Евгений Мин - Ценный подарок (сборник) Страница 17

Старуха была высокая, худая. Даже в жаркие дни она ходила вся в черном. Сколько лет было Изабелле Иоанновне? Не знаю. Думаю, что не больше двадцати, но тогда она казалась мне пожилой и смешило, что мать называла ее «девочка». Она была светло-рыженькая, невысокого роста, белокожая, с маленькими острыми зубками.

Людвига Францевна, несмотря на всю мрачность, сошлась с моей мамой. Впрочем, не было человека, которого не привлекала бы мамина доброта. Когда потом моя первая жена ушла от меня, она еще долго приходила к маме, делясь своими радостями и бедами, и мама помогала ей наладить новую жизнь.

Мама узнала от Людвиги Францевны, что немцы во время первой мировой войны зверски убили ее мужа. После этого она с маленькой Изабеллочкой бежала в Россию.

По субботам к вечеру приезжал папа. Он был одет так, будто собрался в театр или в гости. На нем был новенький светлый костюм с опущенными плечами, брюки «дудочкой», узконосые, длинные ботинки, такой пестрый галстук, от которого у меня рябило в глазах.

Папе все нравилось в деревне: воздух, запах деревьев и трав. Он говорил, что если бы не служба, он всегда бы жил в деревне, а к старости он непременно уйдет из каменного городского мешка.

— Тебе еще далеко до старости, — улыбалась мама, — ты успеешь передумать.

— Нет, — приглаживал папа свои тонко подстриженные усики, — время пожирает нас. Мы незаметно состаримся и непременно переедем сюда — поставим дом над рекой и будем жить в слиянии с природой.

Однажды, увлекшись, он сказал:

— Знаешь, Оленька, может быть, тогда здесь уже будут городские удобства, электричество, водопровод. Все-таки это очень приятно, принимать душ.

— Водопровод, — не выдержал я, хотя мне было запрещено вмешиваться в разговоры взрослых, — это здорово, а то мама и Изабелла Иоанновна таскают воду из колодца. Людвиге Францевне не позволяют, потому что она старая, а про меня говорят — он маленький.

— Оля, ты сама носишь воду! — возмутился папа и даже покраснел. — Женщина не должна делать этого. Нужно нанять бабу.

В Ганичеве мою маму тоже называли бабой, и я не очень понял, о чем говорил папа, но спросить его не решился.

Снова пригладив усики, папа сказал:

— Сегодня, Оленька, я сам наполню всю кадку, и вам хватит на неделю.

В воскресенье, после обеда, он уехал в город, сказав, что у него деловая встреча. Река, лес, все это так прекрасно, но дела есть дела.

— Поезжай, милый, — сказала мама.

— Ждите меня в следующую субботу, а может быть, даже в четверг, — пообещал папа.

После его отъезда я заглянул в сени, кадка для воды была пуста. Должно быть, папа забыл наполнить ее.

В четверг и даже в субботу он не приехал и явился только в воскресенье к обеду. Я видел, что мама скучает, и старался утешить ее, говоря, что ничего страшного с папой случиться не может, он большой и сильный.

— Конечно, — говорила мама, — но есть такие дела, которые нельзя отложить.

В Ганичеве я скучал. Городской мальчик, я не сошелся с деревенскими ребятами. Они смеялись над моими короткими штанами и панамой. Они с разбега бросались в реку, а я, не умея плавать, стоял на берегу. Они дразнили меня «красненький». Волосы мои тогда были огненного цвета. Они играли в бабки и городки, а я в крокет. Гулять я ходил с мамой и братом Шуриком. Мама боялась заблудиться, и поэтому мы не удалялись дальше опушки леса. Купаться, просто окунуться, войти в воду, мама не позволяла, говоря, что вода холодная, вот когда она потеплеет, можно будет, но вода не становилась теплее.

Однажды, в субботу, папа привез студента Геннадия Семеновича. Он познакомил его со всеми жильцами нашего дома. Они называли себя по имени-отчеству. Когда очередь дошла до меня, я, невольно подражая другим, назвал себя Сергеем Адамычем.

Все смеялись, а студент сказал:

— Честное слово, ничего смешного. Мы и не заметим, как он станет Сергеем Адамовичем, а все мы будем старичками.

Пана грустно погладил картинные усики и сказал:

— Моменто мори.

Конечно, я не понял, что это значит.

Мне очень хотелось поговорить со студентом, и я спросил:

— Простите, Геннадий Семенович, что это за молоточки у вас на тужурке?

— Это эмблема, знак того, что я будущий путеец, человек, который строит железные дороги, для нас это самое главное.

— Я думаю, нам нужнее шоссе, — сказал как всегда непререкаемым тоном папа.

