Дэнни Уоллес - Человек-да Страница 17

дела, если они не хотят куда-то идти. Ну а ты? Сходишь?

— Да! — с готовностью согласился я, гордый тем, что неукоснительно следую намеченной линии. —

Безусловно. А что за совещание?

— О путях развития. Обычная бурда. Все сидят за столом, выдвигают разные идеи. Сообразишь, что

сказать?

— Да.

— Вот и чудесно. Я их оповещу. Спасибо, Дэн. Наслаждайся «Миром тропических фруктов».

Он закрыл дверь, а я решил заняться работой.

Работать дома здорово, но так же здорово выполнять свою работу, сидя непосредственно в здании управления

радиовещания Би-би-си, которое стало родным домом для тысячи неряшливых радиопродюсеров в кардиганах.

Согласно моему контракту нештатного работника, мне полагалось два дня в неделю сидеть здесь в одном из

кабинетов и генерировать идеи, что меня вполне устраивало.

На Би-би-си я пришел сразу же по окончании университета. Тогда мне каким-то образом удалось устроиться

на полугодичную практику в Редакцию развлекательных программ, и вот я, молодой человек, еще не

достигший тридцати лет, в своем вечном кардигане, теперь был полноценным продюсером легких

развлекательных программ. Я никогда толком не знал, что следует считать «легкими развлекательными

программами», но нам с вами точно известно, что к этому имеют непосредственное отношение кардиганы и

также, по моему глубокому убеждению, Николас Парсонс12.

Дом радиовещания — потрясающее место работы, овеянное богатейшей историей. Отсюда во время войны

Черчилль обращался к народу, здесь работали «Гуны»13. И я всегда испытываю непомерную гордость, когда по

специальному пропуску Би-би-си, прикрепленному к джинсам, прохожу в это здание через медные двери.

Правда, мне не поручали заниматься тем видом качественной журналистики, которую ценят и считают

наиболее достоверной во всем мире. Я не из тех, кто свергает правительства, разоблачает коррупцию или всю

ночь листает секретные досье, готовя материал, который на следующий день попадает на первые полосы

международной прессы. Я пишу сценарии небольших дурацких программ, которые помогают коротать время

пассажирам пригородных поездов, развлекают одиноких пастухов, слушающих «Всемирную службу» где-

нибудь на равнинах саванны, или привожу в замешательство обитателей тюрем, которые не понимают

современных шуток на злобу дня, так как сидят за решеткой с 1987 года. Странная работа, но я о ней думаю

так: кто-то ведь должен озадачивать пастухов и ставить в тупик заключенных.

В общем, как бы то ни было, я стал работать. Вернее, попытался. Но против меня были два обстоятельства.

Во-первых, мне не давала покоя волнующая мысль, что моя судьба находится в руках кого угодно, только не в

моих собственных, и что одно «да» на заданный к месту вопрос может безвозвратно изменить, улучшить или,

как считал Иан, разрушить мою жизнь. Во-вторых, делать мне фактически было нечего. В данный момент я ни

над чем конкретным не работал: один проект уже сдал, к другому еще не приступал. Конечно, можно было б

самому проявить инициативу. Но это означало бы, что я сам ищу себе работу. А кто ж так поступает? Да и

вообще, кто станет работать, если можно плясать и веселиться на солнышке, отвечая согласием всем подряд? Я

направился из редакции. Вид у меня был деловой, будто я шел на важное совещание, на котором собирался

рассуждать о важных вещах, употребляя такие словечки, как «слияние» и «иерархия». На подобных

совещаниях нормальные люди падают в обморок, а женщины их и вовсе избегают, опасаясь забеременеть от

обилия тестостерона в воздухе, насыщенного запахом лосьона после бритья. Настоящие мужчины выделяют

тестостерон вместе с потом.

— Привет, Дэнни, — неожиданно раздался слева от меня чей-то голос.

— Привет! — прогудел я, все еще преисполненный собственной важности.

— Как дела?

Ко мне обращался Роберт, инженер, с которым я довольно напряженно работал целую неделю над монтажом

одного проекта. Вообще-то, ту программу мы монтировали, как мне кажется, почти месяц, — главным образом,

потому, что Роберт пытался пробиться в финал одной викторины и посему каждые пять минут отрывался от

работы, дабы сообщить мне какой-нибудь малоизвестный факт о животном мире, или просил проэкзаменовать

его на предмет популярности передач и т. д. в определенные недели 1990-х годов.

