Василий Аксенов - Ленд-лизовские. Lend-leasing Страница 17

«Чайка смело пролетела над седой волной», – пели они. Глаза их сверкали, отчетливо сверкали, и они мечтали о том, что когда-нибудь и в их колхоз спустятся капитаны пятого океана, а может быть, и настоящие транспортники ленд-лиза.

Фира Рувимовна пришла к тете Коте для конфиденциального разговора. Они удалились за ширмы и шторки и уселись вдвоем на панцирной сетке брачного ложа Котельников.

«Послушайте, Котя, ведь вы хорошо знаете мою Сэсиль, права я или нет?» – так начала Фира.

Панцирные сетки были хорошо известны в Стране Советов тем, что на малейшее движение помещенного в них тела они отвечали чем-то сродни концерту фисгармонии. Тетя Котя тревожно родила несколько аккордов в верхних регистрах. Фира произвела свое в басовом ключе.

«Вы знаете, Котя, что моя девчушка достойна лучшей доли, права ли я?» – произнесла Фира и по системе зеркал увидела свое отражение в уменьшенном, но четком виде, претендующем на подчеркнутое достоинство. В те времена, когда фронт колебался по всей своей титанической дуге, заведующие предприятиями общественного питания, равно как и директоры продовольственных магазинов, казались себе членами новой аристократии, неподсудными и непогрешимыми.

И вот ей взрыднулось. Задрожала вся панцирная сетка, как в разгаре Куликовой битвы. Ух, ох, стонала Фира, и это уже было столкновение тачанок батьки Махно.

«Юная, прекрасная, она еще не знает поцелуя офицера Советской армии. Ну, вы можете это себе хотя бы отдаленно представить?» Тетя Котя искренне вздохнула: «Нет, не могу». Фира обхватила ее плечи и сильно поцеловала в мочки ушей, сначала в левую, потом в правую: «Моя Сэсиль, девушка Голливуда! Она приходит ко мне в спальню среди ночи и открывает свое сокровенное. Я знаю, в кого она влюблена! Открыть вам секрет?» – «Ну конечно, родная Фира Рувимовна. Я бы не хотела, чтобы между нами осталось что-то невысказанное. Итак?» – «Она любит вашего хорошего знакомого. Летчика-героя. Генерала. Таланта сцены. Ивана Флегонтовича Мясопьянова!»

Тетя Котя бурным всплеском поднялась из постели и бросилась к окну, якобы при желании улететь: «Для чего вы это все мне рассказываете, Фира Мироновна?» – «Ах, Котя, ведь мы с вами черпаем из одного котла. На ваших детей я смотрю как на своих, и многажды хотелось бы, чтобы вы смотрели на мою Сэсиль как на свою юную сестру. Короче говоря, я бы хотела, чтобы моя дочь вышла замуж за Ивана Флегонтовича Мясопьянова». «Но это невозможно!» – воскликнула тетя Котя с таким грудным звуком, какому бы позавидовала и рязанская горлица. Она вся трепетала, не в силах смирить трепет, а напротив, трепеща уже за пределами женственности.

Фира крепко схватила ее руки и стала их сгибать, усмиряя неуправляемый трепет: «Котя, я могу себе представить, как сложна жизнь Ивана. Ведь он привык рапортовать Верховному Главнокомандующему! Исконные Герои Советского Союза, кто спорит, конечно же, непогрешимы! Ну хорошо, пусть они не сразу станут воплощением советской семьи, но не могли бы вы, родная Котя, устроить так, чтобы Мясопьянов просто уложил Сэсиль в свою постель? Ах, как я мечтаю стать в конце концов бабкой какому-нибудь золотоносному генералышу!»

Мучительные терзания проходили волнами через весь организм тети Коти. Что делать? Как избавиться от упорной Фиры Рувимовны? Если бы она знала, как страстно меня любит Иван! Как он простирает меня на своем генеральском диване! Как мне приходится всасываться в его шерстистую грудь, чтобы подавить свои страстные стоны!

Конечно же, Фира, кормилица большого куста потревоженной родины, и думать не думала, чтобы рисовать в воображении Героя с бедной Котей. Она, зажмурив глаза, представляла, как могучий Мясопьянов несет в своих руках к брачному ложу снедаемую страстью Сэсиль, как он внедряет в деву свое семя и как они все трое… ах-ах… остановись, кипящий разум воображения!

Тетя Котя поникла. Если я открою Фирочке свою тайну, она, конечно же, закроет нам всем источник чечевичной похлебки.

«Фирочка, нужно все это устроить кон-фи-ден-циально, согласны? Иван – натура пылкая, как истинный представитель нашего великого народа. Нужно устроить кон-фи-ден-циальный ужин, предположим, у нас, за нашим историческим круглым столом красного дерева, согласны? Кон-фи-ден-циально познакомить Ивана и Сэсиль. Проверить, промелькнет ли между ними электрическая искра, вы согласны? Уверена, что ваша дочь произведет на него самое серьезное впечатление. Кстати, кто ее отец?» Фира Рувимовна вспыхнула своими ближневосточными очами: «Котя, ее отец, кон-фи-ден-циально говоря, никакой не еврей. Он кубанский казак-иудей. Бороздит тылы фашистского зверя. Ах, я представляю, как будет счастлив Гермоген, узнав об этом браке!»

