Меир Шалев - Голубь и Мальчик Страница 17

— Важность почтовых голубей неоценима! — продолжал тем временем доктор Лауфер. — Со времен фараонов и первых греческих олимпиад голуби мужественно выполняли порученную им задачу и приносили на своих крыльях жизненно важные известия. Не раз какой-нибудь один голубь спасал жизнь целого батальона солдат или затерявшейся в пути автоколонны, а иногда даже жертвовал ради человека своей собственной жизнью. Финикийцы брали голубей на свои корабли. Султан Hyp ад-Дин связал все, самые отдаленные уголки своей арабской империи сетью голубьятен и голубей. Почтовые голуби принесли Натану Ротшильду известие о поражении Наполеона при Ватерлоо за три дня до того, как ©но прибыло в столицы Европы и к ее монархам, и говорят, — тут рыжий ветеринар перешел на шепот, — что именно голубям он обязан началом своего обогащения… А совсем недавно, в минувшем году, почтовый голубь, которого взяли с собой рыбаки, спас три лодки, попавшие в шторм у берегов Новой Англии в Соединенных Штатах Америки.

Затем доктор Лауфер продекламировал строку из Овидия, прочел аллегорическую песню голубя из испанской поэмы и добавил, что голубь — это также образ, в котором является человеку Святой Дух в Новом Завете. Он даже процитировал, бегло и точно, два из четырех евангелических упоминаний этого явления: «И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзающиеся небеса и Духа, как голубя, сходящего на Него» и: «Дух Святый нисшел на Него в телесном виде, как голубь».

— И надо ли напоминать вам о наших голубях из Библии?! — не то спросил, не то воскликнул он. — Вот «голубица моя в ущелье скалы», вот «голубица моя, чистая моя» и вот, наконец, голубь, посланный Ноем из ковчега, который улетал и возвращался, пока «не нашел места покоя для ног своих».[23] — И он непроизвольно протянул свои длинные руки в трогательном движении запуска птицы, что вызвало у слушателей доброжелательную улыбку. — И поэтому, — подчеркнул он, — кто, как не еврейский народ, так стремившийся и вернувшийся на свою историческую родину, должен почитать ту неодолимую силу, с которой стремится к своему дому почтовый голубь?!

И к концу слегка понизил голос:

— Вот почему мы снова все, как одна, просим вас, уважаемые товарищи кибуцники: храните секрет существования этой голубьятни и не открывайте его никому — ни по рассеянности, ни тем более преднамеренно.

И он добавил еще одну просьбу — чтобы люди не крутились без нужды вокруг голубятни и, уж конечно, не открывали ее, не совали туда руки и не шумели, потому что всё это может напугать голубей.

— Почтовый голубь должен любить свой дом, иначе он не захочет туда вернуться, — закончил он, еще раз поблагодарил уважаемых товарищей из кибуца, сел и опять занялся погружением очередных бисквитов в очередные чашки, а напившись, и насытившись, и оставив на столе изрядную гору выжатых лимонов, попрощался со столяром, и с районным комендантом, и с командиром кибуцного отделения Пальмаха, и с теленком, который уже выздоровел, и с тетей Малыша, коровницей, ушел в предоставленную ему комнату и наконец погрузился в сон.

Наутро он проснулся, сел в свой зеленый пикап и уехал, и сразу же все успокоилось снова. Тетя вернулась в коровник и к теленку, который радостно запрыгал ей навстречу, командир отделения — к своим новобранцам и их учениям, ворчливый столяр, который только сейчас понял, как приятно было ему общество ветеринара, — к унылой рутине этажерок и кроватей, а молчаливая девушка Мириам — к голубям в новой голубятне, что осталась на ее попечении. Она чистила их клетки, меняла воду, относила на склад деревянные ящики, просматривала личные карточки голубей и списки их браслетов и их соответствие журналу стаи. А после захода солнца усаживалась на пустом ящике и наслаждалась дрожанием своей коленки и своей вечерней сигаретой.

Речь, произнесенная доктором Лауфером в кибуцной столовой, возымела нужное действие. Ни один человек ни словом не упоминал голубей, но зато о девушке-голубятнице говорили, и еще как. Поминали сигарету, которую она выкуривала по вечерам, размышляли над той коленкой, которой она дрожала, и над второй, которая почему-то не дрожала, подобно своей двойняшке, долго обсуждали расстояние между ними — той, что дрожала, и той, что нет, — и приходили к выводу, что коленки эти не нервные, и не ленивые, и не танцующие, а, напротив, уверенные, сильные и устойчивые. И на сигарету, осознали вскоре, тоже нечего возлагать особые надежды, потому что Мириам выкуривает ее только после окончания своего дневного труда. Иными словами, это сигарета заслуженного трудового отдыха, а не девичьего легкомыслия.

