Жан-Филипп Туссен - Фотоаппарат Страница 17

35) Ракушки, коллекция минералов, агатовые кружочки, бокалы, подставки для яиц, салфеточки, носовые платки, масленки, висюльки, лакированные коробочки, штопоры, старинная утварь, охотничьи ножи, серебряные ножички, табакерки из слоновой кости, тарелки, вилки, фигурки святых, нэцке. Мне удалось отпереть огромный железный сундук, увешанный замками и перетянутый потертыми веревками, и в нем я с удивлением обнаружил все это барахло, принадлежащее, как видно, прежним жильцам — сибаритам с барскими замашками, судя по изысканности найденных предметов.

36) С прежними жильцами мы встречались накануне нашего переезда. Перед тем, как съехать, они пожелали с нами познакомиться получше. Они позвонили нам и пригласили на бокал вина. Вечером того же дня мы отправились к ним, захватив с собой бутылку бордо. Хозяин, элегантный господин, взглянув на бутылку, сказал, что вино прекрасное, но тут же признался нам с вежливым смешком, что сам он не любитель бордо — предпочитает бургундское. Я отвечал, что мне не слишком нравится его манера одеваться. Улыбка у него несколько скривилась, он покраснел. Возникла заминка, после которой разговор возобновился не сразу. Мы вчетвером стояли в прихожей, скрестив руки на груди и глядя в пол, Эдмондссон рассматривала картины. Хозяйка с дружелюбной улыбкой разрешила неприятную ситуацию, пригласив нас в гостиную. Там мы сели среди коробок, приготовленных для переезда, на раскладные стульчики. Хозяин принес оливки в глиняной вазочке и бутылку бургундского, которую он торжественно открыл. Нам пришлось встать и сложить стульчики, чтобы достать коробку, в которой находились хрустальные бокалы, обернутые папиросной бумагой и заботливо переложенные стопками старых газет. После того, как хозяин налил мне вина и я отметил, что нахожу его замечательным, он проникся ко мне доверием, явно почувствовал себя лучше, снова повязал свой шейный платок и стал рассказывать нам о себе, о своем прошлом и своей работе. Он работал оценщиком. Его жена родилась в Ниме. Они познакомились на Изумрудном побережье на Сардинии. Переехать они решили потому, что им надоел Париже. Им нужно уединение, чистый воздух, деревенская жизнь (он заранее приходил в восторг от мысли, что по утрам они будут просыпаться от птичьего щебета). А поскольку в конце года он выходит на пенсию, они поселятся в Нормандии, на подновленной фермочке. Его радовала эта перспектива. Он сможет рыбачить, мастерить, ходить на охоту. Напишет роман. А сад у вас будет? — спросил я, чтобы он не начал рассказывать нам сюжет романа со всеми его интригами и хитросплетениями. Огромный сад, — отвечал он, — почти парк, и мы сможем совершать долгие прогулки среди молодой поросли, верно Брижит? Брижит согласилась, улыбнулась нам и предложила взять по оливке. Поставив вазочку на коробку, она повернулась ко мне и спросила, чем я занимаюсь. Кто, я? — спросил я. Поскольку я замолчал, Эдмондссон ответила вместо меня. Узнав, что я занимаюсь наукой, хозяева обрадовались и принялись по очереди задавать мне вопросы о моей работе, отпускать замечания, высказывать свою точку зрения. Они говорили с увлечением, стараясь быть как можно более убедительными, и в конце концов начали давать советы. На моем месте они подошли бы к делу по-другому, — сообщили они. Я выплюнул косточку в кулак и покивал головой, не очень-то слушая. Объяснив мне в общих чертах, какими выводами следует закончить мою диссертацию, они встали, уверенные, что им удалось доказать мне свою правоту, и предложили нам обойти квартиру, чтобы сообщить некоторые хозяйственные подробности. Мы двинулись. Они шли впереди, описывая нам все, что мы видели. Мы ходили по комнатам, как ходят в музее: заложив руки за спину с выражением абстрактного интереса. В ванной они обратили наше внимание на то, что сантехника полностью заменена за их счет, зеркало на стене совсем новое — у них есть счет из магазина, — а кафель положен меньше двух месяцев назад. Палас в спальне обошелся в пятьдесят шесть франков за метр. Вешалки в коридоре — из канадской березы и стоили больше шестисот франков каждая. Люстра в прихожей старинная, и ее можно оценить приблизительно в три тысячи франков. Мы внимательно выслушали цифры, Эдмондссон украдкой улыбалась, а меня так и подмывало спросить, сколько стоит дверь в гостиную. По возвращении в столовую они пригласили нас сесть, налили еще вина и с потрясающе смущенными улыбками предложили нам заплатить за оборудование. В противном случае, поймите нас правильно, — сказали они, — нам придется разобрать полки и снять палас. Эдмондссон, безукоризненно разрешавшая денежные вопросы, тут же ответила, что полочки нам не понадобятся, а что касается паласа, то было бы очень мило с их стороны освободить пол в спальне, чтобы мы могли постелить там наш ковер.

