Владимир Заманский - Записки старого киевлянина Страница 16

Заработки парней из стеклопунктов были выше наших, интеллигентских, тем не менее, эти ребята все равно обсчитывали тех, кто носил им пустые бутылки. Бутылки стоили по-разному, и подсчитать в уме, сколько будет четыре бутылки из-под вина плюс восемь бутылок из-под подсолнечного масла, плюс четыре баночки из-под майонеза и две бутылки из-под шампанского, - это нам, простым людям было не под силу. Но мы, простые люди, аккуратно сдавали свою посуду, потому что как ни крути, а кошелка бутылок из-под пива равнялась килограмму мяса. На каждой порции посуды приемщики срывали то двадцать копеек, то полтинник, а то и больше. С нашей точки зрения, это было немало. Но это были гроши по сравнению с теми суммами, которые приемщики получали за продажу «левого товара». Однако профессия требовала обманывать, и они обманывали.

Как-то мы с соседкой выгуливали наших собак и вели умный разговор не то литературе, не то о кино. Вдруг соседка нагнулась, подняла с земли пустую бутылку и положила в свою сумку. Я ужаснулся: «Что вы делаете?» Дама ответила серьезно и без тени смущения: «Я на эту бутылку куплю своей собаке сто грамм мяса!»

Мясо стоило рубль девяносто за килограмм. Но этот килограмм был черного цвета и в нем обязательно были кости. В каких-то правилах, скромно висевших в гастрономе на Крещатике, значилось, что на каждый килограмм следовало отпускать определенное количество костей. Но каким образом можно было определить, сколько их в отпущенной покупателю порции, правила не указывали.

Мясники были высоко уважаемыми людьми. У них можно было купить мясо высшего сорта. Но из-под прилавка и за пятерку. С одним таким мы познакомились на почве любви к собакам. Мой пудель, подобранный на улице, ни в какое сравнение не шел с его клубным аристократом, таким же, как и хозяин. Я своего пуделя стриг сам. Мясник до такого не опускался. Он платил собачьему парикмахеру 15 долларов за сеанс. Замечу, что к тому времени я публиковался в изданиях АПН чуть ли не на всех языках мира.

Помню, случилось мне побывать в Германии, не в той, капиталистической, куда нашему брату ход был заказан, а в социалистической ГДР. Меня изумили продуктовые магазины, где мясо продавалось отдельно, а кости - отдельно. Неужели нельзя, сетовали туристы из нашей группы, и в СССР продавать мясо без костей и кости без мяса?

На этот счет я получил разъяснение в статье одного научно-популярного журнала, где рассказывалось, как разработчики оборудования для предприятий общественного питания придумали машину для приготовления супа. Но на испытаниях машина выдала не суп, а кашу. Машину переделали, она снова выдала кашу. Так продолжалось до тех пор, пока не обратились к поварам. Те рассмеялись: «Вы закладываете в машину продукты в соответствии с утвержденными нормами. Но эти нормы рассчитаны на то, что повар обязательно украдет».

И еще одна история, которую мне рассказал грузинский коллега. В его городе была большая автобаза такси. Всякий раз, возвращаясь после рабочего дня, каждый водитель давал рубль привратнику, открывавшему ворота на базу. На базе работало 500 машин. Должность привратника передавалась от отца к сыну.

Мы жили в стране непуганых воров, но могло ли быть иначе, если даже о Сталине говорили, что он крал. После его смерти пронесся слушок, что на имя дочки вождя Светланы в швейцарском банке лежала очень приличная сумма. Впрочем, Светлана Иосифовна этот слух опровергала.

ИЗ ЗАДНИХ УСТ, или СПАСИБІ ЗА БАТЬКІВСЬКУ ТУРБОТУ!

В апреле 1970 года я связал себя с телевидением и, похоже, навсегда, хотя считал и считаю себя все-таки газетчиком. Вряд ли меня бы приняли на должность заместителя главного редактора (правда всего лишь детской редакции), если бы партийные руководители понимали, что телевидение не аттракцион, не развлечение, а самый массовый орган информации и, следовательно, как говорил Ленин, не только коллективный агитатор и пропагандист, но и коллективный организатор. Но только в 70-х годах Москве на партийных мероприятиях документы, предназначенные органам печати для ознакомления, стали оставлять и для телепрограммы «Время». Додумались.

Украинским радио и телевидением руководил тогда Николай Артемович Скачко - седовласый, с румянцем во всю щеку и с так называемым львиным взглядом - он был устремлен в точку, находящуюся в сантиметре над вашей головой. Николай Артемович, как правило, ходил на работу пешком. Тем более что порою родина выделяла на его служебный автомобиль 30 литров бензина. Как раз съездить в ЦК и обратно.

Рассказывают, что однажды на Крещатике к главе телерадиокомитета подошел молодой журналист и с нахальством, простительным для юнца, завел с шефом разговор. Мол, как так получилось, что Николай Артемович столь долго и бессменно руководит вверенным ему учреждением, тогда как в других республиках глав телерадиокомитетов смещают куда чаще.

Николай Артемович ответил не сразу. Он спросил, что делает молодой человек, если какой-то материал вызывает сомнения - давать его в эфир или лучше снять? Юноша ответил, что в таком случае он непременно советуется со своим руководством. «А я всегда снимал», - якобы сказал Николай Артемович.

Мне часто приходилось сидеть на совещаниях у Скачко. Его кабинет был чрезвычайно скромен. До такой степени, что, говорят, сам Щербицкий сделал ему замечание: начальнику такого ранга надо бы иметь комнату для отдыха и мебель получше.

Очень похоже на правду. Тогдашние руководители не отказывали себе в удобствах, и скромность времен гражданской войны могла быть расценена как противопоставление себя высшим инстанциям: мол, вы утопаете в роскоши, а я - вроде как Ленин. Как бы там ни было, но кабинет Николая Артемовича со временем стал вполне соответствовать рангу хозяина: лучше, чем у директора автобазы, но скромнее, чем у министра.

На совещаниях Николай Артемович время от времени выдавал так называемые «скачкизмы». Они потом ходили по всему Гостелерадио. «Чому я про все повинен дізнаватися із задніх вуст?» - спрашивал шеф. Никто не смеялся. «Ви що думаєте, - продолжал Николай Артемович, - сказав, і кінець у воду?» Он всегда говорил на безупречном украинском языке, но порою переходил на русский. «Ну что ж, - сказал он, завершая очередное совещание, - пора перекусить червячка».

Я так и не знаю, шутил он или нет. Наверно, шутил. Как-то Николай Артемович собрал нас, чтобы выяснить, кто допустил брак по звуку в какой-то важной передаче. «Хто в нас взагалі відповідає за звук?» - спросил он с ноткой раздражения. Он редко сердился и, насколько я помню, никогда не повышал голос. Николаю Артемовичу ответили, что за звук у нас отвечает товарищ Мокляк. Какой пост занимал этот человек, Скачко не знал, это был не его уровень. «Qu`est-ce que c`est Мокляк?» (Что такое Мокляк?), - спросил Николай Артемович по-французски.

Знал он французский или нет и как владел тонкостями украинского и русского, не берусь судить, но человек он был очень умный и осторожный. В советские, да и в нынешние времена осторожность - качество абсолютно необходимое руководителю любого ранга. Николаю Артемовичу приписывают замечательную фразу, которой он всякий раз отвечал на вопрос высшего руководства: «Что нужно для Гостелерадио?» Ответ председателя стал в Гостелерадио поговоркой: «Спасибі за батьківську турботу».

Велик тот руководитель, который умеет выбивать из высших инстанций средства, технику и льготы. Но мудр тот, кто не докучает верхам своими просьбами и жалобами. Такой просидит лет тридцать у себя в скромном кабинете - как Николай Скачко. Правда, мягкость Николая Артемовича в отношениях с ЦК привела к тому, что Гостелерадио УССР не возразил, когда ему предложили строить новый корпус на кладбище. Макет этого здания задолго до начала строительства стоял в кабинете Николая Артемовича. Он не торопил партию и правительство с началом стройки. Здание воздвигли уже после того, как Скачко ушел. Я видел, как копали котлован для фундамента и выбрасывали из земли человеческие кости.

Этот дом стоит на улице Мельникова, и в народе называется «карандаш». Вообще-то неудобное здание.

ВЕРАШНЯЯ ХОХМА СМЕШНА И СЕГОДНЯ

Аркадий Райкин рассказывал, как на гастролях в Одессе он, отработав концерт, не ушел за кулисы, а спрыгнул со сцены в зал и пошел из театра вместе со зрителями. Шутка имела успех, и Аркадий Исаакович повторил ее на следующий день. Он шагал по улице, окруженный толпой остроумных одесситов, как вдруг из этой толпы вынырнул остроумный одесский мальчик и, вертясь перед великим артистом, сказал: «Товарищ Райкин! Вчерашняя хохма сегодня уже не хохма!»

Только одесситы могут так расточительно относиться к остротам. Вот уже скоро сорок лет, как я храню у себя папку с остротами своих сотрудников по телевидению и всякий раз, открывая ее, смеюсь. Может, потому, что все это было написано моими друзьями.