Макс Нарышкин - ИМ ХОчется этого всегда Страница 17

— Почему не было, были. — Я вытянул руку и прижал палец к листу как раз на заглавной букве „В“. — Неделю назад я снял его с должности и перевел в штат менеджеров, сократив тем самым заработок. Примерно на две ваши зарплаты. Но после этого мне не нужно было его убивать. Новый начальник отдела Лукин, бывший подчиненный Коломийца, стал к нему чересчур требователен. Я бы даже сказал, придирчив. Но и Лукину смерть Коломийца не принесла бы никаких дивидендов.

— Мне нужно поговорить с вашими людьми.

Я встал и подошел к двери. Одно движение — и створка отлетела в сторону. На перепуганного следователя смотрели сорок пар перепуганных глаз.

— Они ваши. А я вам еще нужен?

— Оставьте номер своего мобильного, когда понадобитесь, я сообщу… Да, еще! Видите высокого мужчину в очках?

Я посмотрел через головы подчиненных в глубину приемной.

— С конъюнктивитом и влажными губами?

— Он. Подойдите к нему и скажите, что это я вас направил.

Не подозревая о подвохе, я подошел к больному на вид мужику с чемоданом и произнес пароль.

Он тотчас засуетился, защелкал замками своего затрапезного чемоданчика, и уже через минуту я, с измазанными ваксой руками, послушно придавливал к чистому листу то подушечки пальцев, то все пальцы, то целиком ладони.

— Разуваться? — ядовито поинтересовался я, когда процедура с руками была окончена.

— Не надо, — серьезно и в нос (от насморка, полагаю) ответил он.

— Это была что, шутка? — Растолкав персонал, я приблизился к своему кабинету и захрустел вафельным полотенцем во влажных руках.

— Отпечатки я сниму у всех, — зловеще пообещал следователь.

— Я могу спросить, зачем это нужно, если у трупа не обнаружено орудие убийства?

— У трупа обнаружено кое-что другое, — и он с интересом посмотрел на меня и поправил на носу очки.

Забрав кое-что из вещей, я спустился вниз. В холле мне попался на глаза полутораметровый плазменный телевизор, по которому в режиме нон-стоп показывают ролики „Глобал“ для посетителей. Звук, как правило, выключен, поскольку, если это будет звучать целый день, я не поручусь за то, что мне не придется везти в институт психиатрии имени Сербского все смены охраны. Через неделю-другую, наслушавшись:

ВАША СОБАЧКА НЯМ-НЯМ, ХРУМ-ХРУМ! ОНА СКАЗАЛА БЫ ВАМ СПАСИБО, ЕСЛИ БЫ УМЕЛА! „ПРИЛЛ“ — КАР-Р, „ПРИЛЛ“ — КАР-Р, „ПРИЛЛ“ — КАР-РАШО! КОТЕНОК КИС, ТЫ ПОЕЛ БЫ РИС? — НОУ! ПРИНЕСЛА ОВСЯНОЙ КАШКИ — ОТВЕРНУЛСЯ ОН ОТ ЧАШКИ… ПРИНЕСЛА ЕМУ РЕДИСКИ — ОТВЕРНУЛСЯ ОН ОТ МИСКИ… ТАНЕЧКА, ДАЙ ЕМУ „КИСИ-КОТ“, С НИМ ОН ЕСТ ДАЖЕ РЕДИСКУ! — они точно подвинутся умом.

Но иногда, обычно под вечер или в обед, кто-то подсаживается, чтобы посмотреть хоккей или сериал. В дни чемпионатов мира я даю сотрудникам послабление — если матчи транслируются днем, то я сам организовываю просмотр. Это называется корпоративное единение. Но смотрят только те, кто интересуется, а таких вычислить нетрудно, поскольку разговаривают они в офисе лишь об этом, и не только в дни чемпионатов.

Покосившись на беззвучно мелькающие на экране ролики, я подумал, сколько мною затрачено на их создание. Вот это — КАР-Р и РЕДИСКА по Центральному ТВ стоит бюджета Белоруси. Но самое удивительное заключается в том, что благодаря именно этому маразму продажи растут и производство расширяется.

Сев за руль, я включил двигатель и поехал. Зачем я это делаю, куда еду — ответов у меня не было. Я машинально переключал передачи, притормаживал на перекрестках, по привычке пропускал выезжающие с прилегающих территорий дешевенькие авто, которые простояли бы еще с четверть часа, не останови я свой „Порше“ и колонну таких же снобов, как я сам, и ехал, ехал…

Я думал о том, что Коломиец, быть может, жил бы долго и счастливо, если бы не мои корпоративные методы воспитания, что мой „Зегна“ прослужил бы еще год, не упади на него окурок, словом, я думал в сослагательном наклонении, то есть не как хваткий топ-менеджер, наработавший сотню миллионов на хлопьях для попугайчиков. Остановил ход бессмысленных размышлений я только тогда, когда нашел себя на косе Нагатинского рукава в двухстах метрах от Академии водного транспорта. Я осматривался, как сомнамбула, пытаясь определить, куда меня занесло.

