Алексей Никитин - Истеми Страница 16

В Восточный мы приехали в сумерках. Ваху ждали. Не знаю, кто — друзья или родственники, но встретили его шумно и радостно. Мне разрешили переночевать, а большего я и не хотел — очень устал. Лариса вечером молчала так же, как и днем, как и всегда. Вера, попав в круг незнакомых людей, не понимая их языка, вдруг растерялась. Утром я спросил, что она собирается делать дальше.

— Думала остаться на неделю, немного помочь Ларисе устроиться, но теперь даже не знаю, как быть. Тут все иначе, не так, как я себе представляла.

— Хотите к морю?

— Очень хочу, — обрадовалась она. — Когда вы едете?

— Сейчас.

Нас не держали. Уезжая, я внимательно разглядел поселок Восточный. Обычное татарское селение. В Крыму за последние годы их много выросло. Уже нет того ощущения нищеты и безысходности, которым давили они в начале девяностых. Видно, что и деньги появились у людей, и уверенность в себе. Вот и чеченцы подтягиваются. Кто знает, чем все это закончится?

— Как Лариса отнеслась к этому переезду? — спросил я Веру, когда дорога дала петлю, и Восточный скрылся за редким леском.

— Никак. По-моему, ей уже все равно. Раз я обещала, давайте расскажу, как она вышла за Ваху. Чем-то надо в дороге заняться. Не радио же слушать, в самом деле.

— Действительно, — согласился я.

Вера начала рассказывать историю сестры, когда мы выбрались на шоссе, соединяющее Старый Крым с Феодосией, а закончила уже за Алуштой. В Феодосию мы не заезжали, зато прогулялись по изуродованной кабаками набережной Коктебеля, пообедали в Судаке. Потом Вера позвонила домой и сказала отцу, что из Восточного уехала, но останется в Крыму на пару дней, а я проверил свой почтовый ящик. Я ждал ответа от Канюки, но Канюка молчал. Вместо письма от него я обнаружил требование Курочкина срочно встретиться или связаться с ним. Ни того, ни другого я делать не стал. Ну, какой может быть Курочкин, если я еду по весеннему Крыму, рядом со мной Вера, и то, что она похожа на Наташу Белокриницкую, уже почти ничего не значит? Вера рассказывала о Ларисе несколько часов, но странным образом эта тяжелая история не отравила нам ни саму дорогу до Ялты, ни несколько последующих дней в Крыму. Это произошло давно и не с нами, что ж теперь сделаешь? Вот и Курочкин ищет меня, мечется по холодному, слякотному Киеву, в то время как я… Ничего, несколько дней потерпит. Я решил, что созвонюсь с ним, вернувшись домой. С одной стороны, к тому времени ситуация прояснится, а с другой, меня все-таки донимала совесть.

Говорила Вера не то чтобы сбивчиво, но и стройности в ее изложении не было. Рассказывая о каком-нибудь эпизоде, она могла перескочить на пару лет вперед или назад лишь затем, чтобы подхватить нужную деталь. Иногда и я не ограничивался ролью слушателя, и тогда наш разговор уходил Бог знает куда от судьбы Ларисы. Многих подробностей ее рассказа я уже не помню, а о некоторых вспоминать не хочу.

— Все началось с того, что Ларису украли. Это было десять лет назад.

— В Киеве украли? — удивился я.

— Нет, в Москве. Увезли прямо с соревнований.

Тут я понял, что началось все не десять лет назад, а намного раньше.

Вера с Ларисой всегда были похожи, с раннего детства. Но только внешне. Лариса казалась старше, держалась замкнуто, неохотно подпускала к себе родителей и родственников, а роль любимого ребенка мастерски исполняла Вера. Лет в пять девочек начали учить музыке. Вера тут же продемонстрировала всем, что она была бы рада радовать родителей, но склонности к изящным искусствам у нее нет, нет настолько, что хотеть от нее чего-то в этой области просто негуманно. И ее оставили в покое. С Ларисой все оказалось сложнее. У девочки обнаружили абсолютный слух. На прослушивании в музыкальной школе члены комиссии исполняли музыкальные фразы — попадались очень непростые, — а ребенок быстро и без ошибок их повторял. Уже тогда у нее была крупная кисть, словно по спецзаказу сконструированная под скрипку. Ее и определили в класс скрипки, но инструмент Лариса не то что слышать — видеть не желала. Она тихо, но яростно ненавидела всю эту музыку и сопротивлялась ей, как могла.

