Виктор Пожидаев - Чистые струи Страница 17

Валек все еще выгибал шею, прижимался щекой к окну, только понапрасну: рельсы повели состав вправо, резко переместив куда-то редкие огоньки зябнувшего поселка.

В вагоне было лишь немного теплее, чем на улице. Пассажиры с детьми и те, что понахальнее, сгрудились в первом купе, куда еще добирался подогретый беспомощной печуркой воздух. Остальные слонялись по вагону, кутаясь в полушубки и «москвички», поднимали высокие воротники и непрерывно курили. Света еще не дали, и Вальку казалось, что поезд вошел в бесконечный тоннель, что сквозь щели окон и дверей вагон постепенно наполняется паровозным дымом.

По узкоколейке особенно не разгонишься. Состав мотало. На спусках семь груженных березой и елью вагонов наседали на пассажирский. Тот покряхтывал, поскрипывал и терпел из последних сил.

Валек забился в самый угол, радуясь, что успел сунуть чемоданчик под свою нижнюю полку. Там он в безопасности, да и не мешает никому… Пассажиры постепенно успокаивались, рассаживались, и тогда оказалось, что мест всем не хватит. Стали тесниться. Молодежь полезла на верхние полки, где было еще холоднее от сквозняков и совсем невозможно дышать от скопившегося дыма.

— Кончайте курить! — то и дело прорывался сквозь шум разговоров сердитый мужской голос. — Это вам не в ресторане!

— А ты не в доме отдыха! — возражали в ответ. — Не нравится, иди в тамбур. Дым-то ведь греет, понимать надо!

Чье-то могучее плечо прижало Валька к стене. Поерзав, он отвоевал себе немного простора и успокоился.

Время шло еще медленней, чем поезд, которому и не снилась скорость более пятнадцати километров в час. Было мучительно думать о том, что впереди еще целая ночь вот такого терпеливого сидения возле промерзшей стены. А ведь уже сейчас начало покалывать в самых кончиках пальцев и пятках. И не постучишь валенками в пол — ноги коротки.

По не беда! Главное — он уже ехал в город и приедет туда утром, потому что поезд все равно будет идти и идти, и время — хочет оно того или нет — все равно не сможет стоять на месте. Это совершенно точно, ведь Валек не маменькин сынок, знает, что такое ночевка у костра, когда грудь печет, а спину сжит. Заснешь на секунду, а кажется, что проспал целую вечность. Только ночь в миллион раз длиннее вечности. К утру становишься старым-старым и уже не веришь, что еще вечером был молодым.

Валек попробовал шевельнуть пальцами, но они, наверное, уже чуточку смерзлись и не хотели шевелиться. Тогда он потихоньку нащупал ногой металлическую стойку, что поддерживала крышку мешающего ему стола, и начал легонько ее пинать. Левой ногой он попадал точно, правая же задевала стойку только скользом, и толку от этого не было. Валек стал выворачивать неудобную ногу и бить по стойке не носком, а наружной стороной валенка. Хоть бы чуточку полегчало! У костра-то можно встать, походить, можно даже побегать — пожалуйста! Валек, почувствовав, что попал в западню, пискнул от отчаяния и страха.

— Что, околел, малыш? — услышал он ласковый шепот. И понял, что рядом сидит женщина, но не сразу поверил этому — помнил навалившуюся ему на грудь тяжесть плотного плеча. — Разувайся. Разувайся скорее! Давай-ка свои ноги сюда.

Он бы не сделал этого, постеснялся. Но женщина уже нагнулась, сгребла в охапку его валенки вместе с ногами и потащила из-под столика.

— Ой бедненький, бедненький мой! — шептала она на ухо. — Как терпишь-то? — теплыми, только что из меховых рукавиц, руками гладила, мяла легонько начавшие отходить пальцы. — Давай-ка суй их ко мне, сюда вот… Да чего ж ты? Никто ведь не видит!

Он хотел выдернуть ноги из-под полы ее шубы — стыдно, стыдно же! Но сразу не сделал этого, а через секунду уже не смог. Да и женщина будто забыла о нем, заговорила с кем-то.

Проснулся Валек от странной суеты вокруг. В первом купе разом раскричались пацанята. Мужчины пробирались к выходу, ругаясь, как на лесосеке. Мутный желтый свет, неизвестно как давно появившийся в вагоне, освещал засоренный ореховой скорлупой и папиросными окурками пол.

— Вот вечно так! — услышал он знакомый голос. Женщина посмотрела на него, но Валек не разглядел ее лица. Шевельнулся, понимая, что сковывает ее. — Лежи, лежи… Сейчас холода натянут! Вон двери-то расхлябенили.

— Лесу завались! — отозвался за стенкой легкий — не поймешь, мужской ли, женский ли — голос. — А шпалы по сто лет не меняют. Экономят все! Забота о людях… Вот она, забота. Чуть в сугроб не гуднули.

— Кто это там перепугался? — почти весело и громко спросила Валькина спасительница. — Если добрый молодец, то шел бы лучше помогать.

— Вы это серьезно? — ужом завернул из соседнего купе свою шею словоохотливый собеседник.