Первые три дня Мириам держала своих голубей закрытыми в новой голубятне, кормила их в определенное время и лишь отселила двух больных, а третьего, заболевшего заразной горловой инфекцией, свернув ему шею, сожгла, а пепел похоронила в той же яме.

Она вела записи в «Дневнике голубятни», прогоняла кошек, если они проявляли к голубям интерес, превышавший обычное кошачье любопытство, убила лопатой упрямую и злобную черную змею, которая много раз пыталась проникнуть через отверстия оконной решетки. И, как все члены пальмаховского учебного лагеря, выполняла также те работы, которые требовались от нее в кибуце. А в конце дня она усаживалась, выкуривала свою единственную за день сигарету и дрожала своей коленкой.

Детям, которые интересовались не коленками, а новыми голубями — новая голубятня стояла прямо во дворе детского дома, — было сказано, что туда нельзя входить и нельзя кормить ее жильцов, а смотреть можно, но только издали. Этих запретов было достаточно, чтобы удвоить их любопытство и утроить количество их вопросов, потому что новые голуби были простые и обыкновенные на вид, но уж слишком много чужих людей крутилось вокруг них и было ясно, что в них скрыты секрет и тайна. В детском живом уголке уже были две пары голубей — декоративные белые голуби с оттянутыми назад шеями и широко развернутыми, как у павлина, хвостами. Никто не знал, кто из них самцы, а кто самки, потому что в своих привычках непрерывно прихорашиваться и кокетничать и те и другие были совершенно одинаковы и так много занимались собой, что не имели потомства, а потому невозможно было различить, кто тут ухаживает, и за кем тут ухаживают, и кто тут тот, что не откладывает яйца, и кто тут та, что не оплодотворяет.

Мириам сходила в поселок Менахемия и принесла оттуда еще несколько декоративных голубей, чтобы скрыть присутствие новых, почтовых. Их поселили в соседней голубятне, которая снаружи казалась соединенной с новой, но была отделена от нее внутренней решеткой. Были там якобины, которые выглядели и вели себя, как маленькие петушки с воротником из перьев, и горделиво ступающие французские дутыши, раздувавшие зоб при ворковании, и космачи, которых дети называли «башмачками» из-за мягких перьев, что покрывали пальцы их ног и скользили по полу.

Парни из лагеря Пальмаха тоже пытались добавить голубей в новую голубятню — больших и мясистых птиц, которых один из них принес из Мандиэля, со двора своих родителей, — утверждая, что выбрали птиц вовсе не ради их превосходного мяса, а потому, что они якобы лучше всех других пород подходят для маскировки почтовых голубей. Но на сей раз Мириам показала, что она совсем не такая молчунья и, если надо, может говорить, и не только говорить, но и кричать: она не хочет видеть этих голубей, и не только в своей голубятне, но и по соседству с нею! Она знает, что кроется за этим предложением, и она не допустит, чтобы какие-то недоделанные пальмахники совали руки в ее голубятню и вытаскивали оттуда голубей, вовсе не предназначенных на ужин.

— Это может их так испугать, что они улетят искать себе другой дом! — сказала она снова и повторила правило доктора Лауфера: — Голубь должен любить свой дом, иначе он не захочет в него вернуться. И Малышу, стоявшему рядом с голубятней в надежде, что Мириам, может быть, приблизит его к себе и позволит ему помогать в работе, этот день запомнился как день, когда голубятница выкурила две сигареты, одну за другой, и ее обычно спокойная коленка тоже дрожала.

А тут еще воспитательница детского дома выступила с замечанием по важному вопросу: она не может допустить — так она провозгласила, — чтобы «в живом уголке, так близко к нашим детям, висела ошибка в иврите!» — и когда ее спросили, о чем шум, с возмущением указала на слово «голубьятня», которое красовалось на табличке голубятни. На это Мириам ответила ей, что все, кто слышал речь доктора Лауфера, должны были понять, что это не единственная ошибка, которую такие опытные голубятники, как он, допускают в иврите.

Вот, вертушку они называют вертелкой. И она сама, Мириам, тоже говорит «вертелка», хотя знает, что это ошибка, и она никогда не снимет свою табличку с «голубьятней», потому что не только голубь должен любить свой дом, но и голубятница тоже.