Антун Шолян - Гавань Страница 17

— Послушайте, Викица, — Слободану хотелось показать, что он все же кое-что значит. — Я в силах повлиять лишь на сумму, назначенную за дом, и на вопрос о выделении новой квартиры. Можем потребовать пересмотр решения комиссии и переоценку дома…

— А нельзя просто отодвинуть от домов эту трассу, взять немного в сторону, что ли? Ну так, говоря между нами. — Викица смеялась, ясно намекая на интимный смысл этого «между нами».

— Если бы дело было лишь «между нами», мы запросто повернули бы вспять Миссисипи.

Они улыбнулись, с недосказанностью было покончено; вероятно, Слободан даже не хотел знать, что она ему предлагает, но тем не менее предложенное принял, ей же было важно понять, что он это принимает: и предложение, и то, что предложено. А может быть, речь вообще не шла ни о какой сделке: может быть, эта недоговоренность являла собой лишь прелюдию рокового договора. Словно по взаимному соглашению, они переменили тему беседы.

— Вы что изучаете? — спросил оригинальный Слободан.

— Историю искусств, — сказала Викица.

— Судя по вашему возрасту, только что начали.

— Вы настоящий кавалер. Нет, уже восемь лет. И вовсе не потому, что я слишком углубляюсь в науку, просто в искусстве столько надо всего выучить, а времени мало. Да и к чему?

— Если времени мало сейчас, когда же его будет больше? — добавил он в свой тон капельку опытности.

— Человек стремительно мчится к чертовой матери, — сказала Викица. — Надо использовать каждую минуту, пока туда не угодишь.

— Как же вы ее используете?

— Как придется: то совсем глупо, то получше. Ради бога, не читайте мне нотаций, по горло сыта.

— Да я и не думал, — сказал Слободан. — Мне просто пришло в голову, не угодил ли я уже сам туда, то есть к чертовой матери. И не смогу ли помочь вам использовать эту минутку, хоть временно.

Викица окинула его игривым оценивающим взглядом.

— На вид вы еще ничего, жеребчик, — сказала Викица, — немного послиняли, но может, не совсем сошли с копыт.

— Да и вы ничего себе… как это теперь говорится?..

— Кошечка, — сказала Викица. — Я стоящая кошечка.

Они снова выпили: она — коньяк, он — вино. Поморщившись, Викица огляделась вокруг.

— Мурвица никогда не была Копакабаной, но сейчас выглядит просто ужасно, — сказала она. — А вообще, чем в этой дыре вы все занимаетесь?

— Днем копаем. Вечером сидим, где кто пристроится. Слушаем певичку в кантине или пьяных возле Катины. По средам приезжает кино. Все начинается на «К». Копакабана.

— С ума сойти, — сказала Викица. — С ума сойти!

Слободан улыбнулся и беспомощно развел руками, словно не оставалось ничего другого, как что-либо предложить.

— Не хотите завтра вечером пойти со мной на открытие нового отеля? Там устраивают что-то вроде банкета.

— Вы меня приглашаете в отель или на банкет? Это звучит довольно рискованно.

— Что получится, — сказал Слободан. — Давайте выпьем еще по одной, а там что получится.

На открытии мурвицкого Хилтона, блочного отеля, построенного для нужд Дирекции, впервые после начала работ собралась вся элита мурвицкой колонии. Отель этот был пробным детищем некоего индустриального предприятия, обещавшего украсить страну своими смонтированными из единых деталей городами. Облицовочная плитка фасада, тоже сделанная из некоего экспериментального материала (салонита? сипорекса?), уже покоробилась и пестрела темными подтеками, словно с неба моросил не мелкий дождичек, а хлестала бурая темпера. Но все же отель стоял. Земля вокруг него была изрыта, завалена неиспользованными бревнами и засыпана разными обломками, но отель стоял на отведенном ему месте — плоскокрыший, костлявый, на тонких металлических опорах-трубах, как современная избушка на курьих ножках (для новых сказок), первая в Мурвице ласточка в духе Корбюзье, предвестница будущего.

В неоновом свете просторного вестибюля люди с удивлением переглядывались, не узнавая друг друга: они уже отвыкли от костюмов «на выход». И вообще отвыкли встречаться. В Мурвице, хоть она и невелика, если человека не встретишь на службе — не встретишь нигде. Поэтому царившая в вестибюле атмосфера была насыщена ожиданием; всего больше нетерпения вызывали накрытые в ресторане столы, за которые не следовало садиться прежде, чем окончится официальная часть торжества.

