Сергей Алексеев - Хозяин болота Страница 18

Пухов прибавил громкости приемнику — играла музыка, которую называли почему-то легкой, — и пошел к Ивану Видякину.

А Катерина села на ступеньку крыльца и заплакала. Ей вдруг стало жаль себя и своего непутевого старика. Есть не просит, пить не просит — отощал уж от болотной канители, нос заострился ровно у покойника. А тут еще Ирина расстройства добавила. Присела рядышком и по-бабьи носом зашвыркала. Чуть-чуть и заревели бы, на пару в голос…

Иван Видякин стоял у верстака во дворе и что-то строгал.

— Здорово живешь! — от калитки сказал Пухов.

— А, приемник принес, — работая фуганком, бросил Иван. — Сломался, что ли?

Пухов еще добавил громкости и повесил «Альпинист на плетень.

— А надобности больше не имею.

— Ну, тогда выключи, что зря питание переводить

— Погоди, выключу. Сначала послушаем, — все хитрил Пухов. — Ишь, музыка-то какая славная — кантата называется. И ты, Настасья, послушай. Для женского уха музыка — штука приятная.

Видякин сел на верстак и вдруг уставился на старика так, словно ударить захотел.

— Ты что, Иван?

— Так это ты журналиста привозил? — в упор спросил Видякин.

Скрывать не было смысла. Пухов оттого и боялся лишний раз заходить сюда, чтобы Иван вот так не посмотрел и все бы сразу понял.

— Да-а… — протянул Иван. — Я-то грешил на Никиту Иваныча… Вот это прокрутили вы меня.

— Сейчас критический репортаж будет: «Есть ли у болота хозяин?», — сказал Пухов. — Это про наше болото.

Видякин кряхтел, постанывал, согнувшись на верстаке, словно у него прихватило живот. Настасья как ни в чем не бывало шуровала печку и ворочала ведерные чугуны.

— Завхозу из Москвы бумага положительная пришла, ты на радио прорвался, — с трудом выговаривал Иван. — Вот вы как меня…

Он вдруг схватил фуганок, пристроил заготовку и со свистом хорошего инструмента погнал стружку.

— Значит, вы с Завхозом правы, я — нет? — приговаривал он. — Вы на конях, я — пеший… Значит, можно и в Москве правду найти, и на месте общественность поднять?.. Ловко вы меня, старики. Слышь, Настасья! Ты поняла-нет?

— Я все поняла, — отозвалась Настасья, работая толкушкой в чугуне. — Крепись, Иван.

Иван бросил фуганок и сел на землю, привалившись спиной к верстачной стойке. Не стонал больше, не кряхтел — ослаб в одну минуту, словно из него выпустили воздух.

— Значит, можно… — повторил он.

— А чего нельзя? Можно, — согласился Пухов. — Поднял ведь? Поднял… Этот Стойлов как миленький прилетел. Давай, говорит, в машину и на место происшествия! Во! Место происшествия — болото теперь называется. Они вообще там носились как лихорадочные…

— Так, погоди, — заинтересовался Видякин. — Ну-ка по порядку расскажи.

Музыка играла вальс — широкий, залихватский, такой, что голова у Пухова немного кружилась. Пухов забрался на верстак и выставил протез.

— Порядок был такой. Приехал я в общество охраны природы, а там председатель — ну, тоже фронтовик, и тоже на одной ноге. Только у меня правой нет, а у него — левой. Мы потом с ним пару хромовых сапогов в военторге купили, на двоих… Я ему все про болото, про журавлей выложил, а он-то уж и до меня знал, но ничего поделать не мог.

— Ну-ну, — торопил Видякин, и глаза его медленно оживали.

— Что — ну-ну? Сели мы с ним, покумекали, — продолжал Пухов. — Он мне бумаги показал, которые по инстанциям посылал. Везде один ответ: если, мол, в Алейке заповедника нет, то торфа эти можно добывать. Не стоять же электростанции… Во. И пошли мы тогда в газету. А там уж какой то мужик с председателем поговорил, председатель выходит от него — ругается, — айда, говорит, на радио!

— В газете о чем говорили — слышал? — спросил Иван и, пошевелившись, встал.

— Не, я в предбаннике сидел, а они за дверями разговаривали, — отмахнулся Пухов. — А на радио мы как рассказали — там как забегали! Давай звонить туда-сюда. А этот парень, Стойлов, ловкий оказался. Пока канитель шла — он меня в машину — поехали! На место происшествия! Дескать, там разберемся.

— Ты с ним на болоте был?

— Откуда?.. Стойлов меня в Алейке высадил, говорит, идите, дедушка, домой, устали, поди. Я сам с ними поговорю… Только я понял, он за мою безопасность боялся. Я, говорит, раздраконю их в хвост и гриву да уеду, а вам здесь жить. Народ-то там, — Пухов кивнул в сторону болота, — всякий. Что у кого на уме?..

