Теренс Уайт - Король Артур (сборник) Страница 17

— Ты как-то просил, чтобы тебя превратили в змею, — сказал Мерлин. — Не передумал еще?

— Нет, я с удовольствием.

— Жизнь у них не такая уж и увлекательная. Не думаю, чтобы среди них с тобой случилось что-нибудь интересное. Вот этот малый ест, скорее всего, раз в неделю, а то и в две, а все остальное время спит. С другой стороны, если я превращу тебя в ужа, ты, может быть, сумеешь его разговорить. На большее не рассчитывай.

— Все равно, я хотел бы попробовать.

— Ну ладно, хоть отдохнешь от стрельбы по антропофагам

Мерлин выпустил ужа, и тот стремглав метнулся в крапиву. Затем Мерлин обменялся несколькими греческими словами с невидимым господином по имени Асклепий, обернулся к Варту и сказал:

— Я останусь здесь на пару часов, может быть, присяду вон под тем деревом и вздремну. Потом позову тебя и ты уж, пожалуйста, выйди. Пока.

Варт попытался тоже сказать "Пока", но обнаружил, что онемел. Он быстро взглянул себе на руки, рук на месте не оказалось. Асклепий так нежно увел его в свой мир, что Варт этого не заметил. Теперь он лежал на земле.

— Ладно, давай, ползи, — сказал Мерлин. — Поищи его там, в крапиве.

Некоторые люди говорят, будто змеи глухи, а есть и такие, кто уверяет, что они намеренно лишают себя слуха, дабы не поддаваться магическим чарам музыки. Мудрая гадюка, к примеру, как о том сообщает множество ученых мужей, ложится одним ухом на землю и вонзает в другое острый кончик собственного хвоста, чтобы только не слышать мелодий, которые вы ей наигрываете. Варт же доподлинно обнаружил, что змеи вовсе не глухи. У него, во всяком случае, ухо имелось, и это ухо воспринимало густые рокочущие звуки, лишь отчасти схожие с теми, какие ему приходилось слышать в бытность свою мальчиком. Если, скажем, ты опустишься, сидя в ванне, под воду, и кто-то ударит по ней, или трубы вдруг забурчат, звуки, которые ты услышишь, будут совсем не такими, какие слышны снаружи. Но если достаточно долго продержать голову под водой, то скоро привыкнешь к этим звукам и научишься связывать рев и гудение с водопроводными трубами. То есть, хоть сами звуки и переменятся, ты все равно будешь слышать все те же трубы, какие слышит человек, остающийся в наружном воздухе. Точно так же и Варт услышал слова Мерлина, пусть даже голос волшебника показался Варту пронзительным и тонким, а потому Варт надеялся, что и со змеей ему все же удастся поговорить. Он щелчком выбросил изо рта язык, которым пользовался, как щупом, — подобно человеку, пробующему длинной жердью топкое болото, — и скользнул в крапиву, на поиски собеседника.

Вторая змея лежала, приникнув к земле и еще пребывая в состоянии чрезвычайного смятения. Она ухитрилась затиснуться под самые корни растущей среди крапивы жесткой травы, ибо между зеленой травой и почвой (в истинном смысле этого слова) всегда существует воздушная прослойка. Верхний слой травы как бы приподнимается, подпираемый колоннами выцветших, белесых корней, — вот в такой покрывающей всякий луг огромной полости с земляным полом и зеленым потолком и нашел убежище бедный уж. Он горько плакался себе самому, восклицая очень приятным, слабеньким, простеньким голоском: "Увы! Увы!".

Трудно объяснить, как разговаривают змеи. Ну вот разве что: всем известно, что существуют такие световые лучи — инфракрасные, ультрафиолетовые и те, что лежат в спектре еще дальше этих, — которые, скажем, муравьи углядеть способны, а люди — нет. Точно так же существуют и звуковые волны, тон которых лежит либо выше писка летучей мыши, — Моцарт в 1770 году слышал, как такой звук издала Лукреция Агуари, — либо ниже, чем рокот дальнего грома, который фазаны слышат раньше человека (или им просто удается разглядеть вспышку молнии?). Вот посредтвом подобных трудновообразимых мелодических акцентов змеи и ведут разговоры.

— Ты кто? — трепеща, спросил уж, когда Варт заполз в укромную полость. — Человека видел? По–моему, это был H. sapiens. Я только сию минуту улепетнул от него.

Несчастного так трясло, что он, не дожидаясь ответов на свои вопросы, взволнованно продолжал:

— Ну и жуткое же создание. Ты заметил, как от него пахнет? Нет уж, больше я второпях никуда выскакивать не стану, это будьте благонадежны. А то видишь, в какую историю вляпался? Насколько я разглядел, это был H. sapiens barbatus. Их тут немало водится. Прими мой совет, отлежись пару деньков. Я всего на минутку вылез, думал разжиться лягушкой–другой перед зимней спячкой, так он налетел на меня, почище ежа. Ей–ей, я в жизни так не пугался. Как ты считаешь, может, мне лучше сразу спать завалиться?

— Я бы на твоем месте не беспокоился, — сказал Варт. — Как раз этого человека я немного знаю, он змей любит.

— Кушать? — с запинкой спросил уж.

— Да нет. Он относится к ним по–дружески, у него даже есть несколько питомцев. Когда мы… то есть я хотел сказать — он, когда он выходит собирать травы, то основное время тратит на ловлю лягушек, чтобы покормить своих змей. Удивительно, как мало лягушек попадается, когда начинаешь искать, — все жабы да жабы. А жаб змеи не едят.

