Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения Страница 17

Мишка, посмотрев на Бородина, стал быстро говорить:

— Летом мне Колька дал предохранитель от радиолы, он мне как раз нужен был. Я спросил, где он взял? Он сказал, что обворовал дом Серовых, и там взял.

— Больше ничего не можешь добавить? — спросил Бородин.

— Нет.

— Ну вот, второй свидетель говорит, что в дом к Серовым залазил ты. Сейчас что скажешь?

— Федор Исакович, от прежних показаний не отказываюсь. А что Мишка говорит, так я ни одному слову не верю. Не верьте и вы. Предохранитель ему не давал и про кражу, раз ее не совершал, не говорил.

Ян поглядел на Павленко. Он несмело сидел на стуле. Переть на него Яну — нельзя. Если Бородину в одной краже колонулся, это полбеды, как бы не рассказал про убийство.

— Хорошо, Павленко, иди. Пусть Медведев заходит, — сказал Бородин и закурил.

В кабинет робко вошел Гена Медведев. Его-то Ян тем более не ожидал увидеть свидетелем. Вместе совершили несколько краж и убили мужчину. «Что ж, — подумал Ян, — давай любые показания, лишь про убийство не заикнись».

Бородин, затянувшись папиросой, спросил:

— Гена, расскажи, что тебе известно о краже в доме Серовых?

Медведев говорить начал не сразу. Как-никак на подельника надо клепать. И он, кашлянув, сказал:

— Мне летом Коля говорил, что лазил в дом к Серовым, и взял пиджак, грампластинки, лампы от радиолы и перчатки. Сам я ничего ворованного не видел.

— Ну что, Петров, второй друг на тебя говорит. Тоже врет?

— Не сомневайтесь, врет. Ну и фантазер ты, Генка!

— Иди, Медведев.

Гена покорно встал и закрыл за собой дверь.

— Три человека подтверждают, что дом Серовых обворовал ты. Будешь запираться?

— Федор Исакович, если я спрошу вас: дом Серовых вы обворовали — сознаетесь?

Бородин не ответил, и Ян продолжал:

— Молчите. Не хотите, как и я, в краже сознаваться, раз в дом не лазили. Вот и я никогда не сознаюсь, потому что я как и вы, в дом не лазил. А потом, все эти показания трех несовершеннолетних свидетелей обличить меня в этой краже не могут. Малолетки они. Почему нет ни одного взрослого? На малолетках хотите выехать. Их показания — филькина грамота.

Ян плохо знал уголовное законодательство, но перед собой гордился, что знает — у отца прочитал несколько юридических книг. Кроме того, отец, когда Яна выпускали из милиции, расспрашивал: за что забирали и какие показания дал. И подучивал. Однажды Коле предъявили заключение дактилоскопической экспертизы — отпечаток указательного пальца левой руки сходится с отпечатком, оставленным на столе директора школы, и он сознался. Отец отругал его и сказал:

— Матерые преступники, если у них совпадает отпечаток только одного пальца, никогда следователю в преступлении не сознаются. Бывали случаи: они отрубали себе пальцы и заводили следствие в тупик.

К пятнадцати годам отец перестал драть сына ремнем, поняв: ремнем не воспитаешь. Алексею Яковлевичу было стыдно — сын ворует, и он ничего не может с ним поделать. Пусть хоть тогда не сознается в кражах, думал Алексей Яковлевич, подрастет, перебесится и не будет воровать. И он натаскивал сына, как вести себя в милиции.

Многое схватил Коля и от рецидивистов в КПЗ.

Бородин отдал приказание, и Яна отвели в камеру.

Утром опять привели к Бородину.

— Вчера ты говорил, что свидетели одни несовершеннолетние, сегодня перед тобой сидит взрослый свидетель.

Ян посмотрел на Терентия Петровича Клычкова, отца Петьки. С Петькой Ян бражку и сахар кубинский, ворованный, из дома Трунова утащили. Терентий Петрович о кражах Яна не знал и ворованных вещей не видел. Кроме магнитофона. Работал он в совхозе на конях, солому и навоз возил, и всегда уставший с тяжелой работы возвращался и рано спать ложился. Почему в свидетели попал он, а не сын — непонятно. Петька все отцу рассказал, и Терентий Петрович давал показания, будто все ворованные вещи Ян при нем приносил, но никто не знал, что они краденые. Про магнитофон молчал. Бородин же не спрашивал.

Перед Яном серьезный свидетель. Взрослый.

— Ну, Колька, что теперь скажешь? — спросил Бородин.

— Хоть сегодня свидетель и взрослый, но врет, как сивый мерин, на котором работает. Воля ваша, верить ему или нет. Я, будь на вашем месте, не поверил бы. Посмотрите на его руки: видите — трясутся.

Бородин взглянул на руки свидетеля. Они и вправду мелко тряслись. А Ян продолжал:

— Значит — врет, потому и трясутся. Вы, Федор Исакович, на мои посмотрите. Видите — не дрожат. А почему? А потому — я говорю правду.

