Мастер Чэнь - Магазин воспоминаний о море (сборник) Страница 17

Да, кстати, и Гурнам не желал так легко расставаться с прошлым. В конце концов, он возил по индийским дорогам русских никак не меньше тридцати пяти лет.

— Сэр, а ваш коммунизм умер совсем? — спросил он меня как-то.

Если вдуматься, это был единственный за все годы наш настоящий разговор, во всех прочих случаях нам было просто приятно каждому делать свое дело. Ему — возить меня, мне — забираться в какие угодно кварталы, зная, что с Гурнамом не потеряешься и не пропадешь. Он ждет с машиной на углу.

— Умер, конечно, — признал я. — По моим наблюдениям, последние искренние коммунисты в полном смысле этого слова ушли от власти этак в пятидесятые годы. А люди вообще — ну, они просто верили в добро и справедливость, прогресс, в будущее счастье. Пока и в это верить не перестали. Сегодня, впрочем, некоторые верят в то же самое, только называют это все уже не «Ленин», а как раньше — бог.

— Кто только не побывал на нашей земле, — после мрачной паузы ответил мне Гурнам, сложив руки и глядя в неровную землю. — Британцы с их цивилизацией. Которая к ним пришла когда-то давно от нас и наших соседей. Мы смеялись, но терпели. Пока они были искренними, конечно, пока не начали смеяться сами над собой. Потом вот еще ваши коммунисты, помогавшие нам построить страну общего счастья. Мы улыбались, но терпели. Потому что вы хотели добра. А теперь все перестали нести Индии счастье, остаемся, как раньше, только мы сами. И бог.

Гурнам сокрушенно повертел головой, а я в очередной раз позавидовал его вьющимся волосам. Индийцы — северные индийцы, арии — вообще потрясающе красивый народ, и хорошие волосы тут играют не последнюю роль. Если бы не солнце, вогнавшее смуглость в их генетику, они, наверное, были бы по внешности лучшими из европейцев — то ли испанцы, то ли итальянцы…

— Отель, сэр? — спросил, наконец, Гурнам, увидев, что я покончил с сигаретой. — Я напомнил менеджеру, что вы особый гость, и он сказал, что заботится о вас по-настоящему.

— Сначала книги, — покачал я головой.

И Гурнам повез меня в заколдованное место — «на канат». Когда идешь под облупившимися колоннами этого обширного круга из абсолютно одинаковых колониальных зданий — площади Коннот, — кажется, что там можно кружить бесконечно. Такие же колонны, между ними такие же магазины, в том числе одиннадцать книжных. Вот только как найти тот, где гуру-продавец с печальными красными глазами в прошлый раз спокойно отреагировал на мой протест по поводу цены на карманное издание Хакани (вот же рядом — толстый том того же автора, но вдвое дешевле):

— Хотел бы я продавать их просто на вес, сэр.

Но Гурнам всегда сам знал, где меня высадить. А когда меня охватывала в очередной раз паника, когда я думал, что никогда не выберусь из этого круга колонн и не найду машину, как-то всегда получалось, что буквально напротив выхода из магазина, на беспощадном солнце, маячит элегантная, как трость, фигура в серой рубашке и машет мне рукой.

Возможно, он просто каждый раз перемещал машину вслед за мной, даже и делая полный круг по Конноту, что в делийском хаосе почти невозможно. Но он это умел.

«Пушкинский дом» когда-то управлялся командой из шести-семи советских — а позже, соответственно, россиян, включая завхоза, и не меньше семи индийцев. Генеральные представители «Пушкинского дома» на моей памяти поменялись раза три. Все были моими друзьями, и все держали Гурнама на почетной должности: главный из трех шоферов, шофер самого генерального, и никого больше. Ну, иногда генеральный сидел безвылазно в офисе и в этих случаях мог одолжить мне именно Гурнама, а не кого-то еще.

«Мерседес» к Гурнаму прилагался далеко не всегда. Бывало и что-то похуже. Но он любую машину водил так, что внутри нее сиделось как на диване.

Это был безупречный шофер. Он ни разу не ударил автомобиль по собственной вине. А в Индии, где все едут исключительно зигзагом, это — чудо. Он вытаскивал седоков из каких угодно ситуаций на делийских дорогах. Самая простая из них случилась со мной в первый же приезд: несчастный мальчик, протянувший руку за монеткой. Вы не можете не дать денежку плаксивому ребенку, даже зная, что сейчас их налетит еще дюжина, и тогда начнется кошмар. Вы лезете в карман, достаете кошелек с рупиями (в толпе!), начинаете судорожно в нем копаться — а этого нельзя делать ни в коем случае, потому что дети эти — не ангелы, вы сейчас с гарантией лишитесь всего.

