Вячеслав Кашицын - Ни стыда, ни совести [сборник] Страница 17

— Что?

Я не понял вопроса.

— Вы знаете кого-нибудь из криминальной среды? И… — Грунин запнулся. — Да нет, не может быть. Они же вас проверяли, мы проверяли. Я понимаю, конечно, что вы с вашими возможностями… Но такие вещи нельзя скрыть, невозможно. Если бы эти связи были, то это было бы… Или все-таки…?

Он посмотрел на меня чуть ли не с мольбой.

— Что вы имеете в виду?

— Возможно, вы знаете этих людей: Савин Федор Павлович, Шацких Андрей Юрьевич, Вахиб-Заде Анвар? Ничего не говорят фамилии?

— Нет. А в чем дело?

Я не столько слушал, что он говорит, сколько удивлялся его поведению: я никогда не видел своего адвоката таким — то ли растерянным, то ли испуганным.

— Правда нет?

Я невольно улыбнулся:

— Нет.

Он протянул мне фотографии.

Я знал этих людей.

Я знал этих людей, но тогда их лица были другими, не в фас и профиль, как сейчас, нет: они были перекошенными от злобы и вожделения, они исходили слюной, они были гораздо отвратительней.

Я вдруг испытал нечто странное. Какую-то нехорошую радость, что ли. Поднял взгляд на адвоката:

— Да, я их знаю. Это те, что… были в камере.

Он шумно выдохнул.

— Да, но, возможно, вы были знакомы с ними раньше?

Я снова покачал головой, пристально вглядываясь в него. Пусть сам скажет.

Он отвел взгляд. Помолчал.

— Савина позавчера нашли в камере со вспоротым брюхом, как будто он сделал себе харакири. Кроме того, ему… — Грунин нервно засмеялся. — В лучших традициях. Ему отсекли голову.

Он снова взглянул на меня.

— Это тот, который со звездой?

— Да.

Он снова помолчал.

— Шацких выкололи глаза. И… вскрыли ребра, похоже, каким-то хирургическим инструментом, вырвали сердце. Ужасная картина.

— А это такой тощий, прилипала.

— Да. — Он кивнул на фото. — Он вроде шестерки у них.

— А третий?

— А третий… С ним вообще… Знаете, я многое видел. Работа такая. Но чтобы… Ему аккуратно вырезали гениталии и засунули в рот. — Грунин поперхнулся, бросился к помойному ведру. Его вырвало. — О Господи. Что… что вы с ними сделали, Игорь Рудольфович?

— Я?

— У вас там что-то… произошло?

Я не ответил. Встал, прошелся по камере. Обернулся: Грунин все так же смотрел на меня.

— Вы считаете, что это я?

— Нет. Ни в коем случае, нет. Хотя, какое нет, да. Да, считаю. А кто? Савин, он же Савва — коронованный вор в законе, смотрящий региона. Там еще был один грузин, тоже не из мелких. Они с начальством согласовали, что будут сидеть в общей — какие-то дела… У вас, судя по всему никаких контактов с ними, и вообще с кем-либо из этой братии не было, но я почему-то решил, что это вы. Больше некому. У них там тоже постоянные разногласия, своя борьба за власть, вы же знаете. Но чтобы так… Это не принято. И это какой-то знак. Это… это вы, больше некому.

Мне отчего-то стало смешно.

— И как вы думаете, я?..

— Не знаю. — Он посмотрел на меня каким-то наивным взглядом. — Не знаю. Там в камере ужас, что-то вроде бунта, всех по другим рассовали. Говорят, никто ничего не видел. Просто — тьма, крики, какой-то вихрь, это все в один голос говорят, и все. Все те, кто там был, кажется, свихнулись. Ведут себя как-то странно. Словно боятся чего-то — один света, другой — темноты, третий — людей вообще, четвертый ревет уже третий день благим матом… вы что с ними сделали, Игорь Рудольфович?

Я почувствовал взмыв в груди. Ощущение, не сравнимое ни с чем. Воодушевление, легкость.

— А зачем вы меня спрашиваете, что там произошло, если знаете? Или вас интересует, как это произошло?

Он отвел взгляд.

— Гм…

— Ну так?..

Ситуация отчего-то забавляла меня больше и больше.

— Вообще-то, я думаю, что все знаете только вы, Игорь Рудольфович… Может, расскажете?

Я покачал головой.

— Хорошо. Но — зачем?

Я сцепил пальцы, щелкнул ими — дурная привычка, от которой меня, казалось бы, излечила любимая — и подошел к нему вплотную. Так, что наши глаза оказались на расстоянии в несколько сантиметров.

— Что, страшно?

Он сглотнул.

— Да.

— Будете дальше меня защищать?

— Д-да.

Я рассмеялся. Я расхохотался во всю мощь своих легких, громко и раскатисто. Он сначала недоверчиво смотрел на меня, потом неуверенно улыбнулся и, наконец, так же неуверенно — стал смеяться вместе со мной. Какое-то время мы хохотали, как безумные.

