Ольга Грушина - Жизнь Суханова в сновидениях Страница 17

И все равно за ужином я всякий раз преисполнялся надежды. В глубине души мне верилось, что если очень сильно захотеть, если напрячь всю силу воли, то можно добиться своего — наколдовать приход отца, дивный звук его появления ниоткуда; и я, закрывая глаза над непрожаренными котлетами с подгоревшим рисом, снова и снова заставлял себя воображать трель звонка — и вот в устройстве мира что-то поддавалось, кухню пронизывал долгожданный звонок, и я бросался к дверям, крича…

— Папа! Папа, открыть?

Он очнулся. В дверь позвонили еще раз.

— Открыть? — нетерпеливо спрашивала Ксения.

— Нет… я сам посмотрю, — ответил Анатолий Павлович слегка дрогнувшим голосом и медленно поднялся из-за стола.

Глава 7

На площадке перед их дверью стоял чужой человек. У него было приятное немолодое лицо с аккуратной бородкой; в голубых глазах за стеклами очков близоруко лучилась мягкая, безыскусная приветливость. Очки, в тонкой металлической оправе, с круглыми стеклами, напоминали пенсне из прошлого века; вкупе с мягкой коричневой шляпой и небольшим, до отказа набитым саквояжем, стоявшим у его ног, они делали его похожим на чеховского персонажа — какого-нибудь скромного аптекаря, который пожаловал в гости к родне.

Завидев Суханова, незнакомец сдернул с головы шляпу.

— Вечер добрый! — с чувством выговорил он и принялся мять шляпу в руках.

— Добрый вечер, — холодно ответил Суханов. — Чем я могу…

— Господи, не иначе как я тебя от ужина оторвал! — воскликнул гость, прижимая шляпу к сердцу. — Неудобно, право, — не люблю мешать. Сделай милость, не обращай на меня внимания — честное слово, я поужинал. Надо же, столько лет прошло… Нет-нет, не беспокойся, я сам… — И, водрузив шляпу на голову, он, кряхтя, поднял саквояж и стал протискиваться мимо Суханова, больно задев его по ноге.

«Кирпичи у него там, что ли?» — раздраженно подумал Суханов и преградил незнакомцу путь.

— Минуточку, — свысока бросил он. — Видимо, тут какая-то ошибка.

Незнакомец опустил саквояж и в отчаянии воздел глаза.

— Ох, неужели меня опять угораздило день перепутать? — простонал он. — Да, не иначе — вы же меня ждете в понедельник, а я свалился как снег на голову, не могу передать, как мне стыдно…

— Товарищ, день недели тут ни при чем, вы квартирой ошиблись, — перебил его Суханов. — Это пятнадцатая, а вам какая нужна?

Отчаяние на лице приезжего сменилось облегчением, а затем полной растерянностью.

— Пятнадцатая, да, все верно, только… не понимаю… Вы ведь меня ждали, верно? — бормотал он, в тревоге заглядывая Суханову в глаза. — Ты же получил мое письмо, определенно, так что ты знал… разве что… Нет, быть такого не может, я точно помню, как его запечатал и в карман положил… Господи, да неужто я…

Устав от потока бессмыслицы, Суханов твердо взял незваного гостя за локоть и готов был вытолкать его на площадку, когда тот тяжело вздохнул.

— Напрасно я понадеялся, что ты меня узнаешь, — расстроенно выговорил он.

На мгновение смутившись, Суханов изучил его встревоженное, незлобивое лицо, старомодные очки, светлую бородку — и с облегчением покачал головой.

— Разумеется, это было давно, да еще в такую тяжелую пору, — прошептал незнакомец, будто бы самому себе, и с сердечной улыбкой торопливо добавил: — Нет-нет, все понятно, я не обижаюсь. Я — Федор. Федор Далевич.

Какое-то туманное воспоминание всплыло на поверхность его сознания, но Суханов не успел его поймать, и оно быстро нырнуло обратно в мутные глубины прошлого.

— Прошу прощения, что-то я не вполне… — пробормотал он, пытаясь улыбнуться в ответ.

Незнакомец пристально на него посмотрел сквозь затянувшуюся паузу, и вдруг его бородка задрожала, а очки стали сползать с переносицы. Задыхаясь от смеха, он налетел на Суханова и решительно стиснул его в объятиях.

— Ах, Толя, Толя, какой шутник, а я-то, признаться, на секунду и правда поверил, что ты меня не знаешь! Шутник, брат! — приговаривал он Суханову в плечо.

Какого лешего, думал Суханов, стараясь высвободить свой подбородок, вдавленный в чужую спину, — и тут в прихожей появилась Нина, рассеянно держа в руке чашку чая.

— Это кто приходил… — начала она и остановилась.

Заслышав ее голос, приезжий отпустил Суханова и бросился к ней, в очередной раз срывая шляпу и горячо восклицая:

— А это не иначе как очаровательная Нина Петровна! До чего же приятно вас видеть. Надежда Сергеевна столько о вас рассказывала.