Четыре молоденькие официантки, специально по этому случаю привезенные из соответствующего профучилища в Сплите, смущенно улыбаясь, обносили гостей ракией и коньяком. Вся Мурвица стоя вполголоса переговаривалась, разбившись на маленькие группы. Когда инженер вошел с Викицей, присутствующие обратили взоры в их сторону, но затем тотчас же перевели их на своя рюмки.

Что тут происходит? Похороны? — подумал инженер и сразу обнаружил причину общего трепетного благоговения. Оказывается, в Мурвицу пожаловал товарищ Цота. Маленький, коренастый, он стоял в окружении внимавших ему мужчин в серых костюмах. Среди них был и Грашо, на этот раз даже при галстуке, правда, тоже бесцветно-сером, как и рубашка. Не дай бог переборщить.

Были тут и женщины. Некоторых инженер знал: в основном секретарш и машинисток из Дирекции. Другие, очевидно, были супругами инженеров, техников, служащих. Чем толще была женщина, тем больше на ней было атласа и парчи. Ткани сверкали, а из-под них блистали и их обладательницы. Мужчины со знанием дела комментировали интерьер: и убранство дам, и убранство помещения.

В уголке, отделенном от гостей веревочкой, натянутой между двумя серыми колоннами, местный учитель дрожащей от нервной лихорадки рукой выстраивал и снова менял местами с десяток ребятишек различного возраста, но одинаково по этому случаю отмытых и аккуратно причесанных. От Цотиной свиты отделился один из членов Дирекции, выступил вперед и два-три раза громко хлопнул в ладони.

— Мне выпала честь по случаю торжественного открытия приветствовать находящегося среди нас товарища Цоту, а также всех присутствующих, внесших свой вклад в нашу трудовую победу. В ознаменование торжества прослушаем короткую художественную программу, а затем, — драматическая пауза, — в ресторане продолжим праздник за товарищеским ужином и с танцами, — бурные аплодисменты. — Первым номером хор нашей школы исполнит… — он долго развертывал скомканный клочок бумаги, извлеченный из внутреннего кармана пиджака, — песню «Да здравствует труд», — два-три предусмотрительных голоса подхватили: Да здравствует, — песню «Да здравствует труд» на слова Be. Назора[13].

Учитель тихонько дал ученикам первую ноту и энергично взмахнул руками над своей довольно малочисленной паствой, словно перед ним был объединенный хор радио и телевидения Загреба. Здесь стояли все наличествующие в Мурвице дети школьного возраста. Над школой нависла угроза закрытия. Для учителя это был последний шанс обратить на себя внимание.

Лук и стрелы — дикарю,Паровоз, село и город… —

запел хор ломающимися мальчишечьими голосами. Потом старший мальчик с местным далматинским акцентом прочел «Khevenhiller» Mе. Крлежи[14], видимо, в связи с упоминанием там известкового раствора и строительства крепости, а затем выступила певичка из кантины в сопровождении своего гармониста с «попурри из наших народных песен». Победа строителей пошла на руку ее карьере, она получила повышение: от сезонщиков в кантине ее перевели на постоянную работу в качестве певицы в отель. Поэтому ее «попурри» несколько затянулось. Наибольший успех у публики вызвали песни «Муя на луне коня кует» и «Волга, Волга». Последнюю песню публика даже подхватила, в основном в басовом регистре.

Затем товарищ Цота подошел к ленточке, поздравил всех сверху донизу, пожелал дальнейших успехов, помахал своими короткими ручонками: «Я, товарищи, все посмотрел, и все это хорошо. Это очень хорошо». Член Дирекции подал ему ножницы из маникюрного набора, и Цота, попробовав их, ради шутки, на ногте своего большого пальца и убедившись, что они достаточно остры, удовлетворенный дружным смехом и рукоплесканием, перерезал ленточку.

— А сейчас, — член Дирекции старался перекричать поднявшийся гвалт, — милости просим занять места за…

Но дальнейшего уже было не разобрать, так как все хлынули в ресторан. В образовавшейся у дверей толчее Грашо протиснулся к инженеру. Стоявшую рядом Викицу он словно бы не замечал.

— Что вы скажете о концерте, — пробормотал, косясь по сторонам и вполголоса, — как человек, так сказать, приобщенный к культуре?

— Боже мой, — уклончиво ответил инженер, — кажется, товарищ Цота остался доволен.

— Он всегда доволен на крестинах, — проворчал Грашо, снова оглядевшись, не слышит ли их кто-нибудь, — а на похоронах от него ни слуху ни духу. Вот как надо жить, дорогой мой!