Сэмюел Беккет - Мерфи Страница 17

Получив свежую чашку чая, Мерфи решил несколько изменить тактику. Он отпил лишь треть, а затем, дождавшись, когда Вера проходила мимо, окликнул ее:

– Извините ради Бога, Вера, я, наверное, причиняю вам массу беспокойства, но не могли бы вы долить в чашку кипяточку? И молочка еще немножко, а?

Увидев, что Вера готова возмутиться, Мерфи поспешил добавить фразу, которая подобно тому, как «сезам» открывал вход в пещеру, открывала доступ к ее сердцу:

– Верочка, я знаю, что доставляю вам столько хлопот, но, видите ли, заварочки налили от души, для меня слишком много.

Обрати внимание, читатель, на ключевые слова в этой фразе: «Верочка», «от души» и «заварочка». Такая официантка, как Вера, да еще в такой закусочной, в которую забрел Мерфи, ни за что не смогла бы устоять перед их тройственным воздействием. А прибавьте еще сюда тон благодарности, особую улыбочку… И Вера не устояла.

Вот таким вот образом Мерфи получил на вложенный капитал обслуживание, 1,83 (приблизительно) чашки чаю да еще печенье. Откроем маленький секрет: к подобным благородным хитростям он прибегал не раз.

Можете и вы, мои дорогие мелкие мошенники, попробовать провернуть этот трюк.

Мерфи настолько воспрянул духом, что принял смелое решение: не есть печенье, а оставить его «на потом». Значит так: сейчас он добьет чай, а поскольку к чаю подают бесплатно некоторое количество молока и сахару, он напьется этого молока и наестся этого сахару, сколько удастся заполучить, а потом потихоньку пешочком отправиться в Гайд-Парк и там на травке съест свое печенье. На Оксфордской улице, глядишь, кого-нибудь из знакомых повстречаешь, что-нибудь еще подкинут… И Мерфи принялся обдумывать, как ему лучше всего добраться до улицы Тоттенхэм Корт, как и в каком порядке он будет есть свое печенье «ассорти», как он холодным тоном поначалу отвергнет предложенную ему подачку… Он с закрытыми глазами в уме уже добрался до Британского Музея и даже уже собирался зайти в Зал Древностей, поглядеть на все эти археологические находки, когда вдруг резкий тычок в нос чем-то твердым побудил его открыть глаза. Тычок был произведен визитной карточкой, которую тут же слегка отодвинули в сторону так, чтобы он мог прочитать, что на ней написано:

То создание, которое держало эту визитку перед носом Мерфи, поверьте, не заслуживает описания. Кто он, как не пешка в игре между Мерфи и звездами, пытающимися управлять его судьбой; Тыкалпенни делает свой ход, начинает новую комбинацию, а потом сбрасывается с доски. Возможно, такому, как Остин Тыкалпенни, найдется еще какое-нибудь применение, например в детском лото или в пасьянсах литературных критиков, но, слетев с доски, ему уже к большим ахматам не вернуться. В игре, ведущейся между человеком и звездами, возврата к пройденному этапу нет.

– Мне не удалось привлечь твое внимание с помощью того, что божественный сын Аристона[93] называет звуковым потоком, исходящим из души и срывающимся с губ, – пояснял Тыкалпенни свою манеру общения с помощью визитной карточки, – и поэтому пришлось позволить себе вольность прибегнуть к такому, как ты мог заметить, несколько необычному способу возвращения тебя к реальности.

Мерфи допил чай и изготовился встать, чтобы уйти, но Тыкалпенни каким-то хитрым приемом подсек ему ноги под столом и вскричал:

– Страха не имей, петь я уж не пою.

Мерфи настолько не терпел какого бы то ни было насилия над личностью, что тут же полностью обмякал и не оказывал никакого сопротивления при малейших проявлениях насильственных действий, направленных против него. Именно так он поступил и в тот раз.

– Да-с, как говаривали древние, nullalineasinedie,[94] – произнес современный Тыкалпенни. – Разве я посмел бы сюда заявиться, если бы продолжал еще пить и петь? Ни за что.

Тыкалпенни, усевшийся прямо напротив Мерфи, такое выделывал ногами под столом, что всколыхнул в голове Мерфи давно заброшенные пласты памяти.

– Да, да, припоминаю, имел сомнительную честь познакомиться с вами в Дублине, – с каменным выражением сказал Мерфи. – Или это неприятное обстоятельство произошло в Гейт Театре?

– Вот именно-с, давали «Ромеота и Джулио», – продолжал кривляться Тыкалпенни. – «Клянусь моей пяткой, мне это совершенно безразлично…».[95] Хе-хе. Отличная штучка!

Мерфи смутно припоминал эту встречу, но ему казалось, что тогда к нему приставал какой-то фармацевт.

– Я тогда был, как говорится, на ушах, – подсказал Тыкалпенни, – а ты был, что называется, в кусках.

