Анатолий Лернер - Тремпиада Страница 16

он был прав!.. мне это было не нужно!.. нет!.. ну я же летал, Господи!!! а подзаряжаться, думал я, можно где угодно… и потом…я не собирался становиться затворником… и, стало быть, роль монаха, не способного использовать свою энергию на радость мира… меня не очень–то и прельщала тогда… и я по–прежнему пребывал в миру… и жил, и учился любить…

8. СТРОИТЕЛЬСТВО ХРАМА…

к этому периоду относятся мои воспоминания о маленьком, восьмиугольном храме… они прекрасны… но все же… сторожевая будка, в охраняемом мною поселении… храмом никогда не была… мне было хорошо в ней! настолько хорошо, что как–то в порыве восторга сорвалось с уст слово «храм»… И закрепилось это слово за сторожкой. И была она мне длинными ночами и крепостью и домом и храмом….

…до конца месяца оставалась еще одна смена, но выходить я больше не хотел… долгие месяцы мучительного недосыпания доведут кого угодно до сумасшествия… это было моё последнее дежурство… я так решил….

когда–то в юности я читал о жестоких китайских пытках… лишение сна была одной из таких пыток… помнится, я тогда с удивлением подумал… что, наверное, и впрямь, это сложно не спать… собственного опыта бессонных ночей у меня тогда не было… зато теперь — хоть отбавляй!.. Вот я и решил пригласить подменщика на последнюю ночь… я и напарника предупредил!.. сказал, что забираю вещи домой… и чтобы после смены тот подъехал не как обычно к воротам мошава, а прямиком к моему «храму»…

Напарник не скрывал своей иронии, говоря об этой будке, как о восьмиугольной гайке, отлитой из бетона с прорубленным окном и массивной дверью, как в бункере… куполообразная крыша, была покрыта оранжевой черепицей… точно кипой… в ней застрял сноп сена… русый завиток торчал из–под кипы…

в жару это строение раскалялось до невероятности!.. а с началом сезона дождей, ее бетонные стены отсыревали… и сквозь зарешеченные окна, сквозь прорванную пыльную сетку от гнуса, врывался сырой ветер… злой и холодный!.. Ветер набрасывался на паутину и храмовые пауки, к которым я был снисходителен всё лето, в ужасе разбегались!.. хоронясь, таили обиду: мол, что это их не предупредили, что лето уже закончилось!..

их тщетные усилия противостоять стихии!.. и мне становилось жаль их… моих храмовых пауков… я брал веник и сворачивал паутину… как сворачивают декорации… и тогда, на смену летней сеточке паутины пришли свежие потоки сквозных дождей… запыленный, раскаленный израильским солнцем храм, задышал зимой… одиноко стоя на въезде в «намоленный» религиозный мошав, он тонул в красотах живописнейших мест юга Голанских высот… я любил эти места… мне нравились сосны и кедры… я любил кипарисы и эвкалипты… полюбил ночной запах туи… мне было хорошо от сытого фырканья коней… от мычания телят…

а выслушивать целые хоровые композиции шакалов!.. отправляясь на водопой, те взбадривали себя ритуальными завываниями… я любил одинокий брех бездомной пастушьей собаки… и даже навозный запах, изредка накрывающий мой маленький храм…когда было совсем уж невтерпеж, я бросал прощальный взгляд на низко натянутые в звездном небе облака… подсвеченные ночным солнцем!.. и словно прислушиваясь к тишайшей глубине, именуемой небом!.. закрывал тяжелые!.. железные!.. воистину, храмовые ворота!.. двери сторожевой будки… включал свой рабочий компьютер…и поджигал благовония…

Эти волшебные палочки попадали ко мне через учеников Мастера… они привозивших на Голаны его книги, благовония и многочисленные рассказы о своей жизни в ашраме…

Танцовщиком не знающим устали, хитро извивался дым, обволакивая ароматом тибетских композиций, и привнося в маленький храм дух просветленного Учителя…

Дымок коснулся потрескивающей рации… опасливо обошел выключенный вентилятор… потёк мимо рукомойника… и задержался на рабочем столе… где рукой настоятеля храма уже были разложены блокноты с малопонятными записями трансляции…

я любил это колдовство… это состояние, когда сам становишься частью какого–то едва уловимого процесса…

наблюдая, я позволял случаться странным и всё больше удивительным историям… эти истории потом записывал писатель… а я их редактировал, соизмеряя все со своим пониманием чуда…

За пять месяцев я накопил не только опыт недосыпания, но и нечто более существенное… и если мои опыты по расширению сознания привели к выводу, что сама личность, без участия сущности, не является таковой, то моё наблюдение за собственной личностью, дало неоценимый опыт переживания… и как бы при этом не хорохорился писатель, все же он — только описывал!.. а переживал всё это я!..