Терентий Петрович не выдержал:

— Янка, изработанные у меня за жисть руки-то, который уж год болят, сколько имя навоза и сена перекидал. — Терентий Петрович чуть помолчал, сцепив, чтобы не тряслись, никогда не отмываемые от навоза руки и, кротко взглянув на капитана, продолжал: — У меня не только руки, но и нутро-то все трясется, как порог милиции переступил. Всю жизнь прожил, а в свидетели не попадал и в милиции не бывал. Да вот через тебя пришлось. Ты, Янка, от всего отпираешься, а вспомни-ка, письмо-то мы от тебя из Волгограда получили. Ты же Петьку просил боеприпасы на балкон участковому или Трунову подбросить. Письмо-то я участковому отдал. Оно ведь твоей рукой написано. Да и пластинки, свитер серый и перчатку одну, правую, черную, кожаную, — она у нас одна осталась, — я тоже участковому отнес.

Терентий Петрович замолчал, глядя себе под ноги, обутые в пимы с галошами. Сейчас он поедет в Падун и сразу на скотный двор — навоз возить.

«Да, закрутились Клычковы, — подумал Ян, — когда их участковый припер. Испугались, что Петьку как соучастника и за укрывательство краденого могут посадить».

— Идите, Терентий Петрович, — сказал Бородин.

Клычков вышел, а Ян проговорил:

— Снова повторяю: от своих показаний не отказываюсь. — Ян помолчал, а потом быстро заговорил: — Да и потом, какой это серый свитер Терентий Петрович принес? Вы мне ничего не говорили, что у Серовых или Трунова еще и свитер стащили.

Бородин не ответил, а Ян спросил:

— Вы меня на Новый год отпустите?

— Нет, Колька, Новый год будешь у нас встречать. А то напьешься и чего-нибудь натворишь.

— Завтра трое суток истекает. Если завтра не выпустите — вышибу двери.

Яна закрыли в камеру, а на другой день отпустили.

Дома он рассказал, что ему ставят в вину, и завалился на кровать, накрывшись двумя старенькими пальто.

8

Утром пошел по селу, думая, к кому зайти, чтоб хоть с опозданием отпраздновать Новый год. К друзьям идти не хотелось. Бородин расколол их, и они дали показания против него.

Около старого дома, где он раньше жил, его окликнул Павел Поликарпович Быков, инвалид войны. Ян подошел.

— Ну, Колька, как дела? Слыхал — тебя в милицию забирали. Новый год на нарах встретил.

— Да, пришлось, дядя Паша.

— Пошли в дом.

Ян зашел, разделся. Дядя Паша, бывший счетовод совхоза, хорошо к Яну относился и разговаривал с ним как со взрослым.

— Ну ты че, все в Волгограде учишься?

— Учусь.

— На кого, я забыл?

— На каменщика.

— А-а-а… Хороший ты парень, Колька. Ценю я тебя. Все о тебе знаю. И как ты по вагонам на ходу поезда бегаешь, будто по земле, и как милицию за нос водишь. За это люблю даже. Ты, пацан, воруешь, не уступая взрослому, а тебя менты взять не могут. Я всегда в человеке ценю хватку. Сам в молодости шустрым был. Трусов презираю. А ты, ты — молодец.

Дядя Паша, высокий, худой, стоял перед Яном и, задыхаясь от астмы, хвалил его. Потом закурил, закашлялся и стал говорить о себе.

— А моя жизнь плохая. Дети разъехались. Скоро помру. Чувствую, недолго осталось. Болезнь эта. Мне врачи ни курить, ни пить не разрешают. А я курю и пью. И пить, особенно пить буду. Зинка, все из-за Зинки. Она же, стерва, от меня гуляет. Видишь ли, Колька, я ничего как мужчина не могу. Война, болезнь. И она в открытую. И сейчас ее дома нет.

Дядя Паша ругал жену, а Ян слушал, не вставляя слова. Он тете Зине жизнью был обязан. Когда Петровы жили в соседях, вся семья ходила к Быковым мыться в баню. Своей не было. Раз летом — Ян перешел тогда в пятый класс — пошел в баню, только что истопленную. Раздевшись, почувствовал: стало плохо и потянуло спать. «Полежу-ка я»,— подумал он и залез на полок. В бане — жарко, но Ян нашел силы, встал и настежь открыл дверь.

Вьюшка закрыта, и Ян угорел. Пришла тетя Зина и заметила в бане открытую дверь. «Надо закрыть, — подумала она, — а то выстынет». Увидев Яна распластанным на полке, вынесла из бани. Ян несколько часов не приходил в сознание, а когда пришел, то у него трещала от угара голова сильнее, чем с похмелья.

Ян и хахаля тети Зины знал. И выпивал с ним. Он тоже воровал и Яна как-то на дело приглашал, и Ян рвался с ним, но в последний момент тот нашел другого. Не хотел, зная отца Яна, с малолеткой связываться.