Пришло время сообщить печальную правду, которая вышла бы наружу раньше или позже: Мерфи никогда не прикасался к алкоголю.

– Послушайте, если вы не хотите, чтобы я позвал полицию, прекратите свои неуклюжие генуступрации,[96] – попытался протестовать Мерфи.

Ключевым словом в этом обмене репликами было «полиция».

– Печенка моя бедненькая совсем вся иссохлась, – пожаловался Тыкалпенни, – так что мне пришлось повесить на крючок свою лиру и прекратить и пить, и петь.

– Судя по всему, вы не только лиру повесили, но и приличия, – вяло отбивался Мерфи.

– Сударыни Мельпомена, Каллиопа, Эрато и Талия,[97] – продолжал вести свое Тыкалпенни, – именно в этом порядке обхаживают меня с тех пор, как произошла эта существенная перемена в моей жизни.

– Ну, по крайней мере, это мне понятно. Я вполне хорошо понимаю, что вы при этом ощущаете.

– Вот этот самый Тыкалпенни, – витийствовал Тыкалпенни, – который в течение стольких лет, которым он даже счета не вел, постоянно, день за днем, творил стихи, пентаметр[98] на каждую пинту пива, деградировал до такой степени, что вынужден работать санитаром в больнице для умалишенных из средних классов. В основе своей мы, конечно, видит Бог, имеем того же самого Тыкалпенни, но quantum mutatus.[99]

– Ab ilia,[100] – подхватил Мерфи.

– А чем я занимаюсь? Приходится мне силой заставлять тех, кто не хочет есть, принимать пищу, – плакался Тыкалпенни, – для этого сажусь на них сверху, раскрываю челюсти распоркой, сдвигаю языки в сторону медицинской лопаточкой, вставляю в рот воронку с едой и не отступаюсь, пока все из нее не уйдет вовнутрь пациента. Я хожу по палатам с совком и ведром, я…

Тыкалпенни запнулся, обильно глотнул лимонад из своего стакана и прекратил орудовать коленями и ногами под столом. Однако Мерфи не смог воспользоваться этой передышкой, чтобы сбежать, ибо его пригвоздила к стулу мысль о том, что в Суковом гороскопе имелось явное противоречие между двумя пунктами, а именно там, где говорится о лунатике, подпадающем под влияние, и о попечительстве как роде деятельности.

– Я уже больше не могу, – простонал Тыкалпенни, – эта больница и эта трезвость меня просто доконают. Я сам психом становлюсь.

Трудно сказать, в чем главный изъян в способе изъясняться у таких, как Тыкалпенни: то ли в их душе, то ли в потоке слов, изливающемся из души, то ли в губах, эти слова оформляющих, – но так или иначе, их речь производит жалкое впечатление.

Когда мы излагали признания Силии ее деду Келли и излияния Ниери, открывавшего душу перед Вайли, нам приходилось прибегать к авторским пояснениям, а не вводить все подробности в диалог, поэтому вполне имеет смысл прибегнуть к такому же приему и сейчас по отношению к Тыкалпенни. Тем более, что изложение причин, приведших его к санитарствованию в сумасшедшем доме, займет не слишком много времени и места.

Тыкалпенни, почувствовав, что алкоголь становится для него серьезной проблемой, после длительных колебаний отправился к одному дублинскому врачу по фамилии Больнофф, имевшему скорее философский подход к лечению, чем сугубо медицинский; отец Больноффа, между прочим, был немецкого происхождения. И доктор Больнофф посоветовал: «Просайте бить, а не то фам капут». Тыкалпенни принял совет к сведению и заявил, что бросит пить, чтоб совсем не скапуститься. Доктор Больнофф стал ржать долго и заразительно, а отсмеявшись, сказал: «Я фам давать запиську к доктор Убивпсиху». А доктор Ангус Убифсих вроде как курировал одно заведение, расположенное в окрестностях Лондона и известное под названием «Психиатрическая Лечебница – Милосердное Заведение Св. Магдалины». В «запиське» была высказана просьба пристроить выдающегося, но нуждающегося ирландского барда Тыкалпенни в это заведение для прохождения не очень интенсивного курса лечения против дипсопатии,[101] в обмен на что ирландский бард обязывался выполнять какие-нибудь обязанности, обычно возлагаемые на технический персонал.

Тыкалпенни был принят на этих условиях и так исправно выполнял порученные ему обязанности, что в «Милосердном Заведении Св. Магдалины» (в дальнейшем для удобства сокращаемом до М.З.М.) начали поговаривать о том, что имела место ужасная ошибка при установлении диагноза, и эти нехорошие подозрения улеглись лишь после того, как доктор О'Ффауст прислал разъяснительное письмо, в котором высказывал предположение, что главным лечебным фактором, обеспечившим такой быстрый прогресс в данном любопытном медицинском случае, явилась не собственно антидипсопатическая терапия и не мытье бутылок, а освобождение от навязчивого стремления к стихотворчеству, которое требовало бутылки пива на каждую сочиненную строку.