Война родителей с дочкой длилась около четырех лет и закончилась полной победой Ларисы. Родители сдались. За это время Лариса превратилась в закаленного бойца. Теперь у нее был план. Победа над музыкой значилась в этом плане первым пунктом. Выполняя пункт второй, она записалась в секцию дзюдо. В год окончания школы Лариса доборолась до мастера. Вера несколько раз увязывалась за сестрой в спортзал, но вид Ларисы в кимоно ее не вдохновлял. Броски, захваты, страховки не то чтобы отпугивали Веру, но и не привлекали. Борьба физическая была ей не интересна. У нее был ясный аналитический ум и ощутимая склонность к абстрактному мышлению. Окончив школу, Вера поступила в Университет на физфак, Лариса — в Институт Физкультуры.

В первых числах сентября 93-го года, когда Вера еще толком не научилась ориентироваться в запутанных коридорах лабораторного корпуса киевского физфака, ее сестра поехала в Москву на международные соревнования дзюдоистов. И не вернулась. Ни тренеры, ни девочки из команды не знали и не могли понять, что произошло. В зале Лариса была вместе со всеми, и в раздевалке ее видели, кто-то даже заметил, как она шла к выходу по вестибюлю спорткомплекса. Одна. В гостинице Лариса больше не появлялась. Конечно, об ее исчезновении заявили в милицию, и московская милиция нехотя, со скрипом, с разговорчиками типа: «да найдется ваша девка, загуляла борчиха с мужиками, через неделю сама появится, ну куда вы торопитесь», заявление все-таки приняла. И вроде бы даже взялась искать Ларису. Но результатов поиски не дали.

Российские стражи порядка отчасти оказались правы, Лариса появилась сама. Ровно через три года, в сентябре девяносто шестого она позвонила домой. Трубку снял Недремайло.

— Папа, это Лариса, я в Грозном, не волнуйтесь, у меня все нормально.

Может быть, Лариса сказала еще что-то, но второй фразы доцент не дождался. Он рухнул в обморок после первой.

Семья искала Ларису все три года. О том, что она в Чечне узнали довольно скоро — был один звонок. Звонил мужчина. Он говорил по-русски, но с очень сильным украинским акцентом. По ходу разговора Недремайло перешел на украинский, однако звонивший немедленно заявил, что этого языка не понимает. Говорил он как-то темно и путано. Денег прямым текстом не требовал, но намекал, что надо бы помочь дочке выехать. С властями связываться настойчиво не советовал. Недремайло к совету не прислушался. По прежнему своему опыту он привык рассчитывать на государство, поэтому к российским спецслужбам постепенно подключил СБУ, церковь и украинский МИД. Он тормошил обоих послов, Красный Крест, людей Березовского и все международные организации, до которых только мог дотянуться. Результата не было. Недремайло постоянно мотался в Москву, дважды пытался попасть в Чечню, но дальше Моздока его не пустили. Он говорил окружающим, что надежда есть, но спросить себя, на что же именно он надеется, Недремайло не решался.

После первого звонка от Ларисы последовало еще несколько. Война закончилась, и она с мужем собиралась уехать из Чечни. Нужна была помощь, и не только деньгами. Сборы и подготовка к переезду длились около года. Лариса с Вахой купили полдома под Москвой и поселились в России.

Недремайло несколько раз ездил к дочке. Возвращался хмурым. Жизнь у детей в России не складывалась — прописывать их не хотели, работы не было, соседи смотрели волком, менты раз в неделю, как на работу, приходили с проверками. Если деньги требовались срочно, могли зайти и внеурочно. У Вахи в соседнем городке жили друзья, но как только друзей посадили, стало ясно, что надо уезжать. Они продали свои полдома и переехали в Одессу.

Там продержались дольше, хотя по сути проблемы остались те же — милиция, соседи, работа. Вахе надо было лечиться, здоровье и нервы у бывшего чеченского бойца совсем истрепались. Однажды Вера, приехав с отцом к сестре, наблюдала, как боевой моджахед рубил голову петуху, предназначенному в обеденный бульон. Жили они в обычной городской квартире, и Ваха решил, что разделаться с птицей удобнее будет в ванной. Подходящего топора в хозяйстве не нашлось, действовать пришлось ножом. Но украинский петух оказался чересчур живучим, а резник из мусульманина Вахи вышел никудышный. Недобитая птица вырвалась из-под ножа, с диким криком вылетела в комнату и, разбрызгивая кровь по стенам и потолку, рванула к балкону, там перемахнула к соседям, до смерти напугала их детей и бабушку и продолжала орать, пока соседка быстрым и привычным движением не свернула ей шею.

Ваха долго сидел на диване с лицом бледным до серой синевы, молчал, раскачивался, временами опуская голову ниже колен. Потом посмотрел на Веру и пожал плечами: «Я же сказал ей, что не смогу. Не выношу вида крови». В этот момент Вера вдруг увидела взгляд сестры. Выражение мрачного удовлетворения мгновенно вспыхнуло в нем и тут же исчезло.