— Я как-то съел жабу, — понемногу успокаиваясь, сказал уж. — Знаешь, совсем маленькая была, а все равно невкусная. И все же я бы ни за какие лягушки не хотел оказаться среди питомцев этого существа. Ты случаем не знаешь, какого он пола?

— Мужского, — сказал Варт.

-- H. sapiens barbatus, — повторил уж, ощутивший себя — теперь, когда предмет обсуждения удалось классифицировать, — в большей безопасности.

— А тебя как зовут, дитя мое?

Варт не знал, что ответить, и потому просто сказал правду.

— Странное имя, — с сомнением в голосе произнес уж.

— А у тебя какое? — спросил Варт.

-- T. natrix.

— Это T. что-нибудь обозначает?

— Ну, во всяком случае не Томми, если ты это имел в виду, — несколько высокомерно ответил уж. — В моем семействе оно всегда означало Tropidonotus.

— Прошу прощения.

— Ты на меня только не обижайся, — сказал уж, — но помоему, твоим образованием немного пренебрегали. Мало того, что мать назвала тебя Вартом, как какую-нибудь вульгарную Bufonidae, так ты еще и T. natrix'а признать не способен. У тебя вообще-то мать когда-нибудь была?

— Вообще-то не было.

— О, извини, — воскликнул уж. — Надеюсь, я не ранил твоих чувств. Ты хочешь сказать, что у тебя никогда не было никого, кто преподал бы тебе Легенды и Сны и прочее?

— Никогда.

— Ах ты бедный тритончик! Чем же ты занимаешься во время спячки?

— Наверное, просто сплю.

— И снов не видишь?

— Нет, — ответил Варт. — По–моему, нет. Во всяком случае, не много.

Тут выяснилось, что T. natrix — существо добросердое и чувствительное, ибо, услышав ответ Варта, оно сронило — из носа — маленькую чистую слезу и возмущенно воскликнуло:

— Какой позор! Стыдно даже представить себе несчастную маленькую рептилию, как она заползает на долгие зимние месяцы в одинокую норку и не может ни матушку вспомнить, ни хоть какого ни на есть Сна посмотреть, чтобы скоротать время. Тебя, наверное, даже Истории не обучали?

— Историю я немного знаю, — неуверенно ответил Варт. — Про Александра Великого и еще кое-что.

— Какая-нибудь современная дребедень, без сомнения, — сказал уж. — Как ты зиму протянешь, я совершенно не понимаю. Но хотя бы про Atlantosaurus immanis и Ceratosaurus nasicornis тебе кто-нибудь рассказывал?

— Да вроде бы нет.

— Ну, я просто слов не нахожу.

— А сам ты не мог бы мне про них рассказать?

— Это определенно представляется делом в высшей степени добрым, — ответил уж, — и, клянусь Асклепием, так я и поступлю, даже если рассказ займет остаток дня. Господи, да я во всю зиму заснуть не смогу, думая о том, как ты дрожишь у себя в норе, не имея пищи для размышлений.

— Очень будет любезно с твоей стороны, если ты мне про них расскажешь.

— Обязательно расскажу, — ответило доброе пресмыкающееся. — Сейчас ты узнаешь, какие мысли кружат в скромном, неспешном, зимнем разуме всякой змеи, пока снаружи шуршит, опадая, снег, — да, собственно, и летом тоже, когда змеи греются на теплых камнях. Что бы ты предпочел, Историю или Легенды?

— Пожалуй, Историю, — сказал Варт.

— Историю, — пробормотал уж, и глаза его, закрыть которых он не мог, затянулись пленкой.

— Историю, — негромко повторил он. — Угу.

— Ну, не знаю… — спустя минуту, произнес уж.

Затем он тихо вздохнул, так и не придя к какому-либо решению.

— Про нас тебе лучше забыть, — отрешенно начал он. — Ни меня, ни тебя История не касается. Мы слишком малы, чтобы великое море обращало на нас внимание. Потому-то у меня и нет своего имени — T. natrix и только, как у всех моих пращуров. Само по себе семейство T. natrix еще как-то участвует в Истории, а я — я нет.

Уж замолк, стараясь побороть охватившие его чувства, а затем неторопливо продолжил.

— Мы, змеи, помним одно, дитя мое. Если не считать еще двух народов, мы — старейшие из существ, обитающих в мире. Взгляни хотя бы на этого смехотворного H. sapiens barbatus, который только что так меня напугал. Когда он появился на свет? Десять–двадцать тысяч лет назад. А что могут значить эти десять или двадцать тысяч? Земля остывала. Воды покрывали ее. Сто миллионов лет тому назад в Великое Море пришла Жизнь, и тогда в нем зародились рыбы. Это старейший средь всех народов, Рыбы. Их дети выползли из воды и обосновались в прибрежных зарослях, так появились Амфибии, или Земноводные, среди которых числятся и наши друзья тритоны. Третьим народом, произошедшим от Амфибий, были Рептилии, сиречь Пресмыкающиеся, — к коим принадлежим и мы. Подумай о ликах древнего мира, среди которых ползал по илу T. natrix, подумай о миллионах лет. Да что говорить, птицы, которых ты видишь каждый день, — это наши потомки, но мы продолжаем существовать рядом с ними.