Жузе Агуалуза - Продавец прошлого Страница 17

— Нет. Это — нет. Не делай этого.

Она приподняла ноги, изящно изогнувшись, и стянула шорты. Прилипшая к телу блузка позволяла угадать очертания круглых испуганных грудей и гладкого живота. Потом она повернулась всем телом, встав на колени над Феликсом. Благодаря плечам, широким, красивым плечам пловчихи, талия казалась более узкой. Мой друг вздохнул:

— Ты такая красивая…

Анжела обхватила его затылок обеими ладонями и поцеловала. Долгим поцелуем.

Лично у меня перехватило дыхание.

Мать, естественно, была несколько старше меня; по мере того как мы старели, живя бок о бок друг с другом, всегда бок о бок, эта разница сокращалась. Кроме того, думаю, она старилась медленнее, чем я. Начиная с определенного момента, случалось, что, когда мы появлялись где-то вдвоем, ее называли, обращаясь ко мне, «ваша супруга». Может, проживи она дольше, ее в конце концов стали бы принимать за мою дочь. Думаю, ей нравились эти мелкие недоразумения. Она упорно относилась ко мне, как к ребенку. Вплоть до того дня, когда, почти достигнув столетнего возраста, решила умереть, она контролировала нити моего существования.

— Мальчик не может поздно приходить домой.

И я, в свои восемьдесят с лишним лет, боялся войти в дом после полуночи. Когда я отправлялся на прогулку с кем-то из подруг, я чувствовал себя обязанным звонить домой каждые полчаса, чтобы Мама не волновалась. Она ждала меня, не смыкая глаз, чутко прислушиваясь, прижимая к груди кота.

— Мальчик не может пить спиртное.

Я садился за стол в баре и заказывал стакан молока, в то время как мои друзья, по-приятельски подшучивая надо мной, накачивались виски или пивом. Вдобавок Мама старалась отдалить меня от всех женщин, которые, по ее подозрениям, могли однажды отдалить меня от нее. Явных же дурнушек, но особенно очень глупых — этих Мама подталкивала в мои объятия, в уверенности, что я их отвергну. И тогда она мне выговаривала:

— Ты становишься слишком разборчивым. Так и проходишь в холостяках.

Я вам это рассказываю вовсе не с целью самооправдания. Было бы нечестно свалить вину за мое женоненавистничество на материнскую ревность или суровость моего бедного отца. Я был тем, кем был, поскольку мне не хватило смелости стать другим. Я вижу, как Феликс Вентура проводит пальцами по трепещущему телу своей возлюбленной, вижу, как он шепчет нежные слова ей на ухо, вижу, как он на руках переносит ее в комнату (женщина протестует, воспламеняется, кричит со счастливым смехом) и опускает на кровать. Наконец вижу, как, утомленный, он засыпает, и начинаю понимать, как я здесь оказался.

Феликс спит; его правая рука — на груди женщины, ладонь покоится на ее груди. Анжела лежит с открытыми глазами. Она улыбается. Осторожно высвобождается и встает с кровати. Надевает только цветастую блузку. Ноги у нее длинные, гладкие, невероятно тонкие в щиколотке. Она бесшумно пересекает комнату. Отстраняет полумрак кончиками пальцев, открывает дверь ванной, зажигает свет и заходит. Снимает блузку. Ополаскивает лицо, плечи, подмышки. Мне удается разглядеть у нее на спине ряд темных круглых шрамов, которые выделяются, словно повреждение на золотистом пушке кожи. Мне кажется, что я вижу в зеркале такие же следы на груди и животе. Возвращаюсь в спальню. Феликс что-то бормочет. Кажется, я разобрал слово «саванна». Хотелось бы мне с ним побеседовать. Возможно, если бы я сейчас заснул, я бы его встретил — он в белом костюме из грубого льна, замечательной шляпе-панаме — под высоким баобабом, в какой-то точке этой саванны, которую он пересекает во сне.

Дзинь, дзинь!

Звонок в дверь. Дзинь, дзинь! Кто-то звонит, как на пожар. Стучит в дверь. Дзинь, дзинь! Феликс соскакивает с постели, белый и голый, словно привидение, протягивает руку к лампе на тумбочке и включает свет. Анжела Лусия возникает рядом с ним — испуганная, закутанная в полотенце:

— Кто это был?

— Что?! Не знаю, любимая. Кто-то стучит в дверь. Который час?

— Ночь. Двадцать четыре. — Анжела проговаривает это, не глядя на часы. Затем бросает взгляд на запястье и подтверждает: — Точно. Двадцать четыре. Я никогда не ошибаюсь. Кто бы это мог быть?

— Не имею представления!

Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь!! Стук в дверь. Чей-то голос зовет. Феликс открывает шкаф и достает белый халат. Надевает его. Анжела поднимается:

— Постой, — голос свистящий, шепотом: — Не ходи!

— Я пойду. Ты останься здесь.