— Настасья, слыхала? — спросил Иван. — Поняла?

— Поняла, Ваня, — сказала Настасья. — Послушаем еще, ты не тушуйся, Ваня…

Музыка заметно пошла на убыль, пошумела где-то вдалеке, побубнила, как запоздалая дворняжка вслед прохожему, и раздался щелчок, после которого, как уже изучил Пухов, обязательно появлялся человеческий голос.

Первых два дня после отъезда Кулешова мелиораторы маялись от безделья и ругали своего начальника. За ними нужен был глаз да глаз, поскольку Колесов не успокаивался и мутил воду. Раза три за это время он заводил свой бульдозер, садился в кабину и кричал:

— Вы как хотите, а я пошел работать!

Некоторые механизаторы, посовещавшись, тоже начинали крутить рукоятки пускачей, и тогда Никита Иваныч, дежуривший на болоте, подходил к мужикам и требовательно заявлял:

— Ребята, за самовольство отвечать придется! Я сейчас фамилии ваши перепишу.

Нехотя, с руганью, но мелиораторы отступались от техники и садились играть в подкидного. Колесов же, погарцевав на своем бульдозере перед шеренгой других, глушил двигатель и чуть не плакал от досады.

— У-у, старик! — сипел он. — Ты мне всю плешь проел…

В середине третьего дня на дороге послышался шум моторов и скоро на кромку болота выехало около десятка огромных грузовиков, доверху забитых каким-то оборудованием. Мелиораторы разом повеселели и кинулись на разгрузку. Автокран поднимал и ставил на землю какие-то тяжелые агрегаты, бухты резиновой ленты, связки железа. Спустя пару часов весь берег был завален, а приехавшие с машинами люди с помощью крана и тракторов стали проворно растаскивать все оборудование по болоту. Напрасно Никита Иваныч высматривал среди них Кулешова — уехал тот и будто в воду канул. Улучив момент, Никита Иваныч подошел к одному из приехавших.

— Что это такое привезли? — спросил он.

— Это, дедушка, брикетировочная машина, — охотно объяснили ему. — Японская, скоростная. Вся на электронике — только кнопки дави!

— Ну?!

— Точно. Года за три это болото может упаковать в брикеты, и если надо — в бумажки завернуть, как конфетки! — приехавший рассмеялся. — Зато больших денег стоит, золота.

— Жалко, — сказал Никита Иваныч.

— Что жалко-то?

— Машину жалко. Пока возите туда-сюда — пропадет…

Приехавший осмотрел старика.

— А ты, дедушка, сторожем здесь? — спросил он.

— Да… — бросил Никита Иваныч. — Болото от вас сторожу.

И, не дожидаясь больше вопросов, подался вдоль берега.

На следующий день, когда Никита Иваныч приехал на болото, машина уже стояла на рельсах, проложенных возле траншей, и длинный острозубый ее хобот прицеливался к полосе осушенного торфа. Утомленные, видимо, не спавшие всю ночь мужики сидели на ее станине и жадно курили. На берегу, под соснами, тарахтела дизель-электростанция и несколько мощных прожекторов, ослепнув от солнечного света, бесполезно таращили пылающие глазницы.

Никита Иваныч устроился на куче бревен, на которых они с Пуховым стояли заслоном перед тракторами, и едва закурил, как услыхал шум подъезжающей машины. Он хотел глянуть, кого это несет, но в это время высоко над болотом заметил распластанные крылья птиц. Птицы колыхались в мареве, резко меняя высоту, тянулись к солнцу, и от напряжения у Никиты Иваныча заслезились глаза. Рассмотреть толком он не мог, однако ему показалось, что это взрослые журавли поднимают птенцов на крыло. Он вскочил и, приложив ладонь козырьком, постарался разглядеть, кто там летает на самом деле, но глаза заслезились еще больше и птицы пропали. Если бы сейчас компания Кулешова собралась вместе с техникой и убралась с болота, Никита Иваныч удивился бы меньше, а то и вовсе не удивился. Дело в том, что по времени журавлята должны еще сидеть в гнезде с шуршащими, как береста, охвостьями в крыльях заместо перьев и взлета им было ждать целый месяц.

Он вытер глаза и увидел перед собой Кулешова. Тот стоял, широко расставив ноги и протянув широкую ладонь старику.

— Ну-ка, глянь, глянь, кто там летает? У тебя глаза молодые, ну-ка? — подтолкнул его Никита Иваныч.

— Вороны, — весело сказал Кулешов. — Их тут прорва.

— А-а, — удовлетворенно протянул старик. — И то, думаю, рано журавлям-то…

Никита Иваныч осмотрел Кулешова: костюм, галстук, ботинки начищенные — жених да и только. Кулешов улыбался, щурясь на солнце, и был доволен, словно в бане напарился.

— Чего сияешь-то? — настороженно спросил Никита Иваныч. — Добился правды — нет?