Саммер - Саболо Моника Страница 17

Похоже, я всю жизнь ждал, что она вынырнет на поверхность, ждал, затаив дыхание и следя за желтым или черным пятном ее трубки.

И знал, знал, с уверенностью обреченного, что однажды ее у меня отнимут.

Не имею понятия, с чем она встретилась там, в глубине.

Отец тоже обожал воду. Говорил, что хотел когда-то стать океанологом. Он подарил Саммер книгу про средиземноморские виды рыб, а когда ей исполнилось девять лет — аквариум со сложной системой очистки воды и воздуха, которая постоянно гудела так, что слышно ее было из коридора. От вибрации ковер подрагивал у нас под ногами. Хитроумная программа регулировала смену дня и ночи в этом удивительном мирке. Мы поставили напротив аквариума два раскладных стула, и я частенько, иногда даже очень ранним утром, обнаруживал в них Саммер и отца, которые сидели и сосредоточенно наблюдали за подсвеченным подводным лесом.

На выходных мы ходили в зоомагазин в центре города за новыми экземплярами. Помню шум льющейся воды, птичьи крики. Звериные запахи за стеклянной дверью наполняли легкие; позвякивал дверной колокольчик. Саммер прижималась лбом к витринам, разноцветные рыбки молниями носились туда-обратно. Я чувствовал, как отец и сестра приходят в возбуждение каждый раз, когда им вылавливают новую рыбку. Они сверкающими глазами следили за сачком, которым продавец водил в аквариуме, добывая самца и самку. Отец предлагал и мне выбрать рыбку, но меня они не занимали, мне нравились только белки и хомяки. Я считал, что в отличие от рыбок с их неподвижными глазами у них есть и душа, и сердце.

На прошлой неделе я решил проверить, на прежнем ли месте этот магазин, и прошел вниз по улице Фюстери. Стояла просто отличная погода. Днем мне ужасно не хочется выходить из дома, но тут меня просто вынесло наружу — то была высокая миссия. Ведь я не вспоминал об этом месте целых двадцать пять лет.

Зоомагазин никуда не делся и снаружи выглядел совершенно так же, как и раньше: красные буквы на вывеске «Птицы. Рыбы. Грызуны. Рептилии», брелоки на входной двери. Своим звоном они как будто объявили о моем возвращении, которого все с нетерпением ждали где-то там, в ином пространстве и времени, в мире, сотканном из неона и тумана.

Внутри я тоже ничего нового не заметил: так же стояли ряды аквариумов, таким же скользким был пол, не изменились ни водоросли, ни искусственные кораллы и декоративные арки, в глубине магазина также слышался шум крыльев — там на жердочках сидели экзотические птицы; их клетки возвышались над более скромными временными пристанищами воробьев и грызунов, и то и дело раздавался резкий крик какого-нибудь попугая, пойманного в далеком лесу.

Я шагал вдоль витрин — рыбки сбились в плотную стайку. То ли я их напугал своим видом и движениями, то ли они просто провожали меня взглядами, но мне чудилось, что эти водные жители следят за мной с молчаливым упреком — тысячи черных зрачков на желтом фоне, неподвижных и настойчивых.

Мне стало трудно дышать, я почувствовал себя так же, как в офисе, как будто запах краски закрался и сюда, как будто он проник через щель под дверью и заполнил с огромной скоростью все помещение; он перебивал аромат сена и острую вонь птиц и казался сильнее, чем сам дикий мир.

Я ощутил присутствие Саммер — она вдруг материализовалась рядом — и из глубин моей памяти вынырнули разные позабытые мелочи: как она хлопала ресницами, разглядывая аквариумы; ее привычка сосредоточенно покусывать большой палец перед тем, как выбрать рыбок, как будто ошибочное решение могло нарушить равновесие в ее личном пространстве и потому требовалось хорошенько обдумать его; ее сияющее лицо — лицо счастливой мечтательницы.

Я вижу, как она кладет руку на витрину, вижу ее голые ступни, на которых чуть отпечатался ремешок от сандалий — она словно светится изнутри, и в этом сиянии явственно проступают поры на ее коже, становятся заметны подрагивание ноздрей, неподвижность светлых бровей. Я хотел бы прикоснуться к ее лицу — я улавливаю ее дыхание и слабое биение пульса в ложбинке на шее, — но стоит открыть глаза, и все исчезает. Остаются только слепящий свет и бесшумные движения рыбок, похожих на колеблющиеся шарфики, слышится лишь глухое урчание в шлангах, соединяющих аквариумы с нашим миром, — все это похоже на огромную систему искусственного дыхания.

