Борис Васильев - Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали Страница 17
Борис Васильев - Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали читать онлайн бесплатно
— Да стоит ли им верить, гадалкам этим, Александр Сергеевич? Только себя растравливать.
— Представь, и я ей с улыбкой то же самое сказал. А она мне в ответ: «Сегодняшним вечером вы деньги получите, и коли случится сие, то и остальное непременно случится, мною предсказанное». А я только рассмеялся, потому что ну ни от кого, ни от кого решительно не ждал и копейки. А домой прихожу — письмо от лицейского товарища моего Корсакова: «Милый Александр, посылаю тебе должок свой лицейский. Прости, что запамятовал…»
— Просто совпадение, — говорю я в надежде отвлечь Пушкина от сих дум роковых.
— Совпадение? А как объяснишь, что дня через два после этого встречаю знакомого одного, капитана лейб-гвардии Измайловского полка, и он мне со смехом рассказывает, что фрау Кирхгоф эта самая нагадала ему, будто он очень скоро умрет смертью насильственной? И что ты думаешь? На следующее утро после встречи нашей солдат его штыком проткнул в казармах. Тоже совпадение?
Вздохнул я. В некотором смущении, что ли.
— Давай лучше вино пить, Александр Сергеевич.
Пушкин нехотя отхлебнул вина, помолчал. Потом вдруг озабоченно покачал головой.
— Знаешь, чего она мне всю жизнь опасаться велела, Сашка? Белой лошади, белой головы и белого человека. Трижды повторила: «Weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch». И с тех самых совпадений после гадания ее я прямо-таки с отвращением ногу в стремя ставлю, если лошадь — белая. Прав Шекспир: «В мире есть много вещей, которые и не снились нашим мудрецам».
Словом, невесело мы тогда вино пили. Пушкин как углубился в мрачность свою, так более из нее и не вылезал.
Я не решался молчания его нарушить, но безусые гусары спьяну готовы были на что угодно решиться. В юном возрасте настигает человека порою жужжащая потребность во что бы то ни стало обратить на себя внимание. Нечто вроде острого приступа почесухи, что ли. И, нестерпимый зуд вдруг в душе ощутив, поднялись корнеты, стукнувшись плечами, и нетвердо направились к нашему столу.
— Вы — сочинитель Пушкин? — спросил один из них, с трудом, как мне показалось, сдержав икоту.
— Вам потребовалось что-нибудь сочинить? — холодно полюбопытствовал Александр Сергеевич.
— Н-нет, — с трудом промолвил второй, все-таки не удержавшись и громко икнув при этом.
— Тогда в чем же дело?
— Вышвырнуть их, Александр Сергеевич? — на всякий случай поинтересовался я.
— Успеешь еще…
— Скажите-ка нам, сочинитель, — вновь перехватил разговор первый, — как правильнее выразиться: «Эй, человек, подай стакан воды» или «Эй, человек, принеси стакан воды»?
И оба заржали, как стоялые жеребцы.
— Ну, вам не следует этим свои головы занимать, — совершенно серьезно сказал Пушкин. — Вы можете выразить подобное желание свое значительно проще. Крикните только: «Эй, человек, веди нас на водопой!..» — и вас сразу же поймут.
— Что-о?.. Да как вы сме…
Я начал неторопливо подниматься, и оба гусара тут же с завидной поспешностью выкатились из погребка, так и не закончив фразы. Пушкин расхохотался:
— Нахально племя молодое!
Чтобы окончательно отвлечь его от грустных недавних размышлений, я про свой день рождения вовремя ввернул и добавил при этом, что отмечать решил у Беллы.
— Сколько же тебе исполнилось, Сашка?
— Осьмнадцать, Александр Сергеевич.
— Прекрасная пора, — наконец-то Пушкин улыбнулся. — Ну, тогда я домой пойду. К Инзову в клетку золоченую. Отдохну немного, а вечером у Беллы и встретимся…
…Что-то о прошлом я расписался. Надо бы и о настоящем вспомнить.
А в настоящем — не в Кишиневе, а в Опенках родовых — тоже о моем дне рождения не забыли. Вообще батюшка четыре дня в году меня особой ласковостью отмечал: день рождения и именины — 21-го и 23-го мая и дни тезоименитства моего — 30-го августа и 23-го ноября. А посему 21-го и приехал из Петербурга. Радостный, руки потирая. Обнял меня, расцеловал, поздравил и говорит:
— Слава Богу, утряслось все. Теперь ты — армеец, но зато в этом роде Государь наш прощение тебе пожаловал. Так-то, Псковского полка поручик. Так-то.
А тут и верный мой Савка из Пскова прибыл:
— Квартиру снял, вещи из Новгорода перевез, новую армейскую форму доброму портному заказал.
— Толковый ты парень. — Батюшка расщедрился, червонцем отблагодарил его, разрешил сегодня с дворней мое рождение отметить, но чтоб завтра же во Псков отправлялся.
Следом за Савкой из Антоновки Архип и мамка моя Серафима Кондратьевна примчались с поздравлениями. Архипа батюшка к дворне праздновать отправил, а кормилицу к семейному столу пригласил:
— Чай, не чужая ты нам, Кондратьевна.
К столу тому праздничному и меня в креслах усадили. Доктор разрешил.
А того ради пишу о сем, что тем же днем милая моя кормилица шепнула наедине, как бы совершенно между прочим:
— А соседи-то наши, графья, слыхала я, в Париж уехали. Говорят, дочка их, Аннушка, уж так рыдала, так убивалась…
Защемило сердце мое, в железных тисках защемило. Прощай, стало быть, Аничка, любовь моя единственная. На веки вечные прощай: родитель твой нашего с ним барьера никогда не переступит…
Невеселый, ох, совсем невеселый день рождения у меня в Опенках оказался…
А тогда, в Кишиневе — особо веселый и особо памятный.
Вечером Александр Сергеевич пожаловал. Раньше Раевского и — в полном мажоре. Обнял меня, расцеловал в обе щеки.
— За стол, Сашка, за стол, не пристало нам опаздывающих майоров дожидаться. Ну, пробку — в потолок, именинник!
Открываю я шампанское, разливаю. А Александр Сергеевич из кармана бумагу достает и читает мадригал, мне посвященный.
— Осьмнадцать лет! Румяная пора…
(Приписка на полях: Увы, пропало то стихотворение, как, впрочем, и три других, мне посвященных. Не моя в том вина, потомки мои любезные. Тяжкая жизнь на долю вашего предка выпала, пророчица оказалась права. Так что не обессудьте…)
Вскоре и майор объявился. Выпил шампанского за здравие мое и к делу перешел:
— Секундантов ждал, потому и вынужден был задержаться. Ситуация по меньшей мере странная: Дорохов просил тебе свою личную просьбу передать.
— Просьбу?.. — крайне удивился я, признаться. — И в чем же сия просьба заключается?
— Он просит тебя в качестве оружия избрать шпагу.
— Шпагу?.. — я даже рот разинул.
— Шпагу, — подтвердил майор.
— Не пояснил, почему? — спросил Александр Сергеевич.
— Пояснил, — с некоторой неохотой, что ли, сказал Раевский. — Буквально — и секундант клялся в этой буквальности — объяснение звучало так: «Жаль портить свинцом столь античное тело, сотворенное не без вмешательства небесных сил».
— Нет, он и впрямь bкte noire («черный зверь»), — вздохнул Пушкин.
А меня в краску загнало. По самую шею.
— Этому не бывать! Только пистолеты!
— Не горячись, Александр, — негромко сказал майор и улыбнулся. — Во-первых, проткнуть Дорохова шпагой — разговоров на всю Россию: бретер сам на вертел попал. А во-вторых, у тебя — несомненные преимущества.
Пушкин расхохотался:
— Чудно! Чудно, Сашка! Бретера — на вертел!..
Словом, дал я согласие на шпагах драться: уговорили они меня. Хоть, прямо скажу, против моей воли.
— Ну, допустим. Какие еще условия у Дорохова?
Раевский объяснил. Дуэль наша должна была состояться 28-го мая, ровно через неделю. И — на том же месте, где Пушкин со своим оскорбителем мимо лупили изо всех сил.
А покончив с этими, прямо скажем, не очень приятными для меня делами, мы вплотную приступили к ужину, и особо усиленно — к шампанскому. Пушкин читал стихи, Раевский говорил спичи, я тоже пытался бормотать что-то веселым языком. В разгар нашей пирушки — и очень вовремя! — пришли девицы. Молодые и все понимающие, как раз — под шампанское, хотя вдовушка Клико, вероятно, морщилась от наших острот и шуток. И в момент самого шумного восторга этого и столь дорогого для меня веселого и озорного застолья Белла неожиданно заглянула в дверную щель и таинственно поманила пальцем.
Я вышел. Белла выглядела весьма озабоченной, испуганной и растерянной одновременно.
— Помоги мне, Александр Ильич, — шепотом сказала она. — Если не поможешь, меня ждут большие неприятности, а одного человека — не только арест, но возможно, что и виселица. Вот. Откровенно все тебе выложила.
— Откровенность за откровенность, Белла, — говорю. — Кто этот человек?
Некоторое время она молчала, покусывая губы. Дважды поднимала глаза и, наконец, решилась:
— Урсул.
— Урсул?.. — Я был поражен. — Предводитель молдаванских гайдуков?
— Да, — убитым голосом призналась Белла. — Неделя уж, как я прячу его в гостинице, и до сей поры все как-то обходилось. Но сегодня мне успели передать, что вечером непременно придут с обыском.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.