Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста Страница 16

– Скверные новости, что ты привез, меня не удивляют…– начал было Карл Пятый и тут же скривился от боли: у него был приступ подагры. – Вот проклятая напасть: не дает ходить и не позволяет насладиться бокалом хорошего вина! Да, мой милый Филипп, впору сойти с ума – это не империя, а гнилое лоскутное одеяло, каждую минуту жди подвоха: если не от испанцев, то от фламандцев, а если не от фламандцев, то уж наверняка от немцев. А теперь еще те, что вернулись из Индий и обуреваемы дурацкими планами и несбыточными мечтаньями. Но хуже всего, конечно, испанцы: они не могут простить мне, что я родился в Брюсселе и дурно владею кастильским наречием, хотя для немца я говорю вполне сносно. Они ненавидят меня за то, что я избрал столицей империи Вену. Протестанты поносят меня за то, что я не поддержал Лютера, а католики – за то, что натянул папе нос. Не мудрено, что в самом расцвете лет – мне ведь тридцать три года – я выгляжу старше своего деда Фердинанда в ту пору, когда он решил сыграть мне на руку и для вящего торжества христианства оставить этот мерзостный свет. Да, с дедами мне не повезло! От деда по отцу, пройдохи Максимилиана, ничего, кроме пристрастия к оккультизму и к соколиной охоте, я не унаследовал. Что же до старого развратника и интригана Фердинанда Арагонского, то он больше любил своего младшего внука, моего брата Фердинанда, – как, впрочем, и мои возлюбленные испанские подданные. Причина же их любви в том, что братцу посчастливилось родиться на земле Кастилии… Нет, не умею я привлекать к себе сердца. Мне было всего несколько месяцев от роду, когда мои родители уехали в Испанию, оставив меня на попечение двоюродной бабки, твердокаменной старухи, дважды побывавшей замужем и дважды овдовевшей. Мне было шесть лет, когда я потерял отца, которого придворные льстецы окрестили Красивым, хотя он был весьма плюгав и неказист. Особенно хороша была нижняя челюсть – родовая примета всех Габсбургов. Потом сошла с ума моя мать – «Безумная от любви», как называли ее по строчке старинного романсеро, хотя больше ей пошло бы прозвище «Старая гиена». Вообрази, каково мне было сопровождать разлагающийся труп моего отца по всем городам Испании! Налей-ка, черт с ним, с запретом доктора Торреальбы… Забавный, кстати сказать, человечишко: наполовину лекарь, наполовину колдун. У него есть свой собственный бес по кличке Зекиэл, а в ту ночь, когда мои войска разграбили Рим, этот самый доктор летал на ведьмином помеле. Наутро он во всех подробностях рассказал мне, как было дело, от начала до конца. Ясновидение заслуживает государева доверия, но я слушал его с долею сомнения и от выводов воздержался. Вообрази, Филипп, ровно через месяц дошло до меня официальное сообщение о случившемся в Риме. И что же? Совпало дословно! Это истинное чудо! Может быть, Торреальба не столь могуществен, как Фауст, про которого ты мне рассказывал и который предсказал мне судьбу после коронации в Риме, но уж никак не хуже Тритемиуса – того, кто при мне вызвал тень моей бабки Марии Бургундской, или Камерариуса, обладающего таким влиянием на моего брата Фердинанда. Так вот, известно ли тебе, что случилось с бедным доктором? Святейшая Инквизиция, которая благодаря набожности Изабеллы обладает куда большим могуществом, чем я, потребовала наказать его – не за колдовство, к счастью, а за ложь. Я не стал с ними связываться, уступил, и вот мой лейб-медик получил на площади двести плетей! Возможно ли чего-нибудь достичь в стране, где так относятся к науке? Ох, как болит нога! Налей еще стаканчик, Филипп, пусть себе доктор толкует, будто вино сведет меня в могилу… Теперь я хочу поговорить с тобой о некоем деле – оно давно меня заботит… Как тебе известно, задолжав Вельзерам миллион дукатов, я от жестокой нужды на двадцать долгих лет отдал им во власть мое заморское владение – Венесуэлу. Скажу тебе честно: когда сквалыга ростовщик Варфоломей Вельзер, сердечный друг твоего и моего отца, попросил у меня эту провинцию в счет долга, я просто онемел. Неужто, подумал я, такой прожженный делец верит, что где-то там находится Дом Солнца? Что ж, политику надлежит извлекать выгоду из человеческой глупости. Я поторговался для порядка и согласился. Минуло три года; я полагал, что заключил наивыгоднейшую сделку, но оказалось, что меня обвели вокруг пальца. Свинопас из Трухильо по имени Франсиско Писарро завоевал некий край, в семь раз обширней Испании; золота и серебра там – горы. Скажу для примера, что тамошний индейский вождь – их там называют Инками – заплатил за свою жизнь неслыханный выкуп: он заполнил чистым золотом