Я подолгу смотрел на сестру, кажется, я только и делал, что смотрел на нее. Но я не знаю, кем она являлась на самом деле. На Балеарских островах из окна нашей комнаты на третьем этаже мы разглядывали бассейн, эту синюю дыру, вырезанную в камне.

— Ты только подумай, ведь когда мы плаваем под водой, то находимся под землей. Как будто попадаем в четвертое измерение, — сказала она в изумлении.

Наверное, я никогда не был так счастлив, как в этом зоомагазине с Саммер и отцом. Моя сестра улыбалась, и от ее улыбки все вокруг сияло. Отец выглядел озорным мальчишкой, в глаза ему лезла челка. И мы выбирали рыбок: самых красивых, самых элегантных, самых боевых, самых здоровых, а еще — самых дорогих.

Я закрываю глаза и вижу перед собой сестру и отца — Саммер одиннадцать, она держится за отцовскую шею. Они так близко, что я чувствую запах диоровских духов на рубашке отца, так близко, что я вижу браслет на руке у сестры, вижу крошечные жемчужины, они такие яркие, будто только что из моря. Вижу, как по-детски улыбается папа, когда Саммер звонко целует его в щеку, он растроган, он еще крепче сжимает ее, а она кажется такой хрупкой в его руках. Я спрашиваю себя, что это такое, то новое, что я замечаю в нем и что в других обстоятельствах скрыто, что это за смешливость, почти нежность, с которой он медленно хлопает меня по плечу или подмигивает мне, пока Саммер нависает над аквариумом и старательно выбирает рыбок, крича нам в волнении, отчего голос у нее становится тонким:

— Смотрите, смотрите, им доставили золотых леопардов!

Отец улыбается, притворяется, что скучает, всем своим видом как бы говоря: «Ох уж эти девчонки!», и мы смеемся. Мы там, где нам надлежит быть.

Мы подходим к Саммер, и я чувствую, как в груди становится тесно, будто там колышется что-то живое и яркое; я мог бы бросить свое сердце к их ногам, туда, где лежат полиэтиленовые пакеты, в которых плавают наши рыбки.

Думаю, что сейчас я в силах дать имя тому новому, чем веяло от моего отца, тому, что нас связывало, связывало всех троих, наподобие разноцветной гирлянды, имя этому — невинность. Мы прятались от внешнего мира под волшебным колпаком и оставались там так долго, что на улице наступала ночь или совершенно менялась погода, начинался дождь или поднимался холодный ветер, дующий с озера. А может, мы просто обо всем забывали, как только открывали стеклянную дверь — звук мелодичного колокольчика дурманил нас и стирал воспоминания, одуряющий запах зверинца — он оставался у нас в волосах и на одежде, которую потом приходилось стирать; мать зажимала нос и притворяясь, вскрикивала в ужасе, что от нас «несет зверьем», — вызывал приятное головокружение. Нам не в чем себя упрекнуть, и потому жизнь прекрасна. Чтобы это понять, нужно просто отправиться вслед за Саммер, которая, улыбаясь, вышагивает по аллеям, грациозная, как молодая лань.

Так сложно понять, что же произошло на самом деле, а что привиделось. Кем мы были? Какие скрытые силы обитали в наших душах? Перед глазами, как в калейдоскопе, крутятся картинки, они вспыхивают одна за другой, иногда это фрагменты: рука (отца), мягко лежащая на затылке (это Саммер, ее волосы забраны в хвост), та же рука (отца) грубо хватает плечо (это Саммер, ей семнадцать, она в короткой майке на лямках, ее глаза сверкают от страха и сдерживаемой ярости), пальцы с ужасающей силой впиваются в бледнеющую кожу, и там остается красный след. Картинки появляются, накладываются друг на друга… Доктор Трауб считает, что дело в смеси алкоголя и таблеток — потому реальность и рассыпается, и в нее проникают воспоминания и сновидения; это делает меня отстраненным. Но я-то знаю, он ничего не понимает, что он и понятия не имеет, какими мы были!