37) Мы обошли пустую квартиру. Выпили бордо, сидя на полу. Разгрузили ящики, развязали коробки, разобрали чемоданы. Открыли окна, чтобы выветрился запах прежних жильцов. Теперь это был наш дом; стало холодно, и мы поругались из-за свитера, который оба хотели надеть.

38) Отпраздновали новоселье. Пара, которую мы пригласили в гости, явилась сильно заранее. Это были друзья детства Эдмондссон. Они устроились на диване, протерли каждый свои очки, подышав на стекла. На время аперитива я остался наедине с этой молодой четой, потому что Эдмондссон нужно было приготовить обед. Они хранили молчание. Заложив ногу за ногу, они разглядывали стены. Адресовав мне несколько вежливых улыбок, они утратили ко мне интерес и принялись шепотом беседовать между собой. Уже не обращая на меня внимания, они обсуждали последние вечеринки, прошедшие каникулы, недавнюю поездку на горнолыжный курорт. Потом, поскольку Эдмондссон все еще не было, они взялись за журналы, лежавшие поблизости. Они листали их, показывая друг другу интересные фотографии. Я встал, поставил пластинку и сел на место.

Кругом темнеет, а папин автомобиль уже стоит у ворот. Включаем фары, теперь на несколько миль дорогу видно вперед. Шарль Трене, — сказал я. И по шоссе в направленье Нарбона мы будем ехать всю ночь до утра, когда появятся башни Каркасона на горизонте у Барбера. А нет ли у вас дисков Фрэнка Заппа? — снисходительно полюбопытствовал Пьер-Этьен. Нет, ни одного, — ответил я. Маленькими глотками я допил свое виски и поставил стакан на стол. Эдмондссон из кухни крикнула, что ей понадобится еще минут десять. А пока, крикнула она, не буду ли я так любезен показать нашим друзьям квартиру. Наши друзья сложили свои газеты, взялись за руки и в обнимку двинулись за мной по коридору. Мы начали с ванной комнаты. Я присел на край ванны, предоставив им любоваться в свое удовольствие. Потом я повел их в спальню. Они задержались перед книжным шкафом, брали с полок книги, потом ставили на место. Я подождал их в коридоре. Когда мы проходили мимо туалета, я открыл дверь и шагнул им навстречу, а затем, указывая рукой путь, препроводил обоих внутрь. Они быстро выскочили и неторопливыми шагами направились в гостиную, поглядывая по сторонам. Наконец, Эдмондссон присоединилась к нам. Она извинилась за то, что заставила ждать и спросила, что они думают о квартире. Держась за руки, наши друзья отвечали, что квартира невелика, зато пропорции соблюдены идеально. Все пошли к столу. Мы ели спаржу; они беседовали о внешней политике, об университетских дипломах. Пьер-Этьен рассказывал нам о своих успехах в учебе, как будто зашел в гости к дедушке с бабушкой. Он получил степень лиценциата права, потом два года изучал общественные науки, собирается писать диссертацию по истории двадцатого века. Однако он опасается вступительного экзамена, ведь среди кандидатов, объяснял он, не переставая аккуратно есть, будут даже выпускники Политехнической школы и Государственной школы администрации. И школы верховой езды, — сказал я, накладывая себе еще спаржи. И добавил, уже всерьез, что я, как это ни забавно — член приемной комиссии. Они решили, что это шутка. Я не стал спорить, но если Т. вдруг попросит меня провести собеседование с ним вместе, то я не хотел бы оказаться на месте кандидата Пьера-Этьена. После ужина мы сыграли партию в монополию. Я налил всем виски. Мы кидали кости, возводили дома, строили гостиницы. Партия затянулась. Наши друзья, бросая кости, сжимали друг другу предплечья и поглаживали пальцы; болтали о всякой всячине, Пьер-Этьен задался вопросом, будет ли третья мировая война. Мне делать в их обществе было нечего. Я пошел спать, но сначала разнес их в пух и прах (не буду скрывать, только в монополию).

39) Это был свитер из толстой белой шерсти в широкую резинку, в свернутом виде он больше всего смахивал на забытый мешок из-под картошки. На груди переплетались белые и бежевые ромбы, на локтях — кожаные заплатки. Я подобрал его на полу в кладовке, где он валялся комком, и расправил в прихожей, чтобы рассмотреть. Свитер был маленький: вероятно, когда-то давно его носила Эдмондссон. Я снял пиджак и натянул свитер. Получилось более- менее прилично.