Мария Метлицкая - И шарик вернется… Страница 17

И при этом она отчетливо понимала, что вовсе не влюблена в Смолянского — называла она его только по фамилии, так сложилось, — у этих отношений не может быть никакого серьезного продолжения.

Верка

Верка много плакала. Гарри дома бывал редко — примерно раз в неделю — говорил, что приехал «почистить перышки». С одной стороны, Верка радовалась, что отца нет дома, что он не видит ее заплаканных глаз. В конце концов, сколько можно с ней возиться — абсолютно взрослая деваха. Все, что обещал больной жене перед ее смертью, он выполнил. Чужую тетку в дом не привел, Верка была одета, обута, сыта, каждое лето отдыхала на море. В институт он ее поступил. Денег давал больше, чем требуется студентке. Плюс — забитый до отказа холодильник. И это — при нынешнем-то дефиците всего. Впереди — только светлое будущее. А он наконец может расслабиться и получать от жизни удовольствие, что он, собственно говоря, с радостью и делал.

Верка отцу ничего не рассказывала — поила его на кухне кофе, пыталась радостно улыбаться. Болтали о том о сем — о пустяках. Гарри, как всегда, хохмил. Верка улыбалась. А на душе… На душе было тоскливо и тошно. Вовка уехал на Сахалин — говорил, что устроился на рыболовецкое судно, хотел «срубить деньжат».

– На наше с тобой будущее, — ржал он.

Какое там будущее? Верка сходила к его матери: барак, туалет на улице. У подъезда в луже валяется пьяная баба. Мать на кухне жарит рыбу. Запах такой, что Верку чуть не стошнило. Вовкина мать смотрела на нее с искренним удивлением — не понимала, зачем эта фифа пришла. Верка объяснила, что беспокоится — от Вовки было всего два письма, и это за три месяца.

– А, вот в чем дело! — Вовкина мать засмеялась, обнажив наполовину беззубый рот. — А нам он вообще не пишет. Ну и что с того? Помер бы — давно б сообщили. А раз нет, то все в порядке. Значит, живой. Да и куда он денется? — Она махнула рукой и отвернулась к плите. Верка поскорее вышла из этого чада и ада.

«Ишь ты, волнуется! — Вовкина мать повернулась ей вслед и задумчиво покачала головой. — Психует из-за этого дурака. А девка ладная, высокая. Красивая девка. Только черная, как головешка. Может, не русской породы? — И она опять задумалась. Потом спохватилась: — Тьфу, черт! Чуть рыбу не упустила! Иди достань этот минтай сейчас. Полтора часа в очереди отстояла! Еще не хватало из-за какой-то цацы семью без ужина оставить! Все жрать хотят, и муж, чтоб его, и старший сын, и двойняшки, Колька и Васька. Те еще уроды. Все в папашу, мать его…»

Верка шла спотыкаясь, из глаз слезы. Хороши будущие родственнички! Подумать страшно. Понимала, что надо выбираться из этого болота. Добра не будет — сердцем чуяла. Но как? Попыталась закрутить роман с мальчиком из соседней группы. Хороший мальчик, красивый, положительный, из прекрасной семьи. Сходили в кино, потом в театр, потом он ее провожал, стояли в подъезде. Он взял Верку за руки, притянул к себе. Поцеловал. Ее замутило, она вырвалась и убежала. Мальчик ничего не понял, а Верка, придя домой, бросилась на кровать и заревела. Проклятый Гурьянов! Как присушил ее к себе! Просто несчастье какое-то. Она это прекрасно понимала, девочка-то умная. А делать-то что?

Лялька

Отец ушел из семьи к рыжей Алле, подал на развод. Мать кричала, что развода не даст, он только усмехался:

– Ну попробуй! Детей несовершеннолетних у нас нет, имущество я не делю. А так — вперед! Народ посмешить…

Собрал чемодан. Мать раскрыла его и стала выбрасывать оттуда вещи. Отец сидел в кресле и курил.

– Проверяешь, не прихватил ли чего лишнего? — с усмешкой спросил он.

Мать посмотрела на него с ненавистью. Отец встал и спокойно начал складывать вещи обратно. Лялька стояла в дверном проеме. Он взял чемодан и прошел мимо нее.

– А я? — крикнула она.

Он надел плащ и обернулся к ней.

– Ну, ты уже девочка большая. — Он усмехнулся. — Живешь как хочешь. Совета не спрашиваешь.

Лялька застыла. Значит, все знает. Ну и черт с ним. Ее жизнь, и ее дело, с кем спать и кого любить.

На кухне волчицей выла мать.

– Заткнись! — крикнула Лялька. — И без тебя тошно! — Она легла на диван и закрыла голову подушкой.

Она отцу не судья. И матери не судья. В своей бы жизни разобраться! А там проблем — море разливанное. Самой бы не утонуть и не захлебнуться! Через две недели после ухода отца она собрала вещи и переехала к Грише. Мать стояла у двери и кричала:

– Не пущу!

