Рязанов Михайлович - Ледолом Страница 17

— Сы́на, — как ни в чём не бывало обратилась ко мне мама. — Принеси из колонки пару вёдер воды, только не полные. Не надсажайся.

Обиду мою как ветром сдувает. Я хватаю гремучие цинковые десятилитровые вёдра и, поспешая, направляюсь к уличной колонке.

Славик, я угадал, сидит в широкой канаве, разделившей тротуар от проезжей части (дороги), и, отбиваясь от комаров, упорно продолжает строительство сказочного песочного дворца…

Опять вспомнилось о сабле. Посожалел, что она принадлежит не мне, а Вовке. Но это справедливо. А справедливость дороже всего. Не только сабли для друга не жалко, но даже пулемёта «Максим». Да вообще — всего. И видение клинка исчезло из моего воображения, уступив место Павке Корчагину с его подвигами. Вот с кем я помчался бы в атаку.

…Утром просыпаюсь рано, Славик ещё посапывает в своей половине кровати у стенки. Сразу звонок начштаба. Примчавшись к лестнице, ведшей на чердак в штаб, вижу Вовкину русую, стриженную наголо голову — в проёме чердачной дверцы.

— Што? — встревожено спрашиваю я.

— В пиратов играть будешь?

— А как же? Что за вопрос! Давно мечтаю.

— Я флибустьер Флинт. Захватываем двухмачтовый торговый парусник с золотом. Мачты кораблей выберем на пару. Нападение — в полдень. Проверь по своим бабушкиным часам. Жду. С боем курантов.

Вот у кого мне следует учиться! Чего хочешь, может добиться! И надо взять его правило — не отступать! Только вперёд! Сокрушать все преграды на пути! Ведь главная жизненная цель — Правда. Правда, справедливость — это всё! Ради них и надо жить!

Не знаю каким образом, но утром уже этого дня все, или почти все знакомые пацаны квартала, были кем-то оповещены о нашей фантастической находке. Под лестницей собралось около десятка огольцов.[24] В штаб вход разрешался лишь тимуровцам нашего отряда. Вовка не позволил проникнуть в свой двор не только приблатнённым соплякам из воровских семей, у которых в тюрьмах и концлагерях отбывают наказание братья или отцы, — мы хорошо знаем, на какие пакости способны их младшие сынки или братишки. Не пустили в Вовкин двор и Тольку Мироеда, и однорукого бывшего вора и солдата-штрафника Лёньку по кличке Бульончик, уверенные, что их старшие «кирюхи» (а Мироед и сам мог) попытаются отнять («казачнуть») нашу находку. Это шакальё частенько грабит младших ребят, особенно тех, за кого некому заступиться, ведь мы, свободская пацанва, хорошо знаем друг друга, кто из нас на что способен, о семьях, в которых живут эти полубеспризорные и всегда голодные ребята.[25]

…Наконец, гурьбой мы укрылись в зарослях жёлтой акации, окружавшей большой дом знаменитой в округе заслуженной учительницы, кстати, замечу: горошины (открытие Вовки), вышелушенные из стручков и разваренные, превращались в отличную, вполне съедобную кашу. В отличие от многих, владелица разрешала нам лакомиться и сладкими цветами этих деревьев, и их плодами. Но это занятие не для нетерпеливых — уж очень муторное. О вышелушивании говорю стручков акации.

В густых зарослях деревьев демонстрация клинка выглядела захватывающе таинственно! Начштаба выхватил из куста саблю, куда заранее её припрятал, и она засверкала в пробившихся сквозь листву солнечных лучах.

Восклики необузданной радости и ликования раздались почти одновременно. Все столпились тесно в кучу. Каждому не терпелось прикоснуться или подержаться за настоящую саблю, боевое оружие, несомненно неоднократно побывавшее в смертельных схватках с врагами. Об этом авторитетно заявил дед Семён Васильев.

Но вот начштаба лихо перекинул клинок в правую руку и с маху рубанул по железной трансформаторной пластине и рассёк её надвое. И тут же показал всем лезвие оружия — на нём не осталось и малейшей зазубринки.

— Зырьте[26] сами. Это не простая сабля — булатная!

Второй восклик восхищения вырвался из зарослей акации.

— Вот это да! Ништяк! А што это — булатная?

— Давай ещё руби, я проволки притащу.

— А броню́ фашистского танка — слабо? — спросил кто-то из восхищённых пацанов.

— Запросто! Жжах! И — башня на Земле! — сфантазировал Вовка. Возможно, он действительно верил в то, что сказал.

Гордый и довольный, наискосок полоснул по стволу деревца, и оно сползло по срубу, как по маслу, свалившись на зазевавшегося Бобынька — Вовку Бобылёва со Свободы, двадцать восемь.

