Олег Дарк - Смерть в гриме Страница 16

Но среди родителей абитуриентов оказалась директор программ Всероссийской Государственной телерадиокомпании (должность, впрочем, вполне чиновничья) Ирина Гринберг. Она не снесла обращения с ее дочерью. (Некоторые абитуриенты пытались выкинуться в окно.)

В затемненных коридорах филфака обезумевшая Ирина расклеивает листовки, в которых призывает молиться к Господу обратить души членов экзаменационной комиссии к добру. За ней бегает дежурная преподавательница, а Ирина ее отталкивает. Преподавательница срывает листовки, а Ирина опять расклеивает. "Я позову охрану!" — кричит дежурная. "Охрана! Где охрана?" — шутовски в ответ кричит наполненная необычной силой Ирина.

В это время у нее умирает подряд несколько близких людей, а к борьбе подключается редактор одного специального журнала. Декан Румнева говорит подчиненным, что она так шантажирует своими смертями, которые Ирина домашним и знакомым объясняет тем, что бесенят растревожили, и они так этого не оставят. Всякого, кто захочет ей помочь, предупреждает об угрожающей ему опасности.

Со своей стороны и декан Румнева в одном из интервью намекает на темные силы зла, которые заинтересованы в разрушении Московского университета. Но в это время дочь Ирины поступает на платное отделение другого института, и все опять успокаивается.

17.50. Чай — во второй раз. Была прервана.

Вбежала на крик.

О Толстом. От обработанного привычным литературоведением читателя обыкновенно ускользают два момента. Краткость Толстого. Размеры эпопеи обыкновенно вводят в заблуждение. Неудача "Войны и мира" заключается в беглости и торопливости описаний и эпизодов. То, на что было бы потребно 20 страниц, проговаривается на двух (одной).

Момент 2. Безрадостность толстовского мироощущения. Первые два тома (самые приятные для меня) есть только преддверие катастрофы и крушения, описываемых в 3 и 4. 12 год — крушение. Из героев уходит радость, заменяемая на разные лады чувством долга, например. Важное значение имеет смерть стариков (старых Ростова и Болконского), то есть представителей еще счастливого сознания.

О снобизме Толстого. Не знаю, откуда взялся миф о его народничестве (в широком смысле, роевое начало и проч.). Презирал всех, считая ниже себя. Народ для него (любая толпа, сенаторов например) либо туп (богучаровцы), либо простодушен, то есть опять-таки второго сорта. Кроме отдельных выделяющихся интересных приятных личностей (Пьер Каратаев).

Другого аристократа, как этот граф, в русской литературе не было.

12 год переносит в 25-й, в крайнем случае в 26, после которого изменился стиль и настроения. Но значит же, к этому времени уже что-то менялось, а не сра. Время действия 3 и 4 томов "Войны и мира" — 40-е гг. ХIХ века.

Показывая с воодушевлением.

Не может быть, чтобы просто так нашел. Либо она у него была и он прятал, либо намеренно подложили.

— Видишь, видишь, — кричал Руслан, — ты говорила, что ничего. (Показывая.) Я случайно открыл.

— Что там?

А сама подумала: тот, кто прибрал на столе, и положил, будучи заинтересованным, чтобы мы обнаружили.

— Килл (kill).

— Ну и что?

— Понимаешь, что это значит? На «К», а тут телефон. Я случайно открыл.

— Не мог же он знать своего убийцу, или ты думаешь. Ты думаешь, это его телефон? (Рассматривая.)

— Неизвестно. Ничего же неизвестно. Позвоним, вот и выясним. Но русскими буквами.

— Может быть, было заложено?

— Мы же не знаем, с какими он делами. Нет. Может быть, он общался с ними почему-нибудь, не сошлись и его застрелили. С какими его делами она его посылала. Или подставили. Мы же не знаем.

— А если это не то?

Так как никто не знал о его настоящем жилище, то никто и не мог здесь побывать. А значит, это он сам подложил, будучи заинтересованным, чтобы мы все в конце концов раскрыли, подумал Руслан.

— У меня есть на этот счет одно предположение. Ну тогда придется. Выясним, позвонив. Мы ее должны тщательнейшим образом изучить, по другим подряд звонить. (Потрясая.)

— Через сто лет.

— Какой-нибудь обязательно подойдет. Может, раньше.

