Кевин Милн - Шаги навстречу Страница 16

Я не совсем понимаю, что она сказала, но в общих чертах до меня дошло. Похоже, доходит и до Бри.

— И что происходит с существительным, — интересуется она, — если так и не решишь, как проявить глагол? Неужели существительное в конечном итоге уходит?

— Не знаю, Бри, — раздается грустный ответ. — Просто не знаю.

Глава 11

Вчерашний день казался мечтой — безупречный и идеальный. Наша семья собралась вместе. Мы были счастливы. После того как мы с Деллом вернулись из строительного гипермаркета, остаток вечера мы провели с детьми: гуляли по песчаному пляжу, собирали ракушки, строили песчаные замки. Мы даже исследовали водоем возле Хейстек Рок во время отлива.

Когда мы отправились на ужин, все пошло наперекосяк.

Изменилось все.

Когда я просыпаюсь утром, кажется, что разгневанный уход Делла омрачил весь окружающий мир, включая погоду. С крыши льет монотонный дождь, знаменуя рассвет ужасного дня.

Когда дети наконец встают и выходят, я сообщаю им, что мы сегодня навестим прабабушку Грейс.

Кейд первым спрашивает, можно ли ему остаться дома.

— Она соскучилась по вам, ребята, — заверяю я его. — Нужно ехать всем.

— Но я не хочу встречаться с умирающим человеком.

Энн упирает руки в бока:

— Мы все умрем, Кейд. Рано или поздно.

Приходит мой черед подбочениться.

— Энн Мари Беннетт, пожалуйста, не говори такие вещи.

Она пожимает плечами:

— Но это правда.

— Да, но… просто не говори, ладно? Не хочу этого слышать.

Все готовы отправляться, я хватаю старый ключ, лежащий на комоде у входа.

— Мы поедем туда на машине? — спрашивает Энн.

— Можно и пешком дойти, но тогда промокнем до нитки.

Неожиданно Бри расплывается в улыбке:

— Значит, мы поедем на бабушкиной машине?

— У нас она единственное средство передвижения.

Я знала, что дети обрадуются тому, что этим летом мы будем разъезжать в бабушкиной машине, поэтому и настояла на том, чтобы оставить нашу вторую машину в Портленде. Еще я надеялась, что Делл подольше останется с нами, а значит, у нас будет микроавтобус.

Когда мы загружаемся в машину, не могу ей не полюбоваться — я всегда любила этот автомобиль. Я оглядываю детали машины.

Темно-красный, винный цвет. Хромированная решетка. Покрышки с белой боковиной. Модная внутренняя обшивка крыши. Плавные изгибы от переднего до заднего бампера.

«Плимут-купе» специальной люкс-серии, выпуска 1949 года, в идеальном состоянии. На номерном знаке значится «49-R». Старшие дочери ездили в нем раз десять, в особых случаях, но Кейд катался в машине только раз или два — понятно, почему он едва может дождаться, когда опять в нее сядет. Первым вскакивает внутрь.

Прежде чем завести машину, я напоминаю детям, что это первый автомобиль, который бабушка с дедушкой купили вместе и решили никогда его не продавать.

— «Плимут» не всегда был таким красавцем, но дедушка отреставрировал его за пару лет до смерти.

— Ты уверена, что умеешь ее водить? — интересуется Энн.

Я недоуменно смотрю на дочь:

— А разве я вам не рассказывала?

— О чем?

— Вы же знаете, что моя мама умерла, когда я еще училась в школе, в старших классах?

— Да.

— Отцу пришлось тогда проводить много времени в разъездах, чтобы свести концы с концами, поэтому в выпускном классе я бо́льшую часть времени жила у дедушки с бабушкой. В те годы автомобиль уже изрядно поржавел, но мне разрешали ездить на нем в школу. Я даже дала ему имя — Морж.

— Как-как? — переспросил Кейд.

— Морж.

— А почему?

— Дедушка сказал, что каждый новый водитель давал ему новое имя. Такова традиция, наверное. Они с бабушкой изначально назвали его Дэшер, как поется в популярной в 1949 году песенке о Рудольфе — красноносом северном олене. Мой дядя, когда садился за руль, называл его Троем, а мама переименовала его в Морфея — греческого бога сна.

— Все предыдущие имена — клёвые, — замечает Бри. — Почему же ты назвала его Моржом?

Я глажу руль, вспоминая забытые ощущения. Поворачиваю ключ, старый зверь оживает. Наконец я регулирую зеркало заднего вида, чтобы видеть в нем Бри.