«О, — говорил писатель, — это была полноценная жизнь с осознанием присутствующей в нём сущности»…

а я шизел!.. потому что всё это очень походило на «глюки»… а он, писатель, меня потом успокаивал, говоря, что только вырываясь за пределы сознания, откликнувшись на зов сущности, можно подробно, лицом к лицу распознать то Единое… то Непостижимое… то, не произносимое всуе…

Вот это и было то самое. То существенное, что являлось ко мне этими ночами. Теперь я ощущал, как в моей личности застрял осколок Единого. И ради этого осколка, ради этой едва тлеющей искорки, я готов был совершать и глупости и подвиги.

С любовью, преисполненной благодарности, смотрел я на свой маленький храм. Может быть именно тогда, в ту самую ночь прощания с ним… мне захотелось пригласить своих старых и добрых друзей!.. может быть именно тогда и возник замысел Тремпиады…

— Прекрасная пора сменяет цепь невзгод, — пел Дольский.

— И зрелые плоды порой приносит праздность,И что же за беда, ошибки эпизод?Успехов и потерь лишь мизерная разность.На критиков ворчливых века и идей,Смотрю как на мальчишек старых и лобастых.Копилка доброты и мудрости людей,Пришелец из миров, где заблужденье — пастырь.Оставить ли теперь, искать, не находя, —Или опять копаться в душах и природе?А март в окно стучит лукавый негодяй,Беспечный хулиган, всегда на взводе…

Той вернулся… Вернулся в мир, в котором жила Лика. И он снял замечательный домик с крышей, под оранжевой черепицей. И уж, коль скоро сторожевая будка, в которой он просиживал ночами, превращалась в храм, то снятый им домик был призван стать тем местом, где не могла не появиться возлюбленная. И дом, в который влетела его богиня, сразу же превратился в их храм…

— Храм любви, — обнимая Лику, говорил он. И они стояли посреди просторного салона своего нового жилища и были оба молоды и счастливы.

— У нас давненько не было медового месяца, — несколько смущенно лепетала Лика, и ему становилось хорошо…

Что касается человека безработного, только приступившего к оформлению пособия, то меня несколько волновала вся финансовая сторона проекта. Но, прикинув навскидку, я и сам понял, что временные проблемы с деньгами, не могут затмить тот мир, в котором обещан медовый месяц!

Тогда–то и созрело решение: не спорить с происходящим. Так перестал существовать вопрос денег.

Едва прозвучала увертюра, а необходимые суммы стали выплывать самым непостижимым образом. В день заключения договора с владельцем дома, отец вручил мне тысячу шекелей — на новоселье. Эта тысяча и была отдана в уплату за первый месяц. Месяц счастливой и беззаботной жизни под оранжевой крышей. А потом появилась подработка на подрезке цветов и виноградной лозы. И, наконец, участие в съемках фильмов. Как–то мой приятель… Роже… пригласил поучаствовать в съемке эпизода для исторического фильма… эти фильмы снимали в Старом Городе… австралийцы снимали… американцы… русские…

— Кинозвезда, — веселилась Ира, а я пожимал плечами, как бы говоря: «Да я здесь, вроде, не при чём».

Встреча статистов с киногруппой была назначена у входа в парк, окружавший развалины древнего городища. Здесь, на руинах синагоги талмудистских времен, киношники снимали эпизод, связанный со строительством Храма. Маленький трюк, и вот уже нет руин, а есть возведенные строителями стены. А мы, как–бы, и есть те самые строители. По крайней мере, изображаем их.

Я окинул взглядом группу и рассмеялся. Мне нравились эти хипповые старики и молодежь. Мне нравился их облик, в коем сохранялось присутствие духа свободы. И выражалось это не только посредством длинных волос, седых, а то и просто — бесцветных бород, но и внешним пренебрежением к стилю одеваться. В них было нечто неуловимое, что делало их привлекательными, что выделяло из общей массы. Я говорю так, потому что сам смотрел на них, глазами режиссера. Я пытался угадать в них нечто. И то, что угадывал, нравилось мне. И почему–то захотелось остаться в этой команде. Хотя, признаться, шансов поучаствовать в этой игре, было у меня маловато. Сбритой по варварски бороды, мне явно не хватало.