Яков Арсенов - 76-Т3 Страница 17

— Когда ж ты выспишься! Опять втихомолку перевел звонок на час вперед! — с чувством, с толком, но без всякой расстановки высказал он Мурату, стягивая с него одеяло.

Мурат открыл глаза, мастерски изобразил удивление, тщательно осмотрел циферблат и как ни в чем не бывало произнес:

— Часы пара мастэрская, ходят наугад.

— Какие сегодня занятия? — спросил Артамонов, выплывая из постели.

— Ты с завидной регулярностью задаешь этот странный вопрос уже второй год. Никто в точности ни разу не ответил. Неужели трудно, сделать соответствующий вывод! Фигура ты вполне сформировавшаяся и, я думаю, способна на необширные обобщения, — пристыдил его Гриншпон. — Где зубная паста?

— Я выбросил вчера пустой тюбик.

— Сколько раз тебе говорил, без моего личного осмотра не выбрасывай! Миша был автором открытия, что из любого сколь угодно сдавленного рядовым потребителем тюбика можно извлечь еще как минимум три порции пасты. Это не мелочность, а хозяйственность, уверял он, с которой начинается бережное отношение ко всему государственному имуществу. Сожители соглашались, что да, действительно, большое начинается с пустяков, но в то, что оно может зародиться из фокусов с тюбиком, не очень верилось.

— Вы еще пять минут поболтаете, и на лекцию можно будет не торопиться, — сказал Рудик.

Бросились в умывальник и сбили с ног Мучкина, доделывающего зарядку. Раньше Мучкин занимался упражнениями у себя в комнате. Фельдмана быстро вывели из себя метрономические громыхания о пол. Он стал подсыпать кнопки. Мучкину было некогда выколупывать их из пяток, он стал холить фигуру на скользком кафеле умывальной комнаты.

Гриншпон, Рудик и Мурат практически успели прошмыгнуть в аудиторию вовремя. Неимоверным усилием воли, перед самым носом преподавателя, они заставили себя последние метры пройти прогулочным шагом. Когда бегут, значит, опаздывают, если идут спокойно, значит, идут вовремя. По крайней мере, так считали некоторые преподаватели. В том числе и лектор по философии Золотников. Профессор не успел заговорить о гносеологических и классовых корнях идеализма, как в аудиторию ворвался Артамонов.

— Я вас слушаю. Должно быть, вы уже придумали причину, — обратился к нему Золлотников. По субботам он был склонен к минору.

— Троллейбуса долго не было, - не запинаясь, выдал Валера.

— Причина объективная, — понимающе закивал Золотников. Ему неоднократно приходилось дежурить в общежитии — проживающие там давно примелькались. - А что, — посмотрел он в окно, — через нашу спортплощадку уже троллейбусную линию протянули?

Артамонов изготовился покраснеть, но тут под язык подвернулась неплохая отмазка:

— Я сегодня спал не в общежитии, я ночевал у… Если бы не подсказка с верхнего ряда, он так и не вспомнил бы, с кем спал минувшей ночью.

— Ну, если только… — извинительно пожал плечами Золотников.

Дверь отворилась и вбежал Пунтус.

— Автобус опоздал, — выпалил он на ходу.

— Номер не одиннадцатый, случайно?

Пунтус вылепил на лице улыбку схимника и начал озираться по сторонам, пытаясь по лицам угадать, что здесь произошло до него и как вести себя дальше. Недаром говорится, что друзья познаются в беде. В аудиторию бесшумно вошел Нынкин и тихо, словно со сна, произнес:

— Трамвай так и не пришел.

Аудитория прыснула и полезла под столы. Нынкин, окинув взглядом стоящего как в ступоре Пунтуса, спокойно прошел на любимое место у батареи отопления. Приступы смеха утихли. Золотников опять приступил к гносеологическим и классовым корням идеализма. Но, видно, сегодня ему не суждено было обмолвиться по этому вопросу — на пороге возник Решетнев.

— Здесь такси или электричка, других видов транспорта в городе нет, - предложил варианты Золотников.

Многие сделали попытку рассмеяться. Решетнев, как с трибуны подняв руку, попросил тишины:

— Вы не угадали, я шел пешком. Я слышал, вы немножко изучали физику. Наверняка должны знать, что собственное время, отмеряемое движущимся телом, всегда меньше, чем соответствующий ему промежуток времени в неподвижной системе координат. Относительность. Поэтому мои часы, когда я иду, а вы меня ждете, должны всегда немного отставать.

— Во-первых, я вас уже, честно говоря, не жду. Я забыл, когда видел вас на лекции в последний раз. Во-вторых, все, что вы мне нагородили, имеет место при скорости света. А вы плелись под окном как черепаха. Садитесь, релятивист!

