предположил Петрович.

— Нет, — покачал головой Данилов. — Фельдшеру ничего не было – он сделал все правильно. Обезболил, наладил соответствующую капельницу и вызвал «на себя» специализированную бригаду. Досталось диспетчеру – ее уволили по статье, старшему врачу и самой Свиньиной, которая в то время загорала в Хургаде…

— Ей-то за что?

— Недоглядела, недоработала, не предусмотрела, — пожал плечами Данилов. — Начальник всегда виноват. Даже на расстоянии трех тысяч километров. На то он и начальник.

— Это точно, — кивнул Петрович. — Вон, где-нибудь в вытрезвителе менты клиента изобьют, так вместе с ними и областному милицейскому начальнику пинка под зад дают… Я считаю – справедливо!

— А я так не считаю, — Данилов потер кончиками пальцев виски, пытаясь изгнать головную боль в зародыше. — Есть инструкция, которая регламентирует порядок отправки бригад на вызовы, и все диспетчеры ознакомлены с ней под расписку. В чем тут вина Свиньиной? Разве она должна проводить свой отпуск в диспетчерской?

— Наша-то в воскресенье целый день на подстанции проторчала, — ответил Петрович, имея в виду Новицкую.

— Дело хозяйское, — буркнул Данилов, извлекая из кармана упаковку седалгина.

Петрович покосился на то, как доктор «насухую», не запивая, глотает две таблетки подряд, и вздохнул, но ничего не сказал. Он хорошо знал, что головная боль располагала Данилова к молчанию и тишине…

— Ну, вы даете, медицина, — развел руками майор, сидевший в огороженной прозрачным пластиком дежурке, — не прошло и полгода…

— Мы к вам от Северянинского моста ехали, — пояснила Вера.

— Что, ближе бригады не нашлось? — присвистнул майор. — Ничего себе…

— Можно подумать, в вашей конторе все гладко! — Майор был толст, лыс и при обручальном кольце, поэтому Вера держалась с ним строго. — Где больная?

— Проскурников, проводи! — Майор дотронулся до плеча сержанта, увлеченно решавшего кроссворд за столом.

— Пройдемте, — выйдя из дежурки, пригласил Проскурников.

По лестнице они поднялись на второй этаж и очутились в недлинном коридоре, по обеим сторонам которого протянулись двери. Обычные, а не железные с зарешеченными окошечками, которые ожидал увидеть Эдик. Возле последней с правой стороны двери Проскурников остановился, заглянул в кабинет и доложил:

— Врачи приехали.

— Пусть заходят! — раздалось из кабинета.

В тесном от мебели помещении – здесь стояли два письменных стола, несколько стульев, потертый дерматиновый диван, два громоздких сейфа и не менее громоздкий шкаф – находилось два человека: мужчина в форме с погонами капитана, сидевший за одним из столов, и молодая женщина в домашнем халате и вязаной голубой кофте, лежавшая на диване, свесив ноги на пол.

Ноги были длинные, правильной формы. Данилов невольно залюбовался ими, но тут же одернул себя и склонился над пациенткой. Лица ее не было видно – она закрывала его руками.

— На что жалуетесь?

Проскурников подставил к дивану стул. Данилов сел, достал из кармана тонометр и, мягко взявшись за правую руку женщины, попытался отнять ее от липа. Рука была, словно отлитая из стали. Данилов решил повременить с измерением давления. Он вопросительно посмотрел на капитана.

— Ребенка она прислала, двухмесячного, — буднично, словно говоря о самых обычных вещах, пояснил тот. — Насмерть…

— О, господи! — вырвалось у Веры. — Как же так?

— Устала его укачивать, прилегла на кровать, младенца положила рядом, приобняла, да и заснула. Проснулась – а ребенок мертвый…

— Нет! Нет!!! — Женщина рысью соскочила с дивана и набросилась на капитана. — Не смейте так говорить! Дашенька живая! Живая! Живая!!!

С помощью Проскурникова и Эдика, капитану удалось усадить женщину на диван.

— Мы ей уже и валерьянки давали, и компресс холодный ко лбу прикладывали, — шумно отдуваясь, доложил капитан.

