Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка Страница 18

Сколь бы частыми ни были эти периоды забытья, проходили они моментально. Ужас в глазах, синяки на теле и окровавленные бедра девиц исчезали из его памяти сразу же, как только он отводил от них взгляд. Ничто не могло избавить Чарли от главного чувства всей его жизни: страсти к Изабелле.

И вот как-то утром на исходе лета Изабелла пролистала чистые страницы в своей записной книжке-календаре и подсчитала дни, а потом с задумчивым видом убрала книжку в ящик стола. Приняв решение, она спустилась на первый этаж и вошла в отцовский кабинет.

Отец поднял голову:

— Изабелла!

Он был рад ее видеть. С тех пор как дочь стала много времени проводить вне усадьбы, он был особенно признателен ей за каждый такой визит.

— Милый папа! — сказала она с улыбкой.

Он почувствовал в ней какую-то перемену и насторожился.

— Мне кажется, ты что-то затеваешь. Я не ошибся?

Она направила взгляд в дальний угол комнаты и снова улыбнулась. Затем, все так же глядя в пустой угол, объявила отцу о своем отъезде.

Он не сразу понял, о чем она говорит. А поняв, ощутил тяжелые удары пульса в висках; взор его застлала пелена. Он прикрыл глаза, но в голове продолжали извергаться вулканы и взрываться падающие метеориты. Когда эти катаклизмы утихли и его внутренний мир обратился в голую и молчаливую пустыню, он открыл глаза.

Что он наделал?!

В руке его был зажат локон волос с окровавленным кусочком скальпа на одном конце. Изабелла стояла, прижавшись спиной к двери. Под одним из ее прекрасных зеленых глаз наливался синяк, щека покраснела и вздулась. Струйка крови стекала от корней волос на бровь и по ней огибала глазницу.

Отец пришел в ужас от себя самого и от вида дочери. Не в силах издать звук, он отвернулся, и она так же безмолвно покинула комнату.

Потом он просидел несколько часов, вертя в руках золотисто-каштановый локон, все туже и туже накручивая его на палец, пока он, свившись в подобие шнурка, не впился глубоко под кожу. Боль от поврежденного пальца очень медленно доходила до его сознания, и когда это все же произошло, он разрыдался.

Чарли в тот день отсутствовал; он вернулся только к полуночи. Найдя комнату Изабеллы пустой, он начал бродить по дому, каким-то шестым чувством угадывая, что произошло несчастье. Нигде не обнаружив сестры, он наконец зашел в кабинет отца. Один только взгляд на этого человека с посеревшим лицом сказал ему все. Отец и сын несколько мгновений молча смотрели друг на друга, но даже общее горе их не объединило. Никто из них не мог помочь другому.