О Чхунь Хи - Птица Страница 16

Я продолжала смотреть свой сон. Мой отец работал на строительстве плотины. Мужчины, закованные в кандалы, идут к воде. Солнце поджигает стеклянный купол и поглощает моего отца. Во сне я вхожу в темный дом, где набитые соломой собаки, волки и змеи скалятся и смотрят на меня голубыми глазами. Я убегаю. Лечу кубарем. Падаю. Слышу шепоты и всхлипы. Но ведь господин Чхонь, живший, как летучая мышь, сбежал далеко… Неужели плачет стена?

Утром Уиль не смог встать с постели. Я потормошила его и встретила неподвижный, отсутствующий взгляд. На подушке я увидела следы рвоты. Рот тоже был испачкан. Вчерашний ужин превратился в зловонное месиво.

Я обтерла Уилю рот, почистила наволочку и попыталась вспомнить, что он говорил ночью и рано утром. Я поставила поднос с завтраком к изголовью брата и приказала: «Вставай и поешь!» А потом ушла в школу.

После третьего урока я спустилась на второй этаж посмотреть, в классе ли Уиль. Его место за партой пустовало.

Когда я вернулась домой, Уиль по-прежнему лежал с открытыми глазами. Он явно не вставал с постели. Я приготовила рис. Поставила еду на стол и потрясла Уиля за плечо. Он не встал. Может, замерз? Одеяло было тонким и не слишком хорошо согревало.

— Ешь! Не будешь есть, станешь похож на карлика! — объявила я не терпящим возражений тоном и села ужинать.

Поев, я отодвинула низкий столик в угол и принялась за домашние задания, а потом стала писать дневник.

«Сегодня утром я встала, почистила зубы и пошла в школу. Первым уроком был корейский язык, вторым — арифметика, третьим — биология, а четвертым — физкультура…» Больше делать мне было нечего.

Безбровое лицо Уиля, неподвижно лежащего на постели с открытыми глазами, пугало меня. К госпоже Ёнсук я не могла пойти: за стеной звучало не радио, а нескончаемые молитвы вперемешку со стенаниями. Женщина из церкви — та, что уже приходила, — молилась за исцеление госпожи Ёнсук. Старухе не нравилось, когда я заявлялась во время молитвы. Закрыв комнату на ключ, чтобы Уиль никуда не делся, я вышла из дома.

Вагончик передвижного буфета с брезентовым верхом сиял окнами, как цветастый абажур. Оранжевый свет создавал иллюзию тепла, внутри шумно смеялись и разговаривали.

— Кого ты ищешь? Отца? Тебя послала мать?

Вышедший облегчиться мужчина, шатаясь, направился ко мне, взял за руку и втащил в вагончик.

— Эй, Ким! Тебя ищет дочь. Ее прислала твоя жена.

Чад, а может, запах жареного мяса, подогревал атмосферу. Мужчины сидели вокруг служивших стойкой козел.

Красные рожи пьяниц блестели под светом ламп.

— Да это наша младшенькая! Садись сюда.

— Хочешь пойти со мной и стать моей дочкой? Мадам, подайте-ка нам несколько вертелов с шашлыками. Держу пари, ты и куриные желудки любишь, так ведь?

— Собираешься откормить ее, а потом сожрать? Станешь покупать ей шмотки и еду?

Они были очень добрыми. Усадили меня рядом с собой и накормили мясом и угрем.

— Гляди-ка, с аппетитом у нее все в порядке.

— Я всякую еду люблю.

— Значит, и выпить не откажешься?

Мужчина, с которым я пришла в буфет, протягивал мне стаканчик.

— Давай, до дна!

Я выпила одним глотком. Алкоголь обжег горло, щеки у меня загорелись.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Врать нехорошо. Ты явно старше.

— Я не вру! Я родилась, когда упал самолет. Кажется, тогда умерло много народу. Меня зовут Уми. Самая красивая девочка во Вселенной. Моего младшего брата зовут Уиль. Мама назвала его так, чтобы он стал храбрейшим мужчиной во Вселенной.

— Главным храбрецом Вселенной? Твоя мать честолюбива. Так в каком же году рухнула та птичка, угробив кучу людей? А ведь ты права… Тебе и впрямь одиннадцать.

Я родилась, когда разбился самолет. Мой отец выращивал цветы. В тот год они хорошо продавались. Даже слегка увядшие. Вся страна укрылась цветочным саваном, и отец заработал много денег. Когда я родилась, мне купили хорошенькую колыбельку. Отец всегда сожалел о том времени, он говорил: понадобилась катастрофа и сотни смертей, чтобы флористу удалось заработать на жизнь. Мне казалось, что я наяву видела вспоротый, как рыбье брюхо, самолет, откуда падали люди без рук и ног. Мне чудился огромный расколотый взрывом и объятый пламенем самолет. Слишком уж часто я слышала от взрослых эту историю. А может, я была одной из тех, кто упал с неба.