Корпоративные войны для меня не в диковинку. За пять лет руководства серьезной компанией я перевидал многое и многому научился. Порой мне кажется, что если бы война и меня, как дипломированного лейтенанта гражданского вуза, заставили командовать каким-нибудь подразделением, в моем подразделении дисциплина была бы лучшей.

Корпоративный мир — та же армия. И там и здесь, как ни крути и ни люби Родину, все служат за звания и ордена. В эпоху жесткой конкуренции в каждом новом сотруднике старожилы видят реальную или потенциальную угрозу. Он может работать лучше „дедов“. Значит, весь урожай бонусов уйдет к нему. Никто не поручится за то, что босс, узнав в новичке потенциал компании, не возьмет за правило ставить в наряды как раз старослужащих. А потому, оценивая свое будущее туманно и бесперспективно, а также давая понять, кому на Руси жить хорошо, последние делают все возможное для ликвидации новичка.

О ком это я сейчас рассуждаю? О Факине, что ли?..

Не он ли портит мне жизнь?

Ведь жертвой моббинга в первую очередь стал… я.

Это меня выбили из привычной колеи жизни, заставили совершить ряд поступков, которые ранее за Игорем Лисиным не замечались. Это мое страстное желание лоббировать нетипичные методы работы в компании встретили мощное сопротивление. Если никто не бастует у дверей кабинета и не говорит об этом вслух, так это только потому, что ситуация куда серьезнее, чем я предполагал.

Да неужели все началось с недоучки Факина?

Я многое перекроил сразу, не дав времени персоналу привыкнуть. Им очень сложно начать все с нуля, они забывают электронные ключи, не успевают, треплют нервы над журналами убытия и прибытия, словом, они, скорее всего, и сами не знают, что протестуют, но каждый их поступок, каждое намерение — вызов.

Я загрузил работой HR, запрудил привычное течение деятельности творческой части менеджмента, не связанной с машинальной работой, ввел новые санкции, урезал квоты. И все эти потуги укрепить дисциплину закончились обнаружением в офисе трупа. Какие выводы будут делать компетентные лица, мне неизвестно, более того, мне наплевать на эти выводы. Главное, что думаю я. Смерть Коломийца — это итог нововведений, автором которых являюсь я. Коломийца никто не резал пять лет, а тут… месяца хватило.

Увлекшись организационно-штатными перестановками в угоду собственному самолюбию, выражаясь проще — поступив так же, как Коломиец, я совершил чудовищную ошибку. Куда более чудовищную, чем ошибка Коломийца. И если сейчас, не заморачиваясь формальными подробностями, назвать их главное различие, то им будет финальный результат. Моя ошибка непоправима.

Я забыл главное правило топ-менеджера. Если ты что-то делаешь, то это должно быть понятно для стафа.

Вместо того чтобы понятно для Коломийца и Гудасова пресекать их попытки сломать установленные мною порядки и держать это в тайне для остальных, мне нужно было публично вывести их на чистую воду. При всех. В то утро, в том актовом зале. Чего мне стоило позвонить Гудасову и заставить его покраснеть? А выдернуть из-под воротника Коломийца проклятую флэшку? И всем стало бы понятно, за что их прессуют. Им же было сказано в самый первый их день, что мы — ОДНА БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ? А семья терпит лишения сообща…

И все было бы ясно и понятно. Однако вместо этого теперь никто не понимает, отчего вдруг Лисин встал на защиту какого-то мрачного лузера в драных джинсах и унижает заслуживших авторитет старожилов.

Факин… Прав был в свой последний час Коломиец, когда твердил, что я не ведаю, что творю…

За месяц работы из глупыша технарь Рома превратился в юркого малого, и кто бы, черт его побери, мог этого ожидать?! Я знаю, что температура 36,6 в компании при средних показателях куда лучше, чем 37,7 во время неожиданного увеличения оборота. Обычно с гениями, которыми недоволен стаф, я расставался с легким сердцем. И сейчас я вспоминаю свои рассуждения о том, что Факина нужно принимать и давить, иначе впоследствии придет тот же Факин, да только куда хитрее и опаснее.

Фак ин!..

Так вот он и пришел! На место того Факина, которого я когда-то выставил с легким сердцем!

И он заставил меня совершить ошибку.

Я был обязан, прежде чем вбивать частокол репрессий, побеседовать со своими людьми. Когда я в последний раз расспрашивал их о проблемах? Кому из них повышал зарплату только потому, что у него больна мать? У Мерзлякова два месяца назад — говорила Риммочка, вернувшаяся из курилки, — неувязка с детским садом. Ребенка не берут, нужна внушительная взятка, и жена Мерзлякова была вынуждена уволиться и сидеть дома. Вчера мне Риммочка рассказывала, как тот рассказывал о домашних печалях: „Я ей — дура! А она мне — конечно, дура, был бы муж президентом, была бы президентшей!“