Владимир Шаров - Будьте как дети Страница 17

Разведка и подготовка к бою длилась около двух суток, причем Перегудов ни в том, ни в другом прямого участия не принимал. Едва солдаты начали разбивать лагерь, он отошел на холм, с которого когда-то взывал к Господу, моля Его пожалеть народ, остановить моровую язву, и снова стал просить о заступничестве. Конечно, он хотел, чтобы энцы с помощью Господа обратили врагов вспять, но куда настойчивее молил Всевышнего, чтобы на этот раз дело обошлось без большой крови. Говорил: “На мне столько безвинно загубленных душ; Господи, прошу тебя об одном - сделай, чтобы число их не выросло. Пусть эти дети, которых я привел к истинной вере, как были незапятнанны смертоубийством, так и останутся. Хватит того, что я неизвестно за что зарезал ножом их шамана Ионаха. Пусть, Господи, то насилие будет в народе последним”.

Бой между энцами и жандармами начался лишь после длительных переговоров - они, как легко понять, завершились ничем - и столь же долгих рекогносцировок и поисков обеими сторонами удобных позиций. В итоге сражение началось на правом, скалистом берегу речки Котьва, а закончилось, растянувшись на три долгих дня, на берегу самой Лены, когда солдаты, спешно погрузившись в баркасы, отдали швартовы и под восторженные крики энцев и стрельбу в воздух поплыли обратно в направлении Якутска.

Позже в газетах, поддерживающих народников, и в прокламациях “Земли и Воли” этот бой был назван крупнейшим вооруженным выступлением против самодержавия за целое десятилетие. Примерно так же оценил его в своем рапорте министру внутренних дел Сойменову и жандармский начальник капитан Маслов. Маслов был из казаков. Пройдя Польшу, Венгрию и чуть ли не весь Кавказ, он побывал во многих нешуточных переделках, но и в его донесении отмечено, что временами огонь шел просто ураганный.

Энцы были прирожденные стрелки, с тридцати метров попадали белке в глаз, тем не менее на Котьве не погиб не один человек, были только легко раненые. Пуля, если кого и задевала, то по касательной, и ни с той, ни с другой стороны ни один не стал калекой, все выздоровели, у всех все зажило. В общем, я думаю, Перегудов не зря видел в этом чудо Господне. Считал за знак, свидетельство, что то, что он проповедует энцам, Всевышнему угодно.

Первый камень в фундамент учения об энцах как об избранном народе Божьем был заложен почти случайно. У Белки от шамана Ионаха было двое детей: мальчики Огон и Онах шести и восьми лет от роду. Примерно через полгода после смерти шамана - народ уже был крещен - Белка пожаловалась мужу, что сверстники обижают ребят, дразнят их погаными язычниками. Перегудов и тогда и позже относился к детям Ионаха как к своим собственным, очень их любил, они платили ему тем же. Обеспокоенный, он решил во что бы то ни стало защитить ребят, а заодно раз и навсегда повязать прежнюю жизнь и новую так, чтобы не осталось ни трещин, ни зазоров.

В те годы энцы чуть ли не каждый день сходились на поляне у чума эсдека Норова. Здесь они вместе молились, Перегудов объяснял им Священное Писание, читал проповеди; и вот на одном из этих собраний энцы услышали от своего учителя, что шаман Ионах, а следовательно, и его дети - прямые потомки одного из трех волхвов, что, ведомые Вифлеемской звездой, первые пришли к Христу.

Сказанное ни в коей степени не было просто красивым ходом. Еще до сражения на Котьве Перегудова поразило, что в трех войнах с русскими - речь о них уже шла - погибло лишь пять человек, вдвое меньше, чем загубил он один. Всякий раз, когда энцы, согрешив, принимались отмаливать грехи, Перегудов не забывал напомнить об этом Господу. Но и так чаще и чаще он говорил энцам, что волхвы - предки не только Ионаха, но и всего их племени и именно они были истинными учениками Христа. Прийти к Спасителю, едва Дева Мария разрешилась от беремени, им было дано потому, что они не проливали человеческой крови. Потом, когда волхвы поняли, что Христос раньше, чем успеет всех спасти, сделается взрослым, они решили не оставаться в Палестине и, собравшись, ушли обратно в тундру.