Я следую за ним по потолку, бегом. Феликс Выглядывает из окна гостиной. Темнота окутывает веранду. Дзинь, дзинь!!! Он решается и открывает дверь. Эдмунду Барата душ Рейш бросается к нему в объятья, толкает его, захлопывает дверь.

— Черт побери, товарищ! Эти гады сидят у меня на хвосте. Они меня преследуют. Собираются меня прикончить.

— Опа-на, кто это хочет тебя убить?! Объясни-ка мне.

— Гады!

Он в трусах. Босиком. Майка Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик, похоже, отчасти вернула себе, вероятно от страха, изначальный цвет. Или же это и впрямь кровь. Эдмунду трясет седыми космами. Глаза выскочили из орбит. Он мечется по гостиной из стороны в сторону. Опускает жалюзи. Феликс нетерпеливо наблюдает за его действиями.

— Успокойтесь. Сядьте и успокойтесь. Я приготовлю вам чай.

Он направляется на кухню. Эдмунду следует за ним по пятам. Опускает жалюзи. Закрывает ставни. Только тогда немного успокаивается. Садится на табуретку, положив руки на стол, в то время как Феликс ставит на огонь воду.

— Супа, нет ли супа? Мне бы лучше супчику…

В дверях появляется Анжела Лусия. Она надела голубую мужскую рубашку, которая доходит ей почти до колен. Наверно, она достала ее из шкафа. На ногах — шлепанцы Феликса, они тоже ей слишком велики. В таком облачении она кажется хрупкой, почти девочкой. Эдмунду смутился:

— Извини, детка. Я не хотел беспокоить…

— Что происходит?

Феликс пожимает плечами:

— Да вот его, Эдмунду, собираются убить. Позволь, я тебя познакомлю. Это господин Эдмунду Барата душ Рейш, экс-агент госбезопасности. Я тебе о нем говорил.

— Кто это собирается его убить?!

— Его собираются убить, а он хочет супа. Подать сюда суп…

Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь! Дзинь, дзинь!

Эдмунду Барата душ Рейш утыкается лицом в колени. Феликс вздрагивает.

— Спокойно. Пойду взгляну, кто это. Не выходите отсюда, я сам во всем разберусь. Анжела, не выпускай его отсюда.

Он возвращается в гостиную. Переводит дыхание и открывает дверь. Знавал я, в предыдущей жизни, таких людей. Они пугаются шелеста листвы. Испытывают ужас перед тараканами, не говоря уже о полицейских, адвокатах, даже стоматологах. Однако, стоит только дракону выйти на поляну, открыть пасть и полыхнуть огнем, они встречают его стоя. Спокойные, хладнокровные, словно ангелы.

— Что вам угодно?

В гостиную врывается Жузе Бухман. В правой руке у него пистолет. Он дрожит. Еще больше дрожит его голос:

— Где эта сволочь?

— Прежде всего, отдайте мне пистолет. В мой дом не входят вооруженные люди…

Он произносит это твердо, не повышая голоса, в уверенности, что ему подчинятся. Однако тот не обращает на него внимания. Быстрыми шагами проходит по коридору, прямиком на кухню. Феликс следует за ним, протестуя. Я бегу. Не хочу пропустить сцену. Анжела Лусия стоит в дверях, расставив руки. Она в роли двери:

— Сюда нельзя! — Не выдерживает: — Проклятье! Из какой преисподней вы выскочили?

Я слышу голос Эдмунду Бараты душ Рейша: он истошно визжит, — и только потом его вижу. Он прижался к стене, стоит, опустив руки. На тощей груди сияет красная майка. Лезвие серпа, золото молота на мгновение вспыхивают. Потом темнеют.

— Именно, детка, вывалился из преисподней! Из прошлого! Откуда выходят преданные анафеме…

Жузе Бухман зажат между Анжелой — впереди — и Феликсом, который сзади держит его за руки. Его лицо вплотную придвинулось к ее лицу. Он вопит, как одержимый. Неожиданно он представляется мне великаном. Вены на шее вздулись и пульсируют, выделились на лбу:

— Вот именно, вывалился из прошлого! А кто я такой? Скажи-ка им, кто я такой!..

Он неожиданно, в приступе ярости, вырывается, опрокинув Анжелу. Бросается на Эдмунду, хватает его за шею левой рукой и заставляет опуститься на колени к его ногам. Приставляет к шее дуло пистолета:

— Скажи им, кто я такой!

— Привидение. Дьявол…

— Кто я такой?

— Контрреволюционер. Шпион. Агент империализма…

— Мое имя?

— Гувейя. Педру Гувейя. Ты должен был умереть в семьдесят седьмом.

Жузе Бухман награждает его пинками. Одним. Вторым. Третьим. Четвертым. Пятым. Он обут в черные тяжелые ботинки, которые производят глухой шум при ударе по телу. Эдмунду не кричит. Даже не пытается уклониться от ударов. Пинки приходятся ему по животу, по груди, в рот. Ботинки становятся красными.