Золотников на самом деле когда-то изучал физику достаточно глубоко. Даже преподавал. В те горячие годы он рвался к истине, как абсолютно черное тело поглощая на ходу все добытое человечеством в этой области. Истина ускользала, терялась. Асимптотическое приближение к ней Золотникова не устраивало. Он взялся познать мир логически. Решив по неопытности, что так будет гораздо проще. Он забросил физику в самый пыльный угол и с головой ушел в философию. Истина вообще скрылась из виду. С тех пор Золотников стал относиться к жизни исключительно с юмором, что было на руку студентам. Из педагогических систем он стал предпочитать оптовую. Заниматься людьми поштучно, решил он, — удел массажистов. Стоит ли напрягаться, если у нас в стране от идеализма, как от оспы, привито все население. Более того, человек у нас уже рождается материалистом, генетически наследует первичность бытия.

Несколько лет назад, некто Малинский, тоже философ, предложил Золотникову выпустить совместно учебник, намекнув на связи в издательстве. Золотников согласился на соавторство. Причем, не раздумывая. Он знал, что студенты в учебниках читают только курсив, и то если он помечен сноской (курсив мой). Он не знал, насколько тертым был этот калач Малинский.

Профессор Малинский в свое время тоже был технарем. Его теория расчета ферм считалась классической. Перед войной по его проекту был построен железнодорожный мост через Десну, который во время оккупации смогла подорвать с десятого раза только сводная партизанская бригада. За каждую неудачную партизанскую попытку Сталин дал Малинскому по году. После реабилитации ничего не оставалось, как пойти философом в периферийный вуз. Пособие вышло. По вине типографии или чьей-то другой на обложке красовалась только фамилия Малинского, хотя из 300 страниц он сочинил всего 50.

На этой почве у Золотникова случился первый удар. Все обошлось, но с осложнением. Золотников стал рассказывать всем подряд историю с выпуском учебника и доказывать методом от противного, что написал книгу он, а не Малинский. Он заставлял слюнявить химический карандаш и дописывать жирным шрифтом свою фамилию на обложке. Таким образом он докатился до горячки. Форма, правда, была не тяжелой, почти бесцветной, зато выперло ее в сторону совершенно неожиданную — Золотников с явным запозданием возжелал обучить подопечных всяким философским премудростям, чтобы студенты обогнули тернии, выпавшие ему.

С непривычки во всем этом виделось что-то болезненное.

— На меня смотрите, на меня! — стал заходиться он на лекциях. — Не вижу ваших глаз! Мне нужны ваши глаза! Приходилось без проволочек показывать ему свои глаза.

— У меня скоро на левом полушарии мозоли будут от такой педагогики! - говорил Нынкин.

— Ты воспринимаешь его однобоко, — объяснял Пунтус.

— Сидишь на лекции, как на заключительном акте в Хельсинки!

— Патетичен, как соло на трубе! — вставлял Гриншпон.

Золотников, не распыляясь на введения, с азартом предложил срочно приступить к написанию рефератов. Будто не студентам, а ему предстояло их защищать.

— Вы не сделали ни одной выписки по теме! — теребил он Кравцова. Почему?

— Еще не растаял снег.

— В прошлом семестре вы ссылались на то, что он еще не выпал! Я не улавливаю связи вашей активности с природными явлениями!

Раньше к концу недели Золотников расслаблялся, сходил на нет, теперь напротив — распалялся. Он метал взгляд по галерке и сразу выискивал тех, кто занимался не тем. Захваченная врасплох тишина в аудитории стояла как в инсектарии. Кроме жужжания трех не впавших в спячку синих мясных мух, ее ничто не нарушало. Этого Золотникову оказывалось мало. Его мог взбудоражить любой пустяк, как например, с Пунтусом.

— Снимите темные очки! Я не вижу глаз!

— Очки с диоптриями, — спокойно отвечал Пунтус.

— В понедельник принесете справку от окулиста, что вам нужны именно темные очки!

— Такую справку мне не дадут.

— Неужели я так ослепительно сверкаю, что мне нужно внимать через светозащитные очки!. Я что, похож на сварочный аппарат!? — Он нервничал еще сильнее, если ему отвечали спокойно.

— Нет, вы вовсе не сверкаете.

— Я наблюдаю за вами целую неделю, вы постоянно в беседах! Несите сюда тетрадь!

Пунтус передал тетрадь по рядам. Записи были в полном порядке. Но остановиться Золотников не мог, сказывалась расшатанность нервной системы. Его потащило вразнос.