— Так называлась одна из песен группы «Битлз». Когда Джон Леннон писал текст этой песни, он намеренно попытался запутать того, кто стал бы искать некий глубинный смысл в ее словах. Песня состоит в основном из бессмысленных фраз, которые, несмотря ни на что, легко легли на мелодию. — Я замолкаю, с тревогой вспоминая темные дни своей молодости. — У меня недавно умерла мама. Мне, запутавшемуся подростку, пытавшемуся понять этот сложный мир, она оказалась по-настоящему близка.

— Как может быть близка песня, в которой нет смысла? — удивляется Энн, в тоне ее звучат нотки осуждения.

Я тихонько вздыхаю:

— Наверное, некоторые вещи просто нельзя понять. Как ни пытайся постичь кое-что в жизни, например стихи Леннона или смерть матери в самом расцвете лет, постичь это невозможно. Временами приходится просто принимать то, что не понимаешь. — Я на минуту опять замолкаю, а потом начинаю негромко петь, когда задним ходом выезжаю со двора: — «Я — яйцеголовый, все — яйцеголовые… Я — Морж, гу-гу, гу-джуб»[6].

В салоне повисает неловкая пауза, когда я замолкаю. Наконец Энн спрашивает:

— Мам, как думаешь, я могла бы водить машину?

Энн получила права, когда ей почти исполнилось шестнадцать, но через пару недель после этого ее сердце остановилось, и она едва не утонула в бассейне. С тех пор из-за медицинских процедур да и из-за моего нежелания подвергать ее любому риску за руль ей садиться не разрешалось.

— Думаю, нет, — бормочу я.

— Почему?

— Потому что я не уверена, что ты к этому готова.

— Когда тебе было столько же, сколько и мне, ты ездила на машине в школу.

— Знаю, но… Энн, ты вот-вот обретешь новое сердце. А пока тебе стоит поберечься. Но зато потом ты горы сможешь свернуть.

Энн отвечает мне неприязненным взглядом.

— Я морж, — бормочет она себе под нос.

— Что это означает, милая?

— Ничего. Ты все равно не поймешь.

Когда мы приезжаем в дом престарелых, где сейчас живет бабушка Грейс, невзгоды дня набирают обороты. Последние девять месяцев я убеждала себя, что бабушка прожила долгую жизнь. В конце концов, она умирает от старости. Но на самом деле просто от старости еще никто никогда не умирал — что-то должно дать осечку. В случае с бабушкой — разум.

Как мне объяснили, у бабушки Грейс необычная форма болезни Альцгеймера, из-за которой некоторые функции организма, например дыхание или сердцебиение, дают сбой: организм «забывает», как правильно функционировать. Как и у других больных, страдающих болезнью Альцгеймера, у бабушки все чаще случаются приступы старческого слабоумия, но самая большая угроза для ее здоровья кроется не в том, что она может забыть, кто она и где находится, а в том, что ее тело просто забудет, как функционировать, и сердце может внезапно прекратить биться.

Когда мы входим в ее палату, я вижу, насколько она изменилась со времени моего последнего визита. Волосы спутаны от постоянного лежания на кровати, от стоящих у кровати приборов в нос тянутся трубки, а к телу в тонкой больничной сорочке ведут электрические провода.

При виде нас глаза ее загораются, и это означает, что сейчас она находится в одном из лучших своих психических состояний. Пока.

Она что-то говорит, но слова ее трудно разобрать.

— Моя любимая Эмили, — очень медленно тянет она. — Ты приехала.

— Конечно, мы приехали, бабушка. Мы все соскучились по тебе.

Она несколько раз сглатывает, прежде чем может произнести:

— Я тоже.

— Помнишь правнуков? Энн, Бри и Кейд. Они с радостью приехали тебя проведать.

Бабушка кивает.

— Спасибо, что разрешила нам пожить в своем доме. Для нас это прекрасная возможность отдохнуть летом на побережье. Мы каждый день будем тебя навещать.

Глаза Кейда округляются.

— Каждый день? — шепчет он с противоположной стороны кровати.

Я предостерегающе смотрю на сына.

Бабушка улыбается — по крайней мере, насколько позволяют растянуться в улыбке тонкие губы.

— Это теперь ваш дом. Мой вам подарок. — Она медленно поворачивается к Энн: — И тебе.

— Спасибо, бабушка Грейс, — вежливо благодарит Энн.

— Да, спасибо, бабушка. Не стоило, конечно, потому что это огромный подарок.

Ее глаза затуманились. Даже такая простая беседа ее утомила. Мысленно я возвращаюсь к их с дедом снимку у Эйфелевой башни. Не могу не испытывать жалости.

Я опускаюсь на стоящий справа от бабушкиной кровати стул:

— Бабуля, похоже, ты хочешь спать. Отдохни немножко. Мы завтра придем.

Она кивает, поднимает морщинистую, трясущуюся руку и говорит: