Чак Паланик - Незримые твари Страница 17

Брент Спал Со Своим Отцом

Люди вещают на весь мир, рассказывая свою единственную интригующую историю, и теперь их жизни превратились в преодоление только этого одного события. Теперь их жизни больше связаны с прошлым, чем с будущим. Жму кнопку и возвращаю Гвен Работает-Уличной-Шлюхой голос, до уровня легких отзвуков проститутских читок.

Гвен сопровождает свою историю жестами. Склоняется вперед на сиденье стула. Ее глаза рассматривают что-то у левого верхнего угла экрана, за кадром. Мне известно, что там монитор. Гвен наблюдает за собой, рассказывающей историю.

Гвен сжимает пальцы, выставив лишь указательный на левой руке, и медленно поворачивает руку, демонстрируя ноготь с двух сторон и рассказывая:

- ...Чтобы защитить себя, большая часть девочек с улицы отламывает небольшой кусочек бритвенного лезвия и приклеивает его под ноготь. Девочки красят ноготь с лезвием, чтобы получился обычный с виду, - ага, вот Гвен заметила что-то на мониторе. Она хмурится и отбрасывает рыжие волосы назад, обнажая нечто, напоминающее жемчужные серьги.

- Попадая в тюрьму, - рассказывает Гвен себе в мониторе. - Или теряя привлекательность, некоторые девочки используют бритвенный ноготь, чтобы порезать вены.

Снова лишаю Гвен Работает-Уличной-Шлюхой голоса.

Переключаю канал.

Переключаю канал.

Переключаю канал.

Шестнадцать каналов спустя, с экрана улыбается прекрасная юная особа в платье с блестками, бросающая останки животных в кухонный комбайн "Ням-ням".

Это рекламный марафон, который делали мы с Эви. Одна из телереклам, которые принимаешь за настоящую передачу, только на самом деле это тридцатиминутный рекламный ролик. Телекамера переключается на другую девушку в платье с блестками, она пробирается через аудиторию, состоящую из туристов со среднего Запада и других перелетных птичек. Девушка предлагает золотосвадебной пожилой паре в одинаковых гавайских рубашках подборку канапе на серебряном подносе, но эта пара и все остальные с их вязанием двойным узелком и фотоаппаратами на шее вместо бус, все они смотрят вверх и вправо на что-то за кадром.

Само собой ясно, что там монитор.

Жутковато себе представить, но получается, что ребята пялятся в монитор на себя, пялящихся в монитор на себя, пялящихся в монитор на себя, и так далее, полностью застряв в бесконечной петле зацикленной реальности.

Девчонка с подносом; ее глаза, полные отчаяния, слишком зелены от контактных линз, губы сильно намазаны красным, который далеко выходит за край естественного контура рта. Белокурые волосы густы и зачесаны кверху, чтобы плечи девчонки не казались чересчур широкими в кости. Канапе, которыми она продолжает размахивать под каждым пожилым носом, - содовые крекеры, обгаженные побочными мясными продуктами. Размахивая подносом, девушка со слишком зелеными глазами и ширококостной прической пробирается дальше, в открытую часть зрительного зала. Это моя лучшая подруга, Эви Коттрелл.

Это точно Эви, потому что тут же объявляется Манус, поднимается к ней, чтобы выручить ее хорошей внешностью. Манус, особый уполномоченный полиции нравов во всей красе, берет один из этих обгаженных содовых крекеров и кладет между коронок зубов. И жует. И откидывает назад потряснейшее лицо с квадратной челюстью, и закрывает глаза: Манус закрывает мощно-голубые глаза, немного покачивает туда-сюда головой, и глотает.

Такие густые черные волосы, как у Мануса, напоминают о том, что они у людей - всего лишь рудиментарный мех, который те укладывают гелем. Наш Манус, наш сексуальный мохнатый пес.

Лицо с квадратной челюстью склоняется, чтобы показать камере искреннее, открытое выражение полной и абсолютной любви и удовольствия. Такое дежа вю. Точно с тем же выражением Манус смотрел на меня, когда спрашивал, получила ли я оргазм.

Потом Манус оборачивается, чтобы показать это же выражение Эви, а вся публика в зале смотрит в противоположном направлении, глядя на себя, смотрящих на себя, смотрящих на себя, смотрящих на Мануса, который улыбается Эви с абсолютной любовью и удовольствием.

Эви улыбается Манусу в ответ, красным контуром вокруг естественной линии растянутых в улыбке губ, а я - лишь маленькая искрящаяся фигурка на фоне. Вон она я, прямо над Манусовым плечом, крошечная я, улыбаюсь вдали как обогреватель воздуха и бросаю животную массу в воронку из плексигласа наверху кухонного комбайна "Ням-ням".

Как же я могла быть настолько тупой.

"Пойдем кататься на лодке".

"Конечно".

Я должна была догадаться, что между Манусом и Эви все это время что-то было.

Даже здесь, лежа в постели в гостиничном номере год спустя после конца истории, я сжимаю кулаки. Я же могла просто посмотреть кретинский рекламный марафон и понять, что у Эви с Манусом были какие-то извращенные, больные отношения, которые им хотелось считать истинной любовью.

Ну, допустим, я смотрела его. Допустим, смотрела сотню раз, но ведь разглядывала только себя. Все та же история с петлей зацикленной реальности.

Камера возвращается к первой девчонке, той, что на сцене, и она я. И как же я красива. Демонстрирую с экрана удобство чистки и мойки кухонного комбайна, и как же я красива. Отщелкиваю лезвия из плексигласового корпуса и под проточной водой счищаю жеваные останки животных. И, Господи-Боже, как же я красива.

Бесплотный голос за кадром рассказывает, что кухонный комбайн "Ням-ням" берет мясные побочные продукты, любые, какие вы сможете раздобыть, - хоть ваши собственные языки, сердца, губы или гениталии, - прожевывает их, готовит, и выплевывает в форме пики, бубны или трефы на избранный вами крекер, чтобы накормить этим вас.

Здесь, в постели, я плачу.

Бубба-Джоан У-Которой-Отстрелена-Челюсть.

Все тысячи миль спустя, после самых разных людей, в чьих шкурах я побывала, история все та же. Вот почему, когда смеешься наедине, то чувствуешь себя дурочкой, - но зато обычно именно так остаешься плакать? Каким таким образом удается постоянно мутировать и мутировать, оставаясь все тем же смертоносным вирусом?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Перенесемся назад в то время, когда я впервые выбралась из больницы, без карьеры, жениха или квартиры, и мне пришлось спать в особняке Эви, в ее родном доме, в котором она не любила жить, потому что ведь там было так одиноко: торчишь неизвестно где посреди джунглей, и никому до тебя нет дела.

Переключимся на меня, лежащую лицом вверх на кровати Эви, в первую ночь у нее, - и я не могу уснуть.

Ветер поднимает занавески: кружевные занавески. Вся мебель Эви - тот самый причудливый французско-провинциальный хлам, раскрашенный белым и золотом. Луны нет, но в небе полно звезд, поэтому все вокруг: дом Эви, розовые кусты, занавески спальни, тыльные стороны моих рук на покрывале, - все кажется черным или серым.

Дом Эви из того разряда, что купит техасская девчонка, если родители регулярно будут давать ей по десятке миллионов долларов. Коттреллы будто догадываются, что Эви не видать крупных подиумов. Вот Эви и живет здесь. Не в Нью-Йорке. Не в Милане. На отшибе, просто абсолютно за бортом профессионального модельного бизнеса. Отсюда довольно далеко до демонстрации парижских коллекций. Застрять за бортом - это необходимое для Эви оправдание; жить здесь - то что надо для широкой в кости девчонки, которой никогда и нигде не добиться крупного успеха.

Двери закрываются на ночь. Внутри живет кот. Когда разглядываю его, он смотрит на меня в ответ с тем видом, какой имеют иногда собаки и машины, когда говорят, что они улыбаются.

В полдень того же дня Эви по телефону умоляла меня выписаться из больницы и прийти навестить ее.

Дом Эви был здоровенный, белый с защитно-зеленого цвета ставнями, - трехэтажный плантаторский особняк с большими колоннами спереди. Колючий плющ и ползучие розы - желтые розы - обвивают нижние десять футов каждой большой колонны. Здесь представляется Эшли Уилкс за стрижкой газонов, или Ретт Баттлер, снимающий вторые рамы, но у Эви есть только низкооплачиваемые рабы-латиносы, которые отказываются жить в доме.

Перенесемся на день назад: Эви везет меня домой из больницы. На самом деле Эви - это Эвелин Коттрелл, Инкорпорейтед. Нет, серьезно. Ею теперь торгуют публично. Угроханные средства всех на свете. Коттреллы совершили частный вклад в ее карьеру, когда Эви исполнился двадцать один год, все родственники Коттреллов с их техасской землей и нефтью вложили серьезные деньги в то, чтобы Эви провалилась как модель.

Обычно ходить с Эви на модельные смотры и собеседования было тяжело. Я-то, понятное дело, получала работу, но потом арт-директор или стилист начинал орать на Эви, что, мол, нет, по его экспертному мнению, у нее не идеальный шестой размер. Обычно какому-нибудь помощнику стилиста приходилось вытаскивать Эви наружу. Эви кричала через плечо, что я не должна давать им обращаться с собой как с куском мяса. А должна взять, развернуться и уйти.