Марк Арен - Там, где цветут дикие розы. Анатолийская история Страница 17

Ha грузовичке, где стояли турки, видимо, включили новый репродуктор, потому что голос зазвучал с удвоенной силой:

— …И как ни горько признаваться, несмотря на все блага, которыми правительство осыпало своих неблагодарных подданных-армян, те дезертировали и переходили к врагам. И как же это нужно было рассматривать, как не предательство? Были такие, которые не переходили к врагу, а, сбиваясь в бандитские шайки, сеяли ужас средь мирного населения, грабя, насилуя и убивая всех подряд. В этих чрезвычайных условиях, когда армия врага наступала, а двурушники-армяне сеяли смерть в тылу, государство приняло единственно верное решение об их депортации из районов военных действий в Сирию, Палестину и Ирак…

— …программа очистки территорий от армян была принята еще до войны, — порыв ветра донес до Мустафы голос нового выступающего на армянском митинге. — Начавшаяся война предоставила Турции широкие возможности для решения «армянского вопроса». С самых первых ее дней населению внушалась мысль о предательских настроениях армян. А когда начались первые поражения турецкой армии, во всем объявили виновными армянских солдат. Все они были уничтожены с беспримерной жестокостью. Вскоре, в апреле, началась резня, а летом пришло время так называемой депортации…

Таксист Рустам уже более настойчиво потянул Мустафу за рукав:

— Дядя, пойдем отсюда. Вот ты даже побледнел, я же вижу. Зачем это слушать? Зачем нервы портить? Одни говорят одно, другие — другое… Кому же верить?

Мустафа повернулся и, пробираясь сквозь толпу, пошел за ним. А вдогонку неслись слова турецкого оратора:

— …историки не дадут мне соврать, не было народа, забитого более, чем наш. Еще со стародавних времен наше отставание от Европы объяснялось присутствием турок в управлении страной. И вот наш народ, униженный и оскорбленный, бывший никем в своей же стране, единственный встал на ее защиту от тех, кто, будучи ею обласкан, желал ей погибели, дабы урвать себе кусок пожирнее. И его сегодня смеют обвинять в том, что, защищая свою страну, он был суров по отношению к внешним и внутренним врагам! Это равносильно тому, чтобы обвинять человека, к кому подослали убийцу, в том, что, защищаясь, тот, ранил или даже убил своего палача. Какое ханжество! Воистину ложь должна быть страшна, чтобы быть похожей на правду!

Столпившиеся вокруг него люди слушали затаив дыхание. Когда он закончил, какое-то время они продолжали стоять молча и только потом, вдруг словно очнувшись, взорвались одобрительными выкриками и шквалом аплодисментов.

Таксист Рустам уже открыл перед Мустафой дверь своего «ситроена», как вдруг их окликнул кто-то из толпы.

— Эй, дядя, — обратился к Мустафе молодой турок, размахивавший флагом. — Ты куда? Смотри, как нас мало. К армянам все подходят и подходят люди. А ты уходишь. Я же видел, ты вышел из посольства. Ты что, не турок?

— Я… я не знаю, — ответил Мустафа и, опустив голову, сел в машину.

Ему было стыдно убегать от земляков, но он ничего не мог с собой поделать. Дверца захлопнулась, отсекая уличные шумы и разгоряченные голоса ораторов. Машина тронулась, и митингующие остались за поворотом.

И Мустафе, старому солдату, показалось, что он дезертировал, малодушно бросив товарищей на поле боя. Вот только вопрос — кого он теперь должен был считать своими товарищами? Турок или армян? Мустафа не в силах был сделать выбор, а потому и не мог примкнуть ни к тем, ни к другим. Как ни суди, а только бегство представлялось ему единственным честным выходом. Да, честным, хотя и равно порицаемым обеими сторонами.

Жгучая боль стыда многократно усиливалась и оттого, что совсем недавно Мустафа, не задумываясь, воспользовался бы случаем и  сам бы поговорил с телевизионщиками. У него в Европе было много знакомых журналистов, которые время от времени выполняли его заказы, создавая противовес официальной пропаганде. Никто из них, естественно, не восхвалял открыто «Серых волков». Достаточно было лишь напомнить просвещенным европейцам, что турецкие националисты по своей сути ничем не отличаются от националистов французских или испанских, а потому имеют право на существование. Мустафа Гази когда-то даже возглавлял идеологический отдел в организации и умел завязывать нужные контакты с прессой. Вот и эту журналистку, что с таким любопытством вела репортаж с турецкого митинга, он мог бы легко подключить к работе в нужном направлении.

Да, мог бы, если бы попал на этот митинг всего лишь неделей раньше…

И вдруг он понял, что эта журналистка уже работает в нужном направлении. Ему не потребовалось убеждать ее. С этой задачей справился молодой горячий парень, вещавший с импровизированной трибуны. Но кто вложил в уста парня все эти пламенные речи? Он, Мустафа Гази. Кто научил этих парней сбиваться в стаи, чтобы громить врагов? Он, Мустафа Гази.

Да, именно он, Мустафа Гази, был одним из тех, кто раскрутил маховик машины, которая теперь будет работать независимо от его желания и даже вопреки его желаниям…

— Культурная страна Франция, вай, такая культурная, — поцокав языком, сказал Рустам. — У нас, если б такой митинг был, после него обязательно пошли бы громить.

— Кого громить? — равнодушно спросил Мустафа, думая о своем.