Наше сборище не осталось незамеченным, и вышедшая из дома учительница поинтересовалась, чем мы занимаемся, — ведь акациями была окружена детская игровая площадка с брусом, качелями и песочницей. Для малышей, живших в округе.

— Играем в сыщиков-разбойников, — бессовестно соврал Вовка.

Кое-кто из пацанов, тех, что потрусливее, смылись сразу, не дожидаясь финала.

— Играйте на здоровье, ребята. Но зачем деревья губить? Они для вас посажены. И такими же школьниками, как вы.

Да, действительно, нехорошо получилось. Погорячился начштаба.

Пришлось оставшимся расходиться по своим дворам. Лишь Вовка да я остались, приблизившись к нашему забору из штакетника.

— Мы посадим новое дерево, честное тимуровское, — пообещал Вовка пожилой женщине. И слово, данное соседке, он выполнил: с крыши баньки Каримовны он пересадил кривую березку. Рядом с пеньком, оставшимся от акации.

Лишь когда все пацаны разбежались, мы поднялись в штаб и там спрятали клинок под балку, присыпав её шлаком с помётом голубей, давным-давно изловленных Вовкой и сваренных в консервной банке на карбидной самодельной горелке. Даже электроплитку в кудряшовских хоромах негде было установить — сортир и есть сортир, хоть и с убранным унитазом. А в трубу с помощью слесаря, обслуживавшего контору, недавно ввинтили раздобытый где-то Вовкой водопроводный кран, чтобы на уличную колонку зимой не бегать. Другой жилплощади Кудряшовым, как я уже упоминал, не нашлось в огромном доме. И за это «жилище» Вовкина мама долго благодарила начальство, ведь на первом этаже остался всего один туалет на всех. И это не всем жильцам нравилось — из-за очередей по утрам.

— Капитаном Флинтом я завтра себя назначу, — решил Вовка. — В полдень. Сегодня маме надо помочь. Не здоровится ей что-то.

На том и условились.

— Завтра же пиратский бриг возьмёт купеческое судно. На абордаж. Чёрную повязку я поищу в маминых тряпках. От шитья всякие лоскутки остаются. Вообще-то мама хочет из них лёгкое лоскутное одеяло сшить. То, что вы нам подарили, — тяжёлое для лета.

С разрешения мамы я отдал им старый матрац и ватное одеяло — от деда в сарае остались и лежали без пользы на жестяной односпальной кровати. Как нельзя кстати оказались для Кудряшовых эти старые вещи.

— Наверняка ещё дореволюционное, — высказал догадку я.

— Она его обчехлила. Из лоскутьев же. Что от заказчиц остались. Конторские ничего не умеют. Ножны для сабли надо успеть смастерить. Это уже моя забота. Ну, покедова! До утра, дружище!

И мы расстались.

Не знали, не предполагали, что нас ожидает в предстоящий день, бесконечно длинной, как мне представлялось, жизни. Какое заблуждение!

Долгожданное утро выдалось необычно светлым, радостным и не обещающим ничего огорчительного. Именно такими утрами меня наполняло необъяснимое чувство грядущего счастья — всё кругом выглядело прекрасным, солнце просвечивало каждую травинку, любой древесный листок. И это огромное изумрудное богатство и всё кругом принадлежало мне! И я осознавал себя частью его. Я, десятилетний пацан, чувствовал себя не только абсолютно свободным от чего бы то ни было, но присутствующим во всём, что окружало меня. Странное загадочное ощущение. Будто я присутствовал во всём окружающем — одушевлённом и неодушевлённом. Всё было живое. И я — часть его. Даже воздуха! Ведь я и дышу! И я в нём. И такое состояние накатывало на меня довольно часто, но кратковременно. Сильнее всего это состояние я ощутил, стоя на крыше храма на Алом поле, обуваемый теплыми, животворными ветрами.

В этом восторженном настроении я и встретился с оповещением начштаба — наш «телеграф» работал безотказно, без сбоев. Вовка ждал меня у первой ступени лестницы, ведшей на ставший родным, будто своя квартира, чердачище бывшего неведомого райсуда.

Начштаба стоял в картинной позе, разумеется, с саблей в специально сооруженном дерматиновом мешочке-ножнах (на их изготовление пошла обивка судейского старого стула), чтобы не привлекать взгляды посторонних. Висели ножны на ремешке из того же материала на левом бедре, как и полагается воину. Голову наискось прикрывала шёлковая чёрная лента — перевязь через левый глаз начштаба, по совместительству — грозного пирата капитана Флинта.

— Ну что? Вперёд, на бриг! — басовито спросил меня новоиспечённый капитан, он же старый морской волк. — С песней!