— Надежда Сергеевна, — тупо повторил Суханов.

С воодушевлением пожимая Нине руку, незнакомец выронил шляпу. Нина с озадаченной улыбкой попыталась ее подхватить и, как в водевиле, не удержала чашку. По паркету брызнули десятки бело-золотых фарфоровых осколков, выплескивая чай Суханову на брюки.

— Прошу… прошу меня извинить… — слабым голосом выговорил он. — Я вас на минутку покину. Нина, предложи, пожалуйста, нашему гостю чаю или еще чего-нибудь, мне тут нужно…

И, оставив Нину и рассыпающегося в извинениях гостя наводить порядок, Суханов заспешил по коридору, который вдруг показался до странности незнакомым, с вульгарными алыми розами, прыгающими ему в лицо с аляповатых обоев, и ворвался к себе в кабинет так, словно его преследовали. Захлопнув за собой дверь, он прижал трясущуюся руку ко лбу, несколько раз глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и набрал номер матери.

Она ответила после седьмого звонка — он считал.

— Мама, послушай, тут какое-то совершенно нелепое…

Связь была плохая, в трубке гудело и трещало, из параллельного измерения долетали непонятные обрывки чужих разговоров.

— Толя, это ты? Громче говори, Толя! — повторяла Надежда Сергеевна из необъятного далека. — У вас — что?.. Кто?.. Ах, Федор! Ой, как я рада, что он к вам выбрался. Вот увидишь, он вам понравится, такой душевный молодой человек. Заботливый — мне Мальвину подарил.

— Мальвину? Эту дурацкую канарейку? — Суханов повысил голос, пытаясь перекрыть шум. — Канарейку ты получила от этого человека? Да кто он такой, черт побери?

Материнский голос нырнул в трескучую расщелину, а на смену ему пришел мягкий баритон, который наказал Суханову прямо в ухо: «Ты, главно дело, проверь, не текут ли сапоги». Тут Надежда Сергеевна снова выплыла на поверхность.

— …и нечего ругаться, — неодобрительно продолжала она. — Наверное, от тебя не убудет, если ты раз в кои-то веки троюродного брата примешь.

— Какого еще брата?.. — выкрикнул он. — Нет у меня никаких троюродных!

То исчезая в тумане, то возвращаясь, Надежда Сергеевна зачастила:

— Как же ты забыл… я ее Ирочкой звала… бабушкиной двоюродной сестры единственная дочка, в Москве жила, однажды мы даже… Ну, теперь вспомнил?., а потом они переехали в… тому назад она скончалась… и муж ее тоже, так вот Федор — их единственный… человек образованный… у себя в музее, а сейчас пишет… Очень интересно, он мне столько рассказывал про… Вы с ним наверняка сойдетесь, пока он у вас гостить будет, такой родственный…

— Что ты сказала? — задохнулся Суханов. — Я не ослышался — этот Далевич собирается у нас гостить?

Тут воцарилась еще одна неестественная, потрескивающая пауза, которую нарушил все тот же настойчивый баритон:

— Нет, зачем, червей прям на месте накопаем, свежих.

— …вас не стеснит, всего-то недельку-другую, — вернулся издалека материнский голос. — Ладно, Федору привет передавай. Спокойной ночи, Толя.

— Недельку-другую? — Он не верил своим ушам. — Мама, подожди, ты рассчитываешь, что я…

Связь прервалась. Закипая, он вновь набрал ее номер, но теперь услышал короткие гудки.

Вернувшись на кухню, Суханов обнаружил, что новоявленный троюродный брат сидит на его месте, во главе стола, бойко уплетает несъедобные котлеты и, прерываясь только для того, чтобы отправить в рот очередной кусок, чертит на салфетке какие-то извилистые фигуры. Нина и Ксения с интересом следили за быстрыми движениями его руки; Василий хмурился, позвякивая ложкой о блюдце.

— Многие думают, будто резные наличники имеют сугубо декоративное назначение, — говорил Далевич, — а между тем они нередко включают ритуальные символы, которые уходят корнями в языческую эпоху. Считается, что вот такой знак, например, приносит удачу и достаток, а вот этот предохраняет от…

Заметив появившегося на пороге Суханова, он тут же отложил ручку.

— Твоя семья по доброте своей мне потакает, — смущенно заулыбался он. — Северное зодчество — мой конек, я бы мог вас еще долго мучить, однако пора и честь знать. Толя, мне страшно неловко, что я нагрянул, как гром среди ясного неба. Похоже, письмо-то мое действительно не дошло. Не понимаю, как такое могло… Ну, неважно, не стану вас больше обременять, и без того вам одно беспокойство. Нина Петровна, благодарствую за вкуснейший ужин. Так, куда же я шляпу подевал?