Ей понравилась идея организации кон-фи-ден-циального ужина на квартире Котельников. Вряд ли кто-нибудь из соглядатаев-сотрудников заподозрит, что она устраивает прием для генерала.

«Итак, за работу! Только без спешки! Конфиденциальность – это главное! Мясопьянов должен быть поражен и изяществом, и богатством вашего стола. Ксения должна возглавить наши начинания. Я пришлю к ней на помощь своего поваренка». – «Моя мама Ксения – это мастер домашней выпечки и организации закусок». – «Завтра же присылайте ко мне вашего Акси-Вакси. Я отвешу ему пять килограммов пшеничной муки!»

Тетка моя едва не падает в обморок: пять килограммов пшеничной муки – да ведь это же сущее чудо! За все годы войны ни в одном магазине не продавали, в том смысле что не давали на карточки никакой муки. Только позднее, к самому концу побоища, стали иной раз оповещать население, что в связи с бесповоротными победами нашего оружия в сочетании с триумфальными салютами будут происходить выборочные снабжения мукой. Население должно заблаговременно сорганизоваться в хорошо координированные очереди. Продажа муки не будет превышать одного килограмма на члена семьи.

Мы вставали в пять утра и всей семьей в утреннем мраке направлялись к нашему ближайшему магазину, воспетому народом Карла Маркса в таком стихе:

Эй, Валей, приезжай скорей!На углу «Бакалей»,Вход со двора,Будет чумара.

Вся улица с ее трамвайными путями была покрыта то ли резво, то ли сонно стремящимися к «Бакалею» фигурками стариков, женщин и детей, закутанных в пухлые оренбургские платки. Очень быстро организовывались очереди. Народ разбирался на сотни. Сотенный каждому члену сотни, всем нашим иждивенцам, чернильным карандашом писал цифры между большим и указательным пальцами. Стояли часами, а то и днями, на ночь оставляя у костров дежурных. Мне очень нравились ночные дежурства. Все чудились какие-то акции Большой Волжской войны, иными словами, шла удивительная дремота.

Однако это все будет еще в будущем, а во времена «кон-фи-ден-циального ужина» даже и не пахло выдачей муки на руки иждивенческому населению. В те времена я получил шестикилограммовый кулек с английскими буквами, положил его на санки, привязал и помчал во всю прыть, напевая песенку из репертуара Леонида Утесова «Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать, лучше прерий в мире места не найти!» Дома со словарем прочитаю все эти ленд-лизовские надписи. И вдруг меня посетила странная мысль: что же получается, нам сквозь фашистский стальной кошмар наши союзники посылают большой ассортимент продуктов, а мы, население, многих предметов и в глаза не видели?! Вот, например, кульки с мукой, их, очевидно, прячут по кладовым разных межкустовых столовых, а выдают только по чрезвычайному блату для непонятных целей. А ведь такие странности могут привести к вспышке Большой Волжской войны. Польская армия, например, такой дискриминации не поймет. То же самое может произойти в полку французских летчиков. В конце концов и тяжелые мониторы[1] Волжско-Каспийской военной флотилии могут выйти курсом на Юг для обогащения своих трюмов первостатейной персидской мукой!

Подготовка к конфиденциальному ужину шла без суеты и без спешки. Даты переносились все ближе и ближе к весне, потому что героический генерал то и дело отбывал в какие-то невероятные приключения – то на остров Врангеля, то на острова Капитана Кука, то в партизанскую армию, дислоцированную в районе Гродно, то в зону высадки на Сицилии, а возвращался как ни в чем не бывало в наши Булгары, где все подрастало чудом уцелевшее детское население.

Мне шел двенадцатый год, и я, конечно, не очень-то соображал, какое событие приближается к стенам нашего дома. В равной степени я не очень-то соображал, что означает иногда долетавшее до моих ушей слово «кон-фи-ден-циаль-ность». Время от времени меня отправляли в столовую без вывески, и всякий раз я возвращался на Карла Маркса с каким-нибудь кулечком или сумочкой, что позволяло мне воображать себя каким-нибудь кораблем северного конвоя.

Тетка теперь подолгу возилась в «конфиденциальном» чуланчике, который ей удалось обустроить в коридоре возле наших дверей. На дверь чуланчика она навесила замочек и с ключиками от этого замочка, похоже, никогда не расставалась. Между тем вокруг бурно началась весна 1944 года. Вокруг помоек зазеленела трава. Липовый цвет бурно произрастал, стараясь, очевидно, преодолеть запах дерьма. С крыши аргамаковской террасы Акси-Вакси видел большой периметр зацветшей округи, включая даже кусты сирени вокруг военного склада, на дворе которого все время играли в «валитбол» в сапогах на босу ногу. Корабль входил в благодатную зону пассатов.