Олег Коряков - Дорога без привалов Страница 17

— Ну и что же ты предлагаешь?

— А разве не ясно? Что критикую — то исправлять надо. Вот это и предлагаю. И еще вот думаю, всей бригадой думаем: надо искать, надо найти что-то новое, свежее. Пойми, вот съезд пройдет — такие дела перед нами встанут, такая гора дел, аж, и верно, дух захватывает. Вот я оглядываюсь лет на двадцать назад. Мы на своих печках за это время продукции стали давать в два с половиной раза больше. Так? Техника, автоматика. Сам знаешь. Теперь вперед смотри. Новый цех мы строить не будем, в этом свое дело сделаем. А как? Надо, понимаешь, поскорее увеличивать вес садок. Печи выдержат, разливочные ковши нужно переделывать, увеличивать мощность. На этом, как считаешь, процентов десять — пятнадцать выиграем?

— Если не двадцать…

«Да еще столько же ты своей хваткой возьмешь», — с ласковой усмешкой подумал сейчас Виктор Титыч, глядя на Федора, распоряжающегося у печи. И вновь почуял в себе накатывающуюся волну радости…

Могуче заревели и обволоклись клубами едкого коричневого дыма электроды. Страшной силы ток устремился в толстые, похожие на слоновьи ноги графитные штыри, чтобы разогреть их почти до четырех тысяч градусов.

Виктор Титыч наконец раскурил папиросу и побрел к соседней печи, где шел очередной ремонт…

Время бежало скачками. Их было много, этих скачков, потому что Федор считал время минутами. И все же часовые интервалы казались короткими и слишком быстролетными. Или очень уж торопилась длинная стрелка на циферблате?

Первая проба, — Федор понял это, когда еще Саша Муратов только сливал сталь из чашки пробника, — оказалась явно неподходящей. Третий подручный Арефьев, зажав клещами кусок раскаленного металла, торопливой рысцой направился в экспресс-лабораторию, а Федор уже взялся за лопату. Подручные немедленно сделали то же самое. Присадочные материалы аккуратными, казалось, даже чистенькими кучами лежали на рабочей площадке. Первая лопата бокситов ухнула в слепящую кипень металла, и сразу снопы ярких шлаковых звездочек и клубы дыма и пламени вырвались из завалочного окна. Федор только махнул правой рукой — рукавица шмякнулась о чугунную плиту пола. Пальцы крепче ухватили черенок лопаты — в бой!

Федор любил эти минуты. Дрожало и билось в утробе печи многотонное металлическое варево, бушевала бешеная электрическая гроза, и от сталевара и его подручных зависело, какой быть плавке. Здесь варят сталь такую, что уже от двух-трех тысячных процента содержания фосфора и серы плавка может «попасть в анализ» или нет.

Движения Федора стали резкими, сильными и быстрыми. К нему пришло счастливое возбуждение бойца, идущего в решающую и — он знает! — победную схватку. Он не замечал грязного пота, стекающего по лицу.

В то же время Федор привычно, почти непроизвольно следил, как орудуют у печи его помощники — Яков Тушнолобов, Саша Муратов, Николай Арефьев. И, может быть, у него не было возможности охватить разом всю картину работы родного коллектива, понять величественную красоту этих умных, согласованных и строго рассчитанных движений, но сердцем, больше того — всем телом своим, он ощущал себя и своих ребят как нечто единое и неразрывное. От того прибавили силы, и ритм движений учащался, и длинная стрелка на циферблате прыгала уже медленнее и осторожней…

Смена приближалась к концу. Бросив лопату в ящик, Федор вытащил папиросу. Облокотившись на перила мостика над канавным пролетом, он курил, поглядывая вниз.

Зацепив крючьями матово-красные слитки, мостовой кран вытаскивал их из канавы. Вот он — недавний лом, отслуживший свое и рожденный наново. Милая сердцу сталевара работяга-печь, славные ребята — подручные и сам он, Федор Петухов, потрудившись дружно, дали вчерашним бесполезным кускам металла доброе назначение в жизни. Его еще побьют и помнут, этот металл, пожарят да пообкатают, и пойдет он гулять по родимой стране России и надежно работать станет.

Вот ведь как получается. Один из самых древних, коренных на Руси заводов, — в этом месяце ему исполнится 235 лет, — Верх-Исетский завод ныне оснащает специальными сталями одну из самых современных отраслей индустрии — электротехническую.

В жизни многое так. Был металл никуда негодный, лом, хлам — прошел переплавку — нужен нарасхват, первый сорт. Был народ темный, полуграмотный, забитый — прошел через горнило великих революционных испытаний — теперь на него равняются другие народы мира. А нам еще дальше беспредельно расти. Есть что развивать, есть и что искоренять.