— Эй! — говорит мальчику Гурнам с требуемой смесью доброты и строгости. И произносит пару слов на хинди. Мальчик исчезает.

Я помню также, как индийский министр культуры свернул с красной ковровой дорожки на какой-то пушкинской церемонии, чтобы пожать руку Гурнаму. Не для телекамер, а просто потому, что помнил его уже много лет и вот, наконец, решил познакомиться.

Сейчас я понимаю, что именно Гурнам был лицом «Пушкинского дома», потому что представители, генеральные и прочие, менялись, а этот человек оставался.

Более того, если не в Москве, а именно в Дели посмотреть на портрет Пушкина, с его курчавыми волосами… и представить себе, что они подстрижены покороче, что в них появляется седина… то проступают черты Гурнама. Шофера «Пушкинского дома».

Вот так это и было, год за годом: аэропорт, Дели, встречи и лекции, улицы, магазины, Гурнам, — пока руководить «Пушкинским домом» не приехал гаденыш Боренька и не вышвырнул Гурнама вон.

На самом деле сначала я желал новому генеральному успеха, он мне нравился, а потом мне его было отчаянно жаль, этого Бореньку. Потому что где-то я видел точно такого человека — попросту летавшего по коридорам перед отъездом за рубеж. Красивый, по-настоящему красивый молодой человек лет тридцати, улыбавшийся всем влюбленными глазами, искрившийся уверенной веселой энергией, получивший тот самый, главный в своей жизни шанс.

И какой шанс! Двухэтажный колониальный особняк с колоннами в британском Новом Дели, среди большого сада, по которому скачут бурундучки и летают попугайчики. Три автомобиля, три шофера, еще четыре индийца — уборщики, компьютерные инженеры и так далее. Отличная репутация конторы в целом, масса людей, встречающих тебя в Индии улыбкой просто потому, что «Пушкинский дом» здесь годами возглавляли не худшие люди. Маленькое королевство и его молодой король с горящим взором.

Где же я его раньше видел, такого человека? Да в зеркале, конечно. Не так и давно. Мое королевство было поменьше, и не в Индии, но я с радостью принял его — как и Боренька, я знал, что не провалюсь, — и я с честью его оставил, когда пришел срок.

Я ждал тогда своего шанса несколько лет. И, получив, не упустил его.

Размышляя о том, почему все получилось у меня и не получилось у гаденыша Бореньки, я долго пытался сказать себе: другая эпоха, несколько иная работа, другая страна плюс множество случайностей… А вспоминал на самом-то деле пустяк.

Его звали Антонио, он тоже был шофером, и — когда я приехал и унаследовал этого самого Антонио от предшественника — вся штука оказалась в том, что шофер мне был абсолютно не нужен. Предшественник водил плохо, я — для меня автомобиль как любимая лошадь, я дергаюсь, когда кто-то другой прикасается к его стеклу, открывает дверцу. Я могу провести за рулем сутки в пути непонятно куда, просто ради езды как таковой.

Но у меня в мыслях не было уволить Антонио лишь потому, что я собирался водить свою машину сам. Москва вежливо намекнула: а он теперь зачем? И у меня даже мелькнула тогда мысль: может, просто платить ему из своего кармана — подумаешь, деньги, меньше одной шестой моей собственной зарплаты? Или сделать его курьером? В итоге Антонио остался до конца, работа ему нашлась — мыть машину, возить ее в сервис, катать мою семью, пока я безвылазно сидел за клавишами…

Если вспомнить сегодня — очень честно — почему я не смог поступить иначе, то ответ у меня получается предельно простой.

Я испугался. Я не мог бы смотреть в печальные глаза Антонио, сообщая ему, что он больше не нужен, и кормить семью с двумя детьми в нищей стране он теперь должен как-то по-другому. Я мог бы попросить кого-то из друзей сообщить ему об увольнении, но это уже было просто бредом, да и какие друзья у только что приехавшего в страну человека? Они появляются позже, если повезет.

Я даже мечтал тогда: может, он сделает какую-то большую гадость, после которой я смог бы рассердиться. Но гадости не было. И Антонио остался.

Впрочем, гаденыш Боренька уволил не только Гурнама, а, вообще-то, почти всех. В полученном им оскудевшем королевстве было еще три россиянина — не так много, как раньше, но все же. Одному было шестьдесят, он знал Индию так, что Бореньке подобное не удалось бы и за пару десятилеток. И после первого же полученного от нового начальника распоряжения он попробовал вежливо подсказать Бореньке, каких ошибок в этой стране не надо совершать никогда. Дальнейшее было делом техники.