— Нормально, Роберт. Спасибо.

— Лифт ждешь?

— Да. А ты?

— Я — нет, — ответил он.

Но потом, когда прибыл лифт, он вошел в кабину вместе со мной.

— На следующей неделе я даю небольшой прием, Дэнни. Так, обычная вечеринка. Будут несколько

приятелей из нашей «индустрии».

Для пущей выразительности интонационные ударения Роберт подчеркнул жестами. А потом, довольный

своей затеей, расхохотался и покачал головой.

— Я тебя тоже хотел пригласить. Придешь?

Прежде я постарался бы уйти от ответа. Не потому

что Роберт был зануда. Вовсе нет, и на этот счет я всегда защищал его перед другими. Просто он был ужасно

скучный человек.

— Конечно, приду, Роберт, — ответил я, радуясь тому, что мне, по крайней мере, будет что записать в

дневник. — С удовольствием.

— Классно. Здорово. С Би-би-си только ты один нашел время! Все остальные сейчас очень заняты.

— Да, это я уже слышал.

— Что ж, ладно. Я свяжусь с тобой по электронке.

— Договорились.

Мы с Робертом вышли из лифта и обменялись рукопожатием. Затем он вернулся в кабину и опять поехал на

пятый этаж.

Солнце все еще светило. Я шел по Риджент-стрит и улыбался. После выигрыша в лотерею у меня появились

удивительные мысли. Я думал: возможно, каждое мгновение, что я бодрствую, ведет к чему-то необычному, и

мне нужно только смотреть во все глаза и быть восприимчивым. Ведь человек, с которым я тогда разговорился

в автобусе, заставил меня понять, что маленькие неприятности повседневной жизни — это вовсе не

неприятности. Давка в метро, автобус, не остановившийся перед тобой, ночной клуб, в который тебя не

пустили... прежде все это я расценивал как отдельные, законченные моменты. Я никогда не думал, что,

возможно, каждый из таких эпизодов знаменует начало чего-то, ведет к чему-то, что это даже к лучшему.

И именно такой душевный настрой мне был необходим, когда я, подходя к метро, увидел то, от чего еще

несколько дней назад у меня упало бы сердце, а тело сковала усталость. Со станции Оксфорд-серкус на улицу

строем по семь человек в шеренге непрерывным потоком валила толпа. Метро опять не работало. Я встал в

хвост очереди и огляделся. Передо мной стояло человек сто, столько же — на противоположной стороне

улицы, у другого входа. Все ждали, когда вновь откроется метро, все проклинали судьбу, или орали в

телефоны, или просто топтались на солнцепеке. Это была усталая, раздраженная толпа, и я едва не поддался

всеобщему настроению. А потом вспомнил, что последний раз угодил в подобную передрягу как раз в тот

вечер, когда в автобусе познакомился со своим случайным попутчиком. И тогда я понял, что это идеальный

вариант. Еще одна возможность посмотреть, что преподнесет мне жизнь! Хочу ли я стоять здесь, у дороги,

запруженной автотранспортом, дышать пылью и дымом, глохнуть от автомобильных сигналов или готов

воспринять это как шанс? Хочу ли я стоять здесь, в толпе рассерженных горожан и туристов, или готов что-то

предпринять? А что, если просто уйти? Что, если пройти мимо метро, принимая жизнь такой, какая она есть?

Что тогда произойдет?

И я пошел пешком.

В тот вечер я шел куда глаза глядят. По Оксфорд-стрит14, в Сохо, к Пиккадилли-серкус15, на Лестер-сквер16.

Я шел неторопливо, надеясь, что кто-то все же обратится ко мне и даст мне шанс сказать «да», но постепенно

начал замечать то, на что в Лондоне никогда прежде не обращал внимания. Всякие пустяки. Увидел статую

Чарли Чаплина в центре Лестер-сквер. Таксофоны в форме пагод в китайском квартале. Крошечные

деревянные фигурки крестьян в часах на здании Швейцарского центра, которые каждый час исполняли танец

— к удовольствию одних только туристов. И я вдруг понял, что для лондонца я не так уж хорошо знаю Лондон.

Я зашагал в сторону Холборна, миновал Чансери-лейн*, прошелся по Флит-стрит", где на глаза мне попалась

памятная доска в честь некоего Уоллеса, посидел на скамейке в Сити, наблюдая, как какой-то мужчина в

деловом костюме молча запихивает себе в рот целую булочку. Я бесцельно слонялся, бродил, гулял... и вдруг