Лялька оттолкнула ее и хлопнула дверью. Слышала, как мать завыла.

Гриша был удивлен:

– И зачем тебе, Лялька, это надо? Портки мои стирать? Молодая, красивая… — Он пожал плечами в искреннем недоумении.

Лялька пыталась навести уют, поменяла занавески и люстру. Гриша вяло сопротивлялся, ему это точно было не надо. Лялька чувствовала, что она его раздражает, и понимала — привык к одиночеству. Бабы приходили и уходили, он никого не просил задержаться. Нет, ее, Ляльку, он любил — как мог. Понимал, что она молодая и прекрасная. Но так кардинально менять свою жизнь… Он был не готов. И не выгонишь — все-таки дочь друга, некрасиво как-то. Да и как ей сказать? Ведь он был трусом и отлично это знал. Решил — все как-нибудь разрулится само собой. Он всю жизнь жил по этому принципу.

Отец встретился с Лялькой и сказал, что подает на отъезд. Но скорее всего сразу его не выпустят — все-таки вторая форма секретности. Хотя какая там секретность — смешно, ей-богу.

– Я тоже подам, — сказала Лялька. — Сделай мне вызов.

Отец кивнул и, помолчав, добавил:

– Только без этого, такого подарка тебе точно не надо. Нарыдаешься.

– Ну это мое дело, — жестко оборвала его Лялька. — Ты у меня тоже совета не спрашивал. А эта твоя — цаца та еще! Смотри сам не нарыдайся!

Отец резко повернулся и пошел к метро.

Вечером был разговор с Гришей, долгий и трудный. Обычно нерешительный, Гриша твердо стоял на своем, и Лялька понимала, что он прав. Аргументы его были вполне разумны и убедительны. Главное — никому не нужная там его специальность: инженер-энергетик. «Мы, — говорил он, — в этом вопросе отстали от них на сто лет».

А родители? Он поздний ребенок, старикам хорошо за семьдесят. Отец — инвалид войны, без ноги. Мать — гипертоник, братьев и сестер у него нет. Как их оставить? Они не поедут — отец убежденный коммунист, мать тоже всю жизнь в партии. Да и вообще, ему здесь неплохо. Квартира в хорошем районе, метро близко, театры, лес, рыбалка. Зарплаты хватает — потребности невелики. Он лентяй и трус и всю жизнь плывет по течению. И таким, как он, туда путь заказан.

– А ты, Лялька, езжай! — добродушно улыбнулся Гриша. — У тебя все получится! Я в тебе не сомневаюсь.

Вот вам и любовь до гроба.

Лялька поняла, что рассчитывать ей не на кого и поддержки тоже ни от кого не будет. Все — сама. Такая вот жизнь.

Светик

Гия ударил Светика. Сильно ударил. По лицу. Светик качнулась и на ногах не устояла. Упала спиной на деревянную ручку кресла. Взвыла от боли — казалось, позвоночник пополам. Гия к ней не подошел, из коридора крикнул:

– Проваливай! — И вышел за дверь.

Светик сползла на пол, посидела. Потом, кряхтя, поднялась, потихоньку оделась и вышла за дверь.

По дороге шла и плакала. «Сволочь! Подонок последний! Не понравилось ему, видите ли, как она с ним разговаривала. Шлюхой назвал. Тварь! Козел горный. Все, завязывать надо с этим Кавказом. Мы все для них — русские шлюхи. Спать будет со мной, а женится только на своей. Ну и черт с ним! Надо устраивать жизнь».

Светик окончила курсы и попала на работу в МИД, секретаршей к большому начальнику. Начальнику было хорошо за сорок — невысокий, полноватый мужик с объемной лысиной и бордюром из редких, тонких волосенок, которые на шее были почему-то постоянно влажные. Он был не строг, но и не улыбчив, сдержан, короче говоря. Светик знала, что у него жена, две дочери и даже маленький внучок Петя, названный в честь деда.

Мимо Светика проходили молодые и красивые сотрудники. Все улыбались ей и дарили шоколадки. Особенно нравился Светику Виталий Васильевич, совсем молодой, но очень симпатичный. Светик разведала, что он еще холост, готовится в первую командировку и посему хочет жениться: холостых в «долгосрочку» не пускали. Светик строила глазки, демонстрировала стройные ножки и высокую грудь. Наконец Виталик клюнул и пригласил Светика на свидание. Пришел без цветов. «Жмот, — поняла Светик. — Ну ладно. Посмотрим, что дальше». Гуляли по Москве, прокатились на речном трамвайчике, съели мороженое, Виталий проводил ее домой. Так продолжалось почти три месяца. Ни объятий, ни поцелуев — ни одной попытки. Светик решила брать быка за рога. Все очень странно — весельчак и балагур Виталик на скромника был совсем не похож. Светик взяла у Жанки ключи, купили торт и шампанское. Приехали, посидели, выпили шампанского. Виталик — ни с места. Светик к нему льнет, гладит шею. Он — словно каменный цветок. Натянутая струна.