целую комнату в восемнадцать пядей ширины и тридцать шесть пядей длины. Золото лежало грудами выше человеческого роста. А вдобавок к этому – еще две таких же комнаты, набитых серебряными слитками! По праву королевской пятины я получил миллион двести тысяч дукатов. Каково? Но тотчас после этого я потерял покой и сон, ибо все эти богатства ничто по сравнению с теми сокровищами, которые таятся в этом волшебном краю. Там есть городок, где крыши и стены домов из золота – в точности как в нашем с тобою любимом рыцарском романе «Ивы Эспландиана», который мы столько раз читывали вслух и который инквизиция считает зловредным измышлением. Так вот, знаешь ли ты, где находится этот город, куда по вечерам скрывается солнце? Осени себя крестным знамением, Филипп! В Венесуэле! И, уподобясь Саулу, который так проголодался, что променял свое царство на миску чечевичной похлебки, я за жалкий миллион дукатов отдал несметные сокровища! Ты вправе спросить, какого дьявола я все это тебе рассказываю. Сейчас узнаешь. Но сперва налей мне еще стаканчик этого нектара, от которого ты так опрометчиво отказываешься… Полней, полней… вот так! Уф, какое блаженство! Я оплакивал потерю Бургундии не только потому, что она досталась мне в наследство от моего прадеда, Карла Смелого, но и потому, что там делают лучшее на всем свете вино, хоть доктор Торреальба и винит его в моей подагре и в том, что припадки, коим я подвержен с детства, никак не излечиваются… Так вот. к делу! Если Вельзеры и впрямь отыщут Дом Солнца, я потеряю величайшее сокровище, которым одарил меня господь, не говоря уж о том, что с этих протобестий станется лишить меня причитающейся по закону королевской пятины со всех доходов… Ты ведь, кажется, родня этим Вельзерам, а им и невдомек, что ты пользуешься нашим безграничным доверием. Итак, ты присоединишься к первой же экспедиции, снаряжаемой в Венесуэлу, станешь следить за каждым шагом Вельзеров и сообщать мне все, что они предпринимают. Матерь божья, Филипп, не делай такого оскорбленного лица! Я ведь не предлагаю тебе ничего такого, что запятнало бы твою честь, и не вербую в осведомители. Тебе вовсе не придется злоупотреблять доверием этих кровососов банкиров… Я всего лишь поручаю тебе охрану моих интересов – не есть ли это первейший долг рыцаря? Вижу, что убедил тебя. Если Вельзеры соблюдают договор неукоснительно, бояться им нечего: слово государя – священно. Если же они нарушат его хоть в одном пункте – а я желаю этого всем сердцем, – то смогу, не беря греха на душу, разорвать столь унизительный и невыгодный договор. Я буду рад, если ты примешь мое предложение: в любом случае ты сказочно разбогатеешь там, а по возвращении займешь при моем дворе место, подобающее знатности твоего рода. Ты выкинешь из головы бредни о пострижении в монахи и женишься на знатнейшей из наших принцесс. А потом станешь губернатором или вице-королем где-нибудь за морем. Нравится ли тебе мое предложение, Филипп фон Гуттен? Ладно! Сейчас можешь не отвечать! Ступай, меня дожидается доктор Торреальба, которому его чудесное знание откроет все, что томит и гнетет мне душу. Спрячь вон в тот поставец бутылку и бокал. При такой подагре темный коновал становится могущественней императора. Завтра ты отвезешь Варфоломею Вельзеру письмо, где будет изложена моя воля. Старый плут не посмеет упрямиться. Прощай. Я и впредь не оставлю тебя своими милостями. Ах да, совсем забыл! Возвращаться тебе придется по суше, что бы там ни выдумывал этот путаник Фердинанд. Ты проедешь через владения французской короны, и в сопроводительных грамотах будет указано, кто ты таков – нарочный императора Карла. Вот увидишь, герцог Ангулемский будет оберегать тебя как зеницу ока!

«Наконец-то судьба взглянула на меня благосклонно, – думал Гуттен, покинув императорскую спальню. – Я больше не буду день и ночь трястись в седле для того только, чтобы подтвердить или рассеять монаршие опасения. Император все решил за меня сам. Я отправлюсь в Америку, в Венесуэлу, отыщу город, где крыши кроют золотом, отдавая их во власть первому прохожему. Я пересеку океан. Получу под свое начало войско. Буду сражаться с индейцами, как сражался когда-то с турками (я погиб бы тогда, если б не повстречал Герреро. Что сталось с ним? Вздернули ли его на башне замка Сан-Анджело?) Жизнь наша полна странных встреч и таинственных возможностей, и ту, что открылась передо мной, я не упущу, честью своей клянусь, между пальцами она не утечет. В последний раз везу я императорское письмо и не жалею о том, что больше мне не бывать связующим звеном между владыкой мира и могущественным банкиром… Шевелись, шевелись, проклятая кляча!»