Вот почему Пшенка был таким. Вот почему он хотел компромисса.

— Вот что, Сергей. Выбросьте все это из головы. Ничего такого, за что я бы себя упрекал, у них в камере не произошло. И, разумеется, я не имею к этому ни малейшего отношения. Сами посудите — кто я такой, чтобы расчленить трех человек, а еще тридцать — заставить тронуться рассудком?

— Да, конечно…

— Поэтому расслабьтесь и делайте свою работу.

— Да.

Я выпроводил Грунина, чтобы собраться с мыслями.

Не тут-то было — следом за Груниным явился Вакуленко.

Этого, конечно, ничто не могло смутить: войдя в камеру, он долго смотрел на меня, не скрывая удовольствия.

— Здорово вы их, Игорь. По всей строгости закона, уж не знаю какого, очевидно, вашего личного.

— Вы о чем?

— О том, о чем весь СИЗО говорит. О смертях в тридцать пятой.

— Вы тоже думаете, что это я?

— Не думаю, Игорь, а знаю. Вы. И не прибедняйтесь, вам это не идет. Одного авторитета, одного на подхвате, одного бойца. Отличная работа. Не хотите рассказать, как именно?

Я невольно улыбнулся:

— Я тут ни при чем.

— В самом деле? Ну да, вас же в камере уже не было — очень тонко. Вы не поверите, я сам не могу ответить себе на вопрос: как вы это сделали? Не дьявол же вы в конце концов, а? Ну а если да, то, выходит, я продал вам душу? — Вакуленко разразился громким смехом. — Вы молодец, Игорь. Вы такой молодец. Мы с вами таких делов понаделаем! Мы удвоили тираж благодаря сотрудничеству с вами, а это… Это просто бомба. Ну расскажите, как, не томите, а?

— Я же вам сказал…

— Ну ладно. Не вы. И жену не вы. Она сама вас схватила за… руль. Впрочем, простите, Игорь, зарапортовался. Что ж, придется самому домысливать. А лучше бы чтобы вы.

— Вы в самом деле хотите написать об этом?

— А как же. Уже.

— Вы что, серьезно?

— Как нельзя более. Игорь, а вот интересно — вы отдаете себе отчет, каких врагов вы себе приобрели?

Я пожал плечами.

— Ну да, чего бояться в вашей ситуации… Но они, знаете, это так не оставят. У них так не принято. Уверен, общая была сделана специально под вас, а не под их переговоры, здесь СИЗО, а не зона, сидят разные люди…

— Вы принесли мне газеты?

— Ну а как же…

Это Дервиш.

Вне всякого сомнения.

Что же это за существо такое? Способное проходить сквозь стены, неуязвимое и страшное, обладающее, судя по всему, еще и властью над временем… Очевидно, я выдержал какое-то испытание. И с самого начала, безусловно, моя судьба была в его руках. Значит, до этого момента я все делал правильно? И что теперь?

Вероятно, все дело в статьях. Точнее — в одной статье. Той самой. Выйду отсюда — изучу все, что писал, на предмет каких-либо зацепок. Расскажу все Урману. Я доищусь правды, обязательно. А пока — буду готовиться к очередному допросу, очень уж хочется посмотреть на следователя.

Напрасно Пшенка пытался выиграть время: оно работало на меня.

— Вы подумали над моим предложением, Игорь Рудольфович?

— Да.

— И вы готовы подписать признание?

— Нет.

Пшенка нахмурился. Сделал паузу — надо отдать ему должное, на этот раз он держался более уверенно.

— Вы… хорошо подумали?

— Александр Петрович, я не убивал свою жену. Ни в состоянии аффекта, ни намеренно, ни как-либо еще. Я — и устно, и письменно — изложил обстоятельства дела. И добавить мне нечего.

В его лице выразилась досада. Он закурил, выпустил клуб дыма. Поднял на меня тяжелый взгляд.

— Что ж, это ваш выбор. Игорь Рудольфович, вы совершаете ошибку. Может быть, главную в своей жизни. Передумаете — дайте мне знать. — Пшенка встал из-за стола. — Следствие закончено. Адвокат передаст вам материалы дела, на ознакомление с которыми вам будет дано две недели. Увести.

Возможно, я действительно совершил ошибку? Но все мои чувства говорили об обратном. Главное же подтверждение этого ожидало меня в камере: как только за мной закрылась дверь, я ощутил чье-то присутствие. На лежаке, вполоборота ко мне, в стеганом халате, с непроницаемым лицом сидел Дервиш.

Я сглотнул. Но не издал ни звука, остановившись от него в каких-нибудь двух шагах. Он медленно повернул ко мне голову.

«Почему?»

Этот вопрос я задал, как и в тот, первый раз, про себя, бессознательно уверенный, что он меня услышит.