— Компресс-то зачем? — спросил Данилов, накладывая манжету на руку всхлипывающей пациентки, которую придерживал за плечи Эдик.

Снять с себя кофту больная дала без сопротивления.

— Чтобы успокоить, — объяснил капитан. — Верное средство!

Давление оказалось, как и ожидал Данилов, повышенным – сто шестьдесят на девяносто пять. Пульс частый, ритмичный, хорошего наполнения.

— Реланиум внутримышечно, — сказал он Вере и уточнил: – Два кубика.

— Кардиограмму снимать будем? — спросил Эдик, скидывая с плеча кардиограф.

— Будем, — кивнул Данилов.

Кардиограмма была нужна ему не для оценки состояния пациентки, а для того, чтобы избегнуть очередной нотации Лжедмитрия.

Эдик поставил кардиограф на свободный стол, расчехлил его и начал разматывать провода. Пока Вера делала укол, они успели размотать провода и наложить электроды.

— Снимать будем сидя, — распорядился Данилов, оценив размер дивана. — Так удобнее.

Пока жужжал кардиограф, пациентка сидела не двигаясь, но когда электроды были сняты, снова заволновалась, правда не так сильно, как раньше. Теперь она рыдала, не вставая с дивана, периодически выкрикивая «Дашенька! Девочка моя!» и «Нет!». Вера присела рядом с ней и принялась гладить ее по плечу, приговаривая при этом что-то успокаивающе – ласковое.

— Ее надо госпитализировать, — сказал капитану Данилов. — Куда запрашивать место?

Госпитализация из отделения милиции могла происходить в обычную больницу, если пациент или пациентка были людьми свободными, или же в специальное «режимное» отделение, охраняемое милицией, если госпитализируемые находились под арестом.

— В «закрытое» отделение, — ответил капитан. — До выяснения всех обстоятельств она под арестом. Проскурников, найди сопровождающего…

— Кого я найду в это время?! — возмутился тот. — Скажите…

— Тогда поедешь сам! — оборвал его капитан. — Все, иди!

Глава шестая

ВЫГОВОР

— Вот……! — Петрович крепко обложил судьбу-злодейку, столь неблагосклонную к нему.

Водителя можно было понять – только вернулся с северо-востока столицы на юго-восток и снова отправляйся обратно. Ярославское шоссе или станция метро «Бабушкинская» – разница небольшая. Все одно – далеко. На другом конце Москвы.

— Давненько я не брал в руки руля! — почти по-гоголевски выразился водитель, включая зажигание. — А что везем?

— Человека! — ответил Данилов.

К сильной головной боли добавилась тяжесть на душе. Так бывало всегда, когда он чувствовал свое бессилие, невозможность помочь, исцелить. Бессилие было чем-то темным, вязким, отвратительным. Оно возникало где-то внутри и пыталось поглотить, нет – не поглотить, а заместить собой все хорошее, светлое, радостное. Бессилие старалось внушить ему мысль о том, что он – никто и от него в этом мире ровным счетом ничего не зависит. В такие минуты Данилов начинал искренне сомневаться в правильности своего выбора и подчас даже жалел о том, что не послушался совета матери и не стал поступать в консерваторию.

Логике душевная боль не поддавалась. Бесполезно было объяснять самому себе, что мертвых не воскресить и что ты тут совершенно ни при чем. Все слова отступали перед рыданиями несчастной матери, доносившимися из салона. Несмотря на то что в машине ехала пациентка, Данилов сел рядом с водителем. Не потому, что хотел оградить себя от неприятного зрелища и рыданий, которые, должно быть, были слышны и снаружи, а потому что не мог чувствовать себя лишним, никчемным, беспомощным. Вера – молодец. Нашла какие-то успокаивающие слова, пыталась пробить ими стену, которую разум матери, не могущей смириться со смертью своего ребенка, воздвиг между собой и окружающим миром.

— Володя, ты бы ее полечил покрепче, что ли? — рискнул высказаться Петрович. — Прямо мочи нет слушать…

— Так можно и до остановки дыхания долечить, — ответил Данилов. — В амбулаторных условиях купирование столь сильного стресса не производится. К тому же…