— Вполне!

Валек разглядел круглое безбровое лицо и пятнистую — из собаки — мохнатую шапку.

— И это, по-вашему, решение вопроса?

— В данном случае — да.

— Нет уж! Спасибо! Не намерен расплачиваться за чье-то разгильдяйство.

— Тогда помолчите.

— А вы мне рот не затыкайте! Правды стыдиться нечего! — Собачья шапка чуть подалась вперед, вытянув на свет лоснящийся воротник дорогого полушубка. — М… Мария Николаевна?! Какими судьбами?

Женщина скинула на воротник платок, поправила волосы и снова спрятала их под легким козьим пухом.

— На семинар вызвали.

— Вот хорошо! — Безбровый скользнул в Валькино купе, уселся за столиком напротив. — Я ведь тоже на семинар. Самолетом хотел, да прособирался. Вы-то почему на поезде?

— Ничего, не барыня.

— Вы что, с сынишкой в райком?

Валек осторожно потянул из тепла ноги. Но тут же почувствовал, как тяжелая рука придавила их.

— Что же вы не вышли? — спросила женщина важного человека. — Надо же паровоз поднять, все там.

— Шутите! Поднять… Пусть кран вызывают. Паровоз, Мария Николаевна, не телега!

Разговор у них совсем разладился. Наступило молчание.

— Так что вы тут про шпалы говорили? — вспомнила женщина.

— Да так… К примеру… Кофе не хотите? У меня термос. Принести? Сынишка пусть отогреется.

Мария Николаевна посмотрела на Валька, замялась. Валек сделал вид, что спит. Хотел засопеть посильнее, но нос заложило, и он всхрапнул, тут же почувствовав, что покраснел от этой неожиданности.

— Спит он! — облегченно сказала женщина. — Не буду будить.

Кажется, ушел! Валек так долго притворялся спящим, что и вправду уснул. Он как-то мельком слышал гомон возвращающихся в вагон людей, потом почувствовал толчки тронувшегося в путь состава и обрадовался, не покидая сна, — подняли паровоз! Без крана подняли!

Потом ему приснился отец. Он неторопливо шел за вагоном и вглядывался в окно. Валек догадался, что паровоз поднимал отец, а все ему помогали. Надо было и ему, Вальку, выскочить из вагона. Вот не догадался!

— В следующий раз поможешь! — сказал весело отец.

Окно, оказывается, было открыто, в него задувал теплый, летний воздух. И тайга вдоль невысокого полотна была насквозь прогрета солнцем, укрыта расплывчато колеблющимся зноем. Валек пытался вспомнить и не мог — куда везет его радостно гудящий поезд? Тогда он решил спрыгнуть с поезда. Метнулся по коридору, выскочил в тамбур, обрадовался, что двери не заперты, и, примерившись к скорости, к мелькающим навстречу столбам, смело оттолкнулся от подножки. Прыжок получился легкий и длинный. Он перелетел всю насыпь и все летел. За насыпью тянулось неширокое озерцо. Бросились в стороны, в камыши, две только что любовавшиеся друг другом чирушки — уточка и селезень. Валька приподнимало и несло дальше — к березовой релке, через нее, через огромную марь, вдоль реки, берега которой заставлены островерхими зародами свежего сена…

Валек уже почти не боялся этого нескончаемого полета. Только завидев несущуюся навстречу преграду — огромную ель или даже сопку, он подтягивался весь, ожидая удара. Но удара не было, его просто переносило через любую преграду, как выбитую ветром из куриного крыла пушинку. Валек затревожился: куда затащило! Вон лосиха повела к водопою длинноногого малыша, вон медведь присел, вверх смотрит… Дальше, дальше от этого места! И Валек увидел город. Большие белые дома, трамваи, огромные самолеты, снующие во все стороны. Как приземлился — не понять, только очутился прямо возле охотничьего магазина. И вспомнил, что вез сюда кротиные шкурки. Полный чемодан. В поезде забыл!

…В вагоне было тихо. Валек чувствовал еще, как бьется растревоженное приснившейся бедой сердце, но уже успокоился, зная, что чемоданчик его никуда не делся — лежит себе под полкой в удобном тайничке. Четыреста шкурок! Правда, взрослые за лето, бывает, и по тысяче насушивают, но чего сравнивать! У них и тропы лучше, и капканов не сорок штук.

Валек стал кротовничать случайно. Отец этим не занимался. Вообще он какой-то равнодушный к охоте с рыбалкой. Приведешь к реке, удочку ему настроишь — лови на здоровье! Минуту поглазеет на поплавок, усмехнется и полезет в карман. А уж если задымил своей махрой, то непременно задумается, сонный какой-то станет. До пескаря ему, как же! И смотри: вроде не старый еще, сорока нет, а такой усталый. Работа работой, но и еще какой-то интерес должен быть у каждого. Иначе что это за жизнь? Тягота. Вон поселковые мужики — тоже на лесосеках вкалывают, аж рубахи заворачиваются, а ведь находят время с ружьем пошастать, щук поблеснить, грибов на зиму наворочать.