Мой отец больше никогда так много не зарабатывал. На следующий год заморозки и наводнение уничтожили дом и цветочные поля, и мы переехали жить в город. Уилю не повезло. Когда он родился, у нашего отца не было ни гроша. Когда он родился — мальчик с огромной головой и тоненькими ручками и ножками, — мы уже стали бедняками.

— На лицо она выглядит старше, но у нее тело ребенка. Отчего так постарело твое лицо?

— Хватит повторять это слово — «ребенок, ребенок». Взрослый — это ребенок, который вырос, но никто не рождается взрослым, — насмешливо бросила я.

Я не могла сдержать смех, как будто кто-то меня щекотал.

— Убирайся прочь! Девчонка не должна бродить ночью по улицам, как бездомная кошка. Увижу тебя здесь еще раз, отведу в участок! — рявкнул сидевший в углу мужчина, он уже несколько минут смотрел на меня с явным неодобрением и теперь махнул рукой так, словно хотел подтолкнуть в спину.

— Ладно, ладно. Я уже ухожу. Нечего орать.

Весело захихикав, я приподняла брезент, чтобы выйти. Никак не могла удержаться от смеха.

На следующий день Уиль остался лежать в постели. Рис на столике прокис. Я выбросила его в помойку, сварила полную кастрюлю свежего, поставила у изголовья Уиля и отругала его.

— Встань и поешь. Хочешь умереть голодной смертью?

Уиль начал смеяться перекошенным ртом. Такого выражения лица я у него никогда не видела. Он как будто хотел что-то сказать, но я повернулась к нему спиной и вышла. В школе я после каждого урока проверяла, не появился ли мой брат в классе, но его там не было. Возвращаясь на свой этаж, я бросила взгляд в открытую дверь туалета: мальчишки и девчонки, обычно тусовавшиеся на заброшенном складе, курили и рассматривали комиксы. Они меня тоже узнали.

— Эй, как поживает твой брат, малыш Тарзан? Куда он запропал?

Домой я вернулась не сразу. Сначала отправилась на железнодорожную станцию под зеленой крышей. Отец говорил, что оттуда уходят поезда на Сеул. Я сидела в зале ожидания, пока не прибыл поезд и не разошлись все пассажиры, а потом ушла, считая шаги.

Солнце садилось, когда я встретила доктора Чханя. Он был без собаки и шел очень осторожно, постукивая тросточкой. Тянувшиеся от края горизонта тени стали совсем длинными. Я сидела на берегу ручейка и наблюдала за утками. Они крякали, толкая носами сброшенные в грязную воду объедки.

— Здравствуйте! — произнесла я, по-утиному гнусавя.

Он сразу узнал мой голос.

— Как поживает твой брат? Почему не приходит на прием?

— Он поправился. Совсем выздоровел.

— Что ты тут делаешь? Куда смотришь?

— Солнце садится. Вода течет, утки играют. Ветер дует, летая между деревьями, а солнце круглое. Гора высокая, на ней растут деревья. В воздухе летают птицы. На вас белая одежда. Вы высокий. Земля земляного цвета.

Жалуясь и стеная, вода с трудом прокладывала себе путь между пластиковыми пакетами, пустыми бутылками и мутной пеной. Багровое небо отражалось в воде грязными клочьями.

Расставшись с доктором, я закрыла глаза и пошла вперед, вытянув руки. Я ничего не видела. Сделала два шага и споткнулась о камень. Что могли видеть слепые глаза доктора Чханя? Почему он потерял зрение? Когда мне очень страшно, я закрываю глаза. Интересно, он закрывал глаза от ужаса и тоски, прежде чем появиться на свет?

Открывая дверь, я навострила уши. Мне померещилось журчание воды. Это был голос Уиля. Он так и не заткнулся. Все говорил и говорил, не сознавая, что я уже дома. Лицо у него посинело до самой шеи.

Сестрица. Зачем мама так сделала? Выгнала нас совсем голыми. Все время плакала. Маме разрисовали лицо, когда она спала, душа покинула тело и не смогла вернуться. Ты сделала тот рисунок? Ты его сделала?

Голос Уиля звучал все громче. Я заткнула оконную щель, чтобы его не услышали на улице. Заклеила скотчем трещины на полу и у подножия стены, как сделал отец, чтобы не воняло газом. Ткань, которой я завесила выходящее на улицу окно, смягчила послеполуденный жар. В комнате воцарился полумрак. Но голос Уиля проникал даже через закрытую дверь. Каждый раз, возвращаясь домой и вставляя ключ в замочную скважину, я задерживала дыхание в надежде, что не услышу его.

Уиль говорил, даже оставаясь в одиночестве. Ничто его не останавливало — ни солнце, ни шум с улицы, ни ветер, которого мы всегда боялись, ни пение птицы в пустой комнате господина Йи. Уиль не умолкал даже в темноте. Он пугал меня — до тошноты, до рвоты. Ничто не останавливало Уиля — ни яростные проклятия, которыми старуха осыпала сбежавшего зятя, ни бесконечные молитвы в комнате госпожи Ёнсук, ни жалобная мелодия плача, пропитавшего весь дом.