Федор вспомнил комнату партбюро. Там, на стене, висят красиво оформленные таблички: проведение лекций в цехе, занятия всевозможных кружков, формы политической учебы, а рядом — кричащим пятном — табличка: «Количество прогулов». Да, есть и такое, ему как члену бюро, отвечающему за вопросы быта, это хорошо известно. Но табличка эта, настораживая, вместе с тем и радует: из года в год уступы диаграммы на ней круто падают вниз. В прежние годы — цифры двузначные, ныне — маленькие однозначные цифирьки. Скоро они исчезнут вовсе. И не придется краснеть бригаде Мухлынина, и не будет больше партбюро разбирать жалобное заявление жены экономиста Б., и алая стрела перевыполнения плана на графике полезет вверх еще стремительнее…

— Всерьез на рыбалку задумал? — услышал Федор голос Башмакова над своим плечом.

— Какая рыбалка!.. Ты о карте? Тешусь пока только картой.

— Завтра же пересменка.

— Завтра дежурство. Как-никак я дружинник. А послезавтра — совещание в райкоме. Рыбалка подождет.

Помолчали.

— На митинге выступать будешь?

— Не знаю…

Деловито и мощно гудели электроды. От печи веяло жаром.

Два сталеплавильщика, два друга задумчиво молчали. У огня человек неразговорчив…

(«Известия», 6 ноября 1959 г.)

Юрий СМИРНОВ, год 1967-й

1. Частная деталь

В тот вечер мы так и не сыграли в шахматы: из книжного шкафа Юрий Александрович извлек альбомы, и остаток вечера мы с ним просидели над фотобиографией семьи Смирновых. И на другой день не сыграли, и на следующий: хоть и приятно поколдовать над хитросплетением нежданных ситуаций на многоклеточной доске, все же время на это тратить было жаль.

А ведь перед тем, просматривая всяческие Почетные грамоты и дипломы, что хранятся у Юрия Александровича в заветной папке, я видел и дипломы за победы в шахматных баталиях, в которых он участвовал в составе заводской команды. Я уже, грешным делом, подумывал: «Наверное, это его хобби, увлечение» — а тут осекся. В блокноте моем появилась запись: «Частная деталь биографии героя — его хобби. Если хобби отсутствует…»

Расшифровывается эта запись так: у Смирнова хобби нет. Хорошо это или плохо? Вопрос сей проистекает от многочисленных журналистских восторгов, которые в последнее время почему-то непременно возникают при разговоре о хобби. Хоть какое-нибудь маломальское увлечение выискивают даже там, где его не бывало. Так, слышал я, что у академика Павлова было свое хобби — городки. Помилуйте, да вовсе никакого хобби у Павлова не было, а в городках этот умница человек искал активного отдохновения от праведных умственных дел. Подвернись ему другая игра — занялся бы ею.

Лишь недавно в очерке об одном талантливом ученом, лауреате Ленинской премии, я прочел трезвое рассуждение о том, что никогда у него не было никаких увлечений, кроме физики — предмета его занятий. Вот это мне понравилось. Действительно, большая увлеченность делом разве обязательно нуждается в еще каких-то мелких увлечениях?

Правда, мой герой — не ученый. Юрий Александрович Смирнов — бывший сталевар, ныне обер-мастер мартенов Северского трубного завода. Но страстная и устойчивая увлеченность своим делом — одна из черт его натуры. Пришла она не сразу. Когда-то Юрий Смирнов и не подозревал, что будет сопричастен гулкому и горячему ремеслу сталеплавильщика. Однако пример преданности избранному на жизнь делу был у него перед глазами с детства.

Отец его, ярославский крестьянин Александр Павлович Смирнов, отдав свое сердце лесу, отправился пешком в столицу, чтобы овладеть там подходящей наукой, и, закончив лесную школу, уехал затем в сибирскую тайгу. Там-то, среди тюменских лесов, в небольшом поселочке Катышки, Юрий и родился в 1928 году. Парнишечьи увлечения его прямо зависели от дела отца: с ним бродил он по лесу, охотничал да рыбалил и, конечно, вовсе не думал, что настоящая-то жизнь его начнется у ревущего буйным пламенем мартена на старом уральском заводе в верховьях Чусовой.

Когда семья приехала в те места — в город Полевской, — землю Родины опалила война. Отец ушел на фронт и там, под Курском, пал на ратном поле.

Юрий к тому времени, распрощавшись по нужде со школой, начал работать слесарем. Но осенью 1943 года горком комсомола направил его в группе молодежи в школу ФЗО при Северском металлургическом заводе. Его спросили там, кем он хочет стать.