— Э, всех подряд. В Сумгаите знаешь как было? Тоже все с митинга началось. С утра собрались на площади Ленина. Такие вот крикуны, как этот, забрались на трибуну, где на парадах всегда начальство стояло. Начали орать про Карабах, про беженцев из Армении и все такое. Какой-то тип вылез на трибуну, начал кричать, как его армяне выгнали из дому. Тут толпа уже начала понемногу заводиться. Крикуны кругом шныряли, подзуживали народ. Поорали, поорали. И пошли по городу всей толпой. Сначала перевернули будку сапожника. Думали, что он армянин. Перевернули будку, а милиция стоит рядом и в другую сторону смотрит. Вообще-то тот сапожник был не армянин, а айсор, но для наших это было все равно. Уже обнаглели, разбили соседнюю витрину. А там был мясной магазин. Все обрадовались, рванулись внутрь, прилавки очистили от колбасы. И пошли по городу дальше.

— Магазин тоже был армянский?

— Дядя, ты что, турецкого языка не понимаешь? Магазин был кол-бас-ный! Ну, толпа пошла дальше по улице, а через час, когда центральный район по кругу обошли, возвращаемся, а витрину уже фанерой прикрыли и плакат повесили: «Да здравствует свободный Азербайджан!» Так что ты думаешь? Фанеру выбили и снова прошлись по прилавкам, на этот раз все забрали, до последней сосиски! Вот так у нас было. А тут — покричат, покричат, да и разойдутся. Культура!

— Как, ты говоришь, назывался тот город? Ну, где это все случилось?

От удивления Рустам остановил машину под зеленым сигналом светофора. Сзади послышались возмущенные крики и гудки, но он не сразу смог тронуться с места. А потом поехал медленнее, оглядываясь на своего странного пассажира:

— Дядя, ты шутишь? Я думал, про Сумгаит во всем мире знают. Это же там все началось!

— Что началось?

— Погромы! Беженцы! Комендантский час! Военное положение! Советский Союз начал разваливаться оттуда, с Сумгаита! А ты ничего о нем не слышал?

— Возможно, что слышал. Но в мире много других событий… — Мустафе не хотелось обижать участливого Рустама, и он сказал: — У нас вообще мало обсуждали те события. Считалось, это все армянская пропаганда. А ты там был?

— Что значит был? Я, можно сказать, участник! — не без гордости заявил таксист. — И с той стороны, и с другой побывал в те проклятые дни.

— В каком смысле?

— Сначала был на площади вместе со всеми. Отец у меня в Сумгаите жил, я к нему из Баку приехал, а тут как раз митинги-шмитинги. Я пошел на площадь, чтоб разузнать, что к чему. А когда понял, чем дело может кончиться, быстренько вернулся, усадил всю родню в машину и пулей умчался в Баку. Потом еще два рейса сделал, соседей вывозил. Хвала Аллаху, успел до темноты обернуться. Потому что, как стемнело, начались настоящие дела… — Он замолчал, нервно прикуривая. — Да, никогда бы не поверил, что наши на такое способны.

— А зачем ты вывозил родню? — спросил Мустафа. — Ты же азербайджанец, тебе ничто не грозило.

— Я не только родных вывез. Соседей тоже, они ведь армяне. Страху натерпелся, когда ехал мимо погромщиков. Думаю, вдруг остановят, что буду делать? Решил не останавливаться ни за что. Честное слово, давил бы их, как танком, чтобы прорваться. Хвала Аллаху, проскочил… Спрашиваешь, зачем рисковал? По-твоему, я мог спокойно стоять в стороне и смотреть, как убивают соседей? И вообще всякое могло случиться. Мы ждали, что введут войска, что будет стрельба, — нам это надо? От таких дел надо держаться подальше. Я увез своих в Баку. А через два года мы вообще уехали.

— Почему?

— Потому что дома стало совсем плохо. Война, дядя, война. Это не для меня. Когда армия в Баку вошла, я быстренько всю семью собрал в охапку — и на военный аэродром. Там армян грузили, вывозили в безопасные места, ну и мы с ними улетели. Для летчиков мы все на одно лицо, а документы никто не спрашивал. Беженец? Из Арменикенда? Это у нас район такой в Баку был, там раньше много армян жило. Раз оттуда — с тобой все ясно, улетай. Вот так-то. Полгода посидели на чемоданах в каком-то санатории. Потом — Красный Крест, комитет беженцев. Поговорил с кем надо, нашел нужных людей, отблагодарил. И вот мы тут. Правда, отец все же остался в Москве. Говорит, не хочет умирать на чужой земле. Хочет умереть в Советском Союзе. А как можно умереть в стране, которая умерла раньше тебя? Я не знаю… Мне лично все равно, где умирать, лишь бы дети выросли в нормальных условиях. Я же не всегда был таксистом. В школе работал, экскурсоводом работал, туристов по Баку возил. Да… А теперь я сам — турист. Я в Пятигорске педагогический институт окончил, иностранных языков. Знаешь, какой это институт? Первое место в мире занимает! Я и по-английски могу, и по-немецки. С любым туристом договорюсь, а в Париже таких таксистов мало. Сам попробуй, спроси у кого-нибудь по-английски или по-немецки. Никогда не ответят. Французы морду воротят. А я — пожалуйста. Мне все равно, какая нация. Деньги-то сейчас у всех одинаковые, у всех — евро! Сегодня утром я возил греков, потом хорватов, сейчас у меня в машине сидит турок — ну и что? Все пассажиры для меня одинаковы…