Анна Йокаи - Что с вами, дорогая Киш? Страница 17

Петер прикрыл лицо носовым платком.

Дома? Дома надо будет прокрутить все задом наперед, как кинопленку… необходимо найти корень собственной глупости.

Задним числом это несложно. Зверь и тот понимает, что такое ловушка, только надо сперва в нее угодить. Распознать заранее… вот это наука…

Две недели! И всего лишь десять минут перед «Несением креста!» Какая расточительность! Промотать все отмеренное время!

— А как мы экономили, как гроши считали? — говорила Марта, скорее самой себе, чем Петеру. — Мы же не миллионеры какие-нибудь!

Петер задремал. Сквозь сон до него доносилось непрерывное бормотание женщины:

— Вот эти полные чемоданы у вас над головой, они, сударь мой, как-никак ваши… Их никто не отберет.

— На таможне видно будет… — пробормотал Петер. Он проваливался все глубже. Краски мира сливались перед глазами. — А сейчас мне необходимо поспать… спать, спать, до самой границы…

Перевод В. Белоусовой.

УРОК ВЕНГЕРСКОГО

Вчера я проводила урок при открытых окнах. Солнечные лучи проникали в класс до самой кафедры, приятно согревали спину.

А сегодня опять льет дождь. Как зарядил спозаранку, так и лил все утро и пополудни. В школу я потащилась еще более уставшая и отупелая, чем обычно.

Мать на крик кричала всю ночь. Я дала ей три таблетки, а толку чуть. Дети беспокойно ворочались, но так и не проснулись. К крикам и стонам больной они привыкли, как к запугиваниям чужим злым дядькой или старьевщиком.

Пишта приютился в кухне, на ящике для грязного белья, — в зимнем пальто, надетом поверх пижамы. Чашку из-под кофе он не ополоснул, на дне прилип сахар. На плетеных из соломы шлепанцах — дырки от окурков, которые он затаптывал ногой. Нижняя губа брезгливо оттопырена. Понапрасну я окликала его, он не отвечал. Ничего удивительного, так повелось годами. Я крутила газовый кран, регулируя пламя в горелке. Сильнее, слабее — и снова то сильнее, то слабее. Языки пламени вырывались со змеиным шипением.

К четырем утра приступы боли у мамы утихли. Я протерла ей все тело одеколоном. Она попросила апельсинового сока, но пить не стала. Потом поинтересовалась, сдала ли я в чистку ее зеленый костюмчик.

Маме семьдесят пять лет. У нее рак кишечника.

С пяти до семи я спала. В половине восьмого дети ушли в школу. До полудня я занималась уборкой, кое-как сварила обед. В половине первого умылась, подкрасила губы. Повязала голову рваной дождевой косынкой. С трудом втиснулась в переполненный трамвай. Меня прижали к какому-то молодому человеку, я упиралась ему в грудь. Трамвай вез нас, как дрова.

В учительской столовой на обед была котлета с тушеной капустой.

Одна из преподавательниц опаздывала к уроку — у нее новый ухажер. Мы перемывали ей косточки, пока не прозвенел звонок, а потом не спеша потянулись к лестнице. Три минуты до начала протянешь — и то передышка. Мне сказали, что на чулке поползла петля. Я ойкнула, хотя вот уже четвертый день хожу с этой «дорожкой».

Урок у меня был в седьмом «б», то ли грамматика, то ли литература. Хорошо, что ребята знали расписание и даже учебник мне подсунули, чтобы я посмотрела, где мы остановились. При моем появлении класс дружно встал. Дежурный перечислил фамилии отсутствующих. Двое-трое ребятишек пересмеивались, но я не стала их одергивать. Успокоились сами. Секунд двадцать мы молча смотрели друг на друга, я и класс. Потом я вздохнула и сделала знак садиться.

Готовясь начать урок, я встала у среднего ряда и оперлась ладонью о парту. Взгляд мой случайно упал на лицо Кати Ковач — оно было все в синяках. Вызвать бы ее к доске: помнится, у нее плохая отметка и надо исправить. Вместо этого я, скорее из лени, поинтересовалась, где она ухитрилась так разбиться.

Признаться, я даже не рассчитывала на ответ, а Кати Ковач расплакалась. Старший брат колотит ее кулаками, гонит обратно на хутор. «Какой ужас», — сказала я. Близнецы Фаркаш презрительно ухмыльнулись. Разве это ужас? Вот у них в доме четырехлетнего мальчугана ставят на колени с завязанными глазами и бьют плеткой. А вот ее приемный отец никогда не дерется, похвасталась Энике Якаб, он только пьет. Всё пропивает подчистую, поэтому она и ходит зимой в спортивных тапочках.

Ребята заговорили наперебой, каждому было что порассказать. О матери какого-то мальчика, которая умерла от аборта. О тринадцатилетней девочке, которая покончила с собой.

Время от времени я вставляла реплики. Что я могла им сказать? Больше всего мне хотелось сесть вместе с ними за какую-нибудь парту в просторном классе, украшенном государственным гербом. Я видела перед собой маму в розовой кружевной нейлоновой сорочке, исхудавшую до тридцати двух килограммов. В руках у нее щипцы, она завивает волосы.

Я чуть слезу не пустила. И тут поднялся Пали Херберт и сказал, что он уже выбрал себе будущую профессию. Он будет палачом, такое занятие ему по душе.

Мне стало страшно. Хлопнув в ладоши, срывающимся голосом я потребовала тишины. Дети смолкли, выпрямились за партами. Глаза у них погасли.

Я тоже вытянулась в струнку и начала объяснять новый материал. Четко, размеренно, своим обычным тоном.

Составные предложения делятся на сложносочиненные и сложноподчиненные. Сложносочиненное предложение объединяет две самостоятельные мысли, связанные между собой по содержанию. А сложноподчиненное предложение мы всегда сможем отличить… слушайте внимательно, дети, это очень, очень важно…

Тут я запнулась. Тронула пальцами макушку горбатенького Дюри Хорвата. Очень важно!.. Что именно?

Меня разобрал смех. Дети, удивленно вскинув головы, смотрели на меня, а я никак не могла остановиться. Постепенно мой смех заразил всех.

Уткнувшись лицом в парты, весь класс покатывался со смеху.

Перевод Т. Воронкиной.

ИЗ СБОРНИКА «МЯЧ»

(1971)

В КРУГУ СЕМЬИ

— Сегодня уже два раза негров показывали по телевизору! — радостно завопил Пишта. — Уже два раза показывали… Один раз они танцевали, другой раз их били…

— Да замолчи ты! — прикрикнула на него мать. Она тащила Кристи в ванную, а та упиралась.

Арон Ковач хотел было что-то сказать, но промолчал. Домой он приходил усталый и понимал, что словами тут ничего не добьешься, почти ничего. А если он и говорил что, то позднее, когда фиалковым светом загорался ночник, он уже жалел о своих словах. Трудный сегодня был день в министерстве. Во-первых, было очень жарко, а жалюзи сломалось. Во-вторых, дядюшка Вили ни с того ни с сего начал под него копать.

— Пап, — сын толкнул отца в бок, — кино сегодня будем смотреть?

— Нет, не будем, — устало ответил отец. — Вам завтра рано вставать.

— А вот и не рано! — закричал Пишта и принялся носиться по комнате. — У нас завтра после обеда занятия! Можно мы посмотрим «Идут солдаты»?

В ванной раздался дикий вопль. Арон вскочил с кресла, подошел к двери.

— Что у вас там опять?

— Ничего, — голос Ирмы звучал приглушенно. — Мыло в глаза попало.

— Ну можно мы посмотрим? — Пишта дернул отца за полу пиджака.

— Па-ап, па-па… — позвала Кристи, — уже началось?

— Не вертись… Шею не даешь вытереть. Да угомонись ты, а то получишь у меня!

— Фильм не только для взрослых. Про войну. Ух, здорово! — Пишта нетерпеливо замолотил кулачками по диванной подушке.

Нет, дядюшке Вили определенно что-то надо. Разве прежде он решился бы критиковать какие-то его распоряжения… Еще две недели назад он же сам сказал на планерке: «Пока у нас работают такие толковые специалисты, как товарищ Ковач…» — и так далее, в том же духе. А теперь — «проверка была недостаточно тщательной». Что он хотел этим сказать? И вообще, собственно, кто он такой, этот Вильмош Шобер?

— Почему солдат показывают, а войны нет? — Пишта ползал на коленках перед самым телевизором.

В комнату влетела Кристи. С ее волос капала вода. Следом — Ирма с полотенцем.

— Кристи, сейчас же поди сюда! Никаких телевизоров, у тебя голова мокрая!

— А вот и не мокрая! Где мои тапочки?

— Пишта, найди сестренке тапочки. Да не лезь ты под диван, возьми щетку.

— Вот они под креслом… Пап, встань, а то мне не достать!

— Почему все обязательно надо раскидывать? — строго спросил Арон, но злости в голосе у него не было.

— Просто ужас до чего ты обленился, — обиженно сказала Ирма. — И все тебе не так. Лишь бы к чему-нибудь придраться.

— А за что их полицейские избили? — Пишта дернул отца за галстук.

— Кого-кого они избили? — заинтересовалась Кристи.

— Не знаю… в теленовостях показывали.

— Ну вот, а я этого не видела, и все из-за того, что ты мне ногти стригла. И вообще, зачем надо было стричь ногти?