Перегудов убеждал энцев, что они не должны называть его своим пророком, их учитель - сам Христос, со времен Вифлеемской звезды они - Его собственный народ. Повторял, что волхвы единственные, кто сумел во всей полноте сберечь веру, полученную от Христа, - в прочем мире учение Спасителя породило смуту, кровь, которая и по сию пору льется, как вода. Несомненно, много размышляя о Христе-ребенке, он и энцев почитал за что-то вроде непорочных детей, преемников или даже законную часть Иудейских младенцев, готовых снова принять смерть за Спасителя. Там, в Палестине, они бы выросли и стали как все, а здесь, кочуя по болотам, вдалеке от греха, сохранили чистоту. Однажды, говорил он другому эсдеку Тимофееву, Вифлеемская звезда вновь взойдет на небе, и энцы, одевшись в белые одежды, с верой и ликованием пойдут за Тем, Кто спасет человеческий род.

Хотя Перегудов безропотно принимал каторжан и ссыльных, не отказал никому, кто нуждался в помощи, революционным идеям он не сочувствовал. Когда политические объясняли энцам, что в России люди несчастны и бедствуют: у них нет оленей, они не ловят рыбу и не ставят силков на зверя, но одной любовью им не поможешь. Добро сопряжено с кровью - так всегда и везде, - слишком упорно зло, Перегудов твердо говорил, что слова эти - ложь, верить им нельзя. С другой стороны, он не скрывал, что беседы с политическими, их чувство вины перед народом, из которого каждый из них вышел, сильно на него повлияли. Но и тут была разница: энцы знали, что он страшится, что принесет им беду, и этот крест его мучает, очень тяжел для него. Конечно, Перегудов идеализировал энцев - они и убивали, и воевали. Все было, как у всех, только смягчено расстоянием и редкостью населения, а при нем - уже и их слабостью.

На взгляд со стороны, энцы довольно легко отделили Перегудова от народников и без колебаний остались со своим учителем. Строго говоря, они приняли все, что он говорил, согласились с безмерностью его вины. Не стали возражать, когда он объяснял, что, несмотря на язычество и идолопоклонство, они лучше, чище, милосерднее любого, кто хоть раз пролил человеческую кровь, потому что можно все - только не убивать. Жизнь есть дар Божий, и нет греха страшнее, чем ее отнять. Признали, что единственный путь, идя по которому человек способен искупить вину, это обращенная к Господу молитва.

И все же, по-видимому, Перегудов где-то ошибся. Он был их учитель, они привыкли слушать его и ему верить, и мне кажется, что это самоумаление, эта бесконечная, растянувшаяся на двадцать лет попытка доказать, что его грех перед Господом и перед ними несравним со всеми их грехами - неважно, оптом брать или в розницу, - далась энцам чересчур трудно. Немудрено, что в районе восемьдесят пятого года начался отход.

Первое отступление было связано с теми же революционерами. Что бы ни говорил Перегудов, энцам однажды почудилось, что та огромная незатихающая вина, которую не расплескав они принесли сюда, на берега Лены, и перегудовские грехи - части одной общей неправоты, и это море зла их захлестнуло. В итоге почти десять лет энцы не сомневались, что разногласия Перегудова и народников чисто тактические, в главном же они согласны и поют в унисон. Правда, во время долгих зимних перекочевок, все обдумав, соединяя и сводя одно с другим, энцы убедились, в конце концов признали, что обе стороны, хоть и говорят о вине, раскаянье, между собой были и останутся в глухом противоборстве.

Вряд ли это просто совпадение, но в конце восьмидесятых годов (точнее мне выяснить не удалось) энцы по предложению Перегудова на высоком правом берегу Лены, на мысу, прямо над водой решили возвести часовню пресвятой Богородицы. Строить начали в конце ноября, когда озера уже покрылись толстым слоем льда. Выпиливали аккуратные прямоугольные ледяные глыбы и из них складывали стены. Колонны, которые держали кровлю и свод, были отлиты из того же озерного льда. На расположенной неподалеку фактории энцы покупали старые бочки из-под керосина и, наполнив их водой, давали ей замерзнуть.

Церковка вышла небольшая, но очень праздничная. В ясный солнечный день она сияла так, что на нее больно было смотреть, да и видно было часовню за десяток верст окрест. Освещался храм тем же солнцем: через чистый прозрачный лед свет его проходил как сквозь хорошее стекло, а в полярную ночь - лучинами. Во время богослужения их сотнями прикрепляли к стенам, будто свечи.

В храме - по требованию энцев и оправдывая себя тем, что вокруг на много дней пути нет ни одного священника, - Перегудов по примеру беспоповцев стал служить сам. Он был обычный синодальный православный, вел службу правильным порядком, но, похоже, уже то, что он встал за амвон по собственному почину, ни у кого ничего не спрашивая, по собственному почину проповедовал, уча паству уповать только на Господа и на самих себя, сообщило вере энцев какой-то деятельный протестантский характер.