продолжала рассказывать Лариса как ни в чем не бывало присевшему неподалеку от ее ног бритоголовому Беку. — Я была красива и неподконтрольна, делать мне было нечего. Степан тоже был на мели. У меня идеи и немного денег, у него отчаяние и масса энергии. Мы решили действовать вместе. Мне нравилось также и то, что приходилось втайне, скрываясь. Муж почему-то вбил себе в голову, что я ему не могу изменить. Меня это устраивало. И это действительно было так. Он думал, что я пропадаю на выставках и вечерах, которых тогда сделалось вдруг уйма. И не препятствовал. Ближе, ближе, — заклинает Лариса, и он пересаживается. — Я тоже ему ничего не говорила. Мы брались за все, что только попадалось, многое было тогда еще внове. — Теперь его лицо находится между ее раздвинутых парных (сырых, непросохших) розовых (белесых) бедер. Она почти вдвигает его голову за затылок, и Бек облизывает и сосет раскисшую арбузную мякоть. — Азартные игры, перегонка машин, чем-то постоянно торговали. В это время у него сформировалось представление, что если переговоры веду я, то все закончится очень удачно. Уступят в цене или, наоборот, купят у нас дороже. И это действительно было так, клиенты попадали под мое обаяние. Степан объяснял мистически, я — сексом. Иногда устраивала типа эксперимента, чтобы проверить: посылала куда-нибудь, а сама устранялась. И правда, дело либо вовсе срывалось, либо оказывалось не таким выгодным. Я объясняла это его внутренней уже установкой, которую он не мог преодолеть, он стоял на своем. Но я подумала, что это же в мою пользу, что он так ко мне относится. Если поначалу еще относился ко мне как к женщине, так что мне даже пришлось сказать, что если он хочет со мной работать, то не должен ничего в отношении меня. Я замужем, а для меня это священно. То теперь я сделалась неприкосновенна, ему бы и в голову никогда не пришло. Что мне тоже было полезно. Но я очень быстро теряла интерес, как будто остывала. Как только дело налаживалось и шло уже само собой без меня, я сейчас же принималась за что-то другое. Многие работали уже от нас, я их даже не знала. А они меня. В этом случае с ними общался один Степан, это он мог. Многое в Москве сделалось после нас, сейчас об этом уже никто не помнит. Например, у нас впервые был платный туалет. Я ненадолго очень увлеклась туалетным бизнесом. Но и это прошло. Некоторое время носилась с торговлей детьми из роддомов, но и она стала общим местом. Умер отец, он до этого долго болел, почти сразу же с того времени, как я вышла замуж. И мое пребывание у Дениса лишилось последнего смысла. Но что с этим делать, я не знала, в мастерскую возвращаться не хотелось. У меня все-таки был теперь дом, куда я могла укрыться в случае чего. На Машкиных вечерах, как я их называла, еще продолжала бывать, но без прежней охоты. Когда больше не было ничего. Но на одном и увидела Руслана

— Почему ты никогда не хочешь, чтобы по-нормальному? — спрашивает у нее Бек. — Не обязательно же со мной, да с кем угодно.

— Мужчина неопрятное животное, чтобы его в себя пускать. Так гигиеничнее. Кроме того, тебя я боюсь в этом смысле меньше остальных, — кажется, отвечает Лариса.

который мне сначала очень понравился. Когда читал, то все время что-то как будто хватал впереди себя. Конечно, смешные, как они все пишут, как будто всё намерены перевернуть. А за этим на самом деле пустота. Но у Руслана-то за этим что-то было, мне показалось. Может быть, потому, что очень робел и пытался это скрыть. Чуть ли не первое выступление перед большой аудиторией. Мне пришла охота его поддержать. Я послала сказать ему кого-то незнакомого, потому что уже привыкла, что мне сразу подчиняются, что мне очень понравились его произведения. А увидев, что его нашли, забыла о нем, даже имени не знала. Друзья постоянно мне таскали какие-то тексты, они у меня везде валялись. Однажды натолкнулась на который показался знакомым, вспомнила, как она его читал с рукой, что-то во мне ожило. Тогда Степан загорелся идеей, необычным для него образом, потому что она исходила от него, финансировать какой-то фильм. То ли режиссера знал. А мне не очень хотелось по этой же причине. И тут я поняла: вот чем я буду лучше заниматься. Нашла адрес, приехала. Они жили колонией в выселенном доме, комната с лепниной. Руслан был один, был удивлен и, кажется, обрадовался. На столе — фотография Хэмингуэя. Я ему сказала: "Неожиданная вещь у постмодерниста." — "Это не моя," — быстро ответил Руслан. Я пригласила его бывать, и он зачастил. Но я еще не решила уходить. Было очень забавно их обнаруживать вдвоем, когда я задерживалась, Руслан пришел и муж его занимает. Он уходил к себе, а мы оставались вдвоем. Тогда он писал такие… стихи. Увидишь, ели поседели, сорви с них только маскхалат, который им почти до пят, а ноги босы и подгорели. Церковь склонится, бубенчиком звякнув, на колпаке шутовском островерхом, как вдруг богомолка выпавшим птенчиком забьется под носом у мамы Христа. Не верь, деревья врут, они еще не то расскажут: так долго в мире не живут, не помню, есть ли там строка последняя. Снаружи запотело, по красным нитям возится паук. Душа без глаз, когда без тела, придется ощупью, на запах, вкус и звук. Тогда я ему сказала но я ему сказала я начала с того, что ему сказала, что надо выбрать, раз он уже пробует прозу, потому что (так как) нельзя добиться одинакового успеха. А проза более подходит ко времени. Мы сменили офис на более просторный, и я сказала, что переезжаю. "Это давно должно было случиться, ты же меня не любила никогда." — "Нет." — "С ним? Но ты же мне с ним раньше никогда не изменяла?" — спросил Денис. — "Нет." — "Я знал, что ты не сможешь."