Они начали спорить о вещах, незнакомых мне, но я не хотел уходить с крылечка.

Пошел дождь. Медленно падали круглые тяжелые, как ртуть, капли.

— Изабелла, — сказала Людвига Францевна, — девочка, ты видишь, идет дождь.

— Дождик, дождик, перестань, — весело пропела Изабелла Иоанновна.

— Летний дождь полезен для человеческого роста, — серьезно сказал студент и подмигнул мне.

Старая полька, не обратив на него внимания, будто он был неодушевленным предметом, что-то сказала по-польски Изабелле Иоанновне и увела ее. За ними ушла и мама.

Дождь все припускал. Мелкой и частой дробью он бил по крыше. Папа и студент стояли на крылечке под навесом, забыв, что рядом с ними я.

Сначала папа сердился на погоду, которая всю неделю пышет жаром, а к субботе разражается дождем. Потом он как-то неожиданно спросил студента:

— Ну, как понравилась эта птичка Изабеллочка?

— Красивая девушка.

— По всем статьям хороша, — погладил папа свои усики, — но боюсь, что под охраной Людвиги Францевны она останется старой девой.

— Папа, — вмешался я, — что такое «старая дева»? Сколько лет нужно, чтобы считаться старой девой?

— Старой девой? — задумчиво переспросил папа и тут же рассердился: — Что ты болтаешь и подслушиваешь разговоры взрослых? Марш домой! Да и мы пойдем, Геннадий, знаете, разыгрался аппетит.

Дождь струился длинными тонкими нитями.

Вечером играли в лото. Папа зевал, Людвига Францевна была мрачна, как всегда, я ошибался больше, чем обычно, студент и Изабелла Иоанновна сидели на крылечке под навесом. Время от времени оттуда доносились взрывы смеха. Людвига Францевна, забыв про лото, кричала:

— Белочка, веди себя прилично, помни, что ты девушка.

— Помню, мамочка, — смеялась Изабелла Иоанновна, — у меня хорошая память.

Старуха умолкала, но при новом взрыве смеха кричала:

— Изабелла, когда ты выйдешь замуж, ты будешь слушаться своего мужа, а сейчас ты должна слушаться маму.

— Милая мамочка, — еще громче смеялась Изабелла Иоанновна, — я надеюсь, что мой муж, если найдется такой безумец, будет слушаться меня.

Я не понимал, почему так смело разговаривает Изабелла Иоанновна со своей матерью, раньше этого не было никогда.

Игра в лото не ладилась. Разошлись рано.

Я уже спал, как вдруг, расслышав шаги, открыл глаза и увидел студента.

— Геннадий Семеныч! — вскричал я.

— Тише, тише, кот на крыше, Сергей Адамыч, — смеялся студент.

— Пожалуйста, не называйте меня так, — попросил я.

— Хорошо, я буду звать тебя «бледнолицый брат мой», а ты зови меня Орлиное Перо. Ты читал Майн Рида?

— Еще бы!

— Молодец, — кивнул головой студент, — теперь у нас будет дружба людей племени коротковолосых.

Я подумал, что студент шутит, как может будущий путеец дружить с обыкновенным мальчишкой.

— Спать, спать, — сказал студент, — завтра мы пойдем охотиться на антилоп. Спать, — повторил он, укладываясь на топчане, который здесь поставили для него.

— А ты счастливый, — вдруг сказал он.

— Чем?

— Тем, что рядом с тобой живет девушка из племени Белочек.

— Какая белочка?

— Глава племени Черный Амулет зовет ее Изабелла Иоанновна, а наше племя знает, что она Белочка, у нее такая маленькая ножка, какой нет ни у кого, впрочем, тебе не понять. Спать, спать!

Утром все еще шел дождь, папа уехал, взяв с собой студента. Мне казалось, что ему не очень хочется уезжать. Попрощаться с Изабеллой Иоанновной и Людвигой Францевной он не смог. Они вставали поздно. Отведя меня в сторону, студент сказал:

— Бледнолицый брат мой, передай от меня привет Белочке, скажи, что я еще приеду. Только пусть этого не слышит Черный Амулет. Понял?

— Понял, — сказал я, и мне показалось, что у моего друга Орлиное Перо невеселое лицо.

Студент вернулся в среду днем. Он приехал на велосипеде, к багажнику которого был привязан чемодан.

В те годы для нас, мальчишек, велосипед был такой же заманчивой мечтой, как автомобиль для нынешних молодых людей. Я не раз просил папу:

— Купи мне двухколесный.

— Нельзя, — говорил он, — у тебя еще ноги не достают до педалей, сначала вырасти.

— Нельзя, — сказала мама, — ты разобьешься.

Теперь, даже не поздоровавшись, я смотрел не на студента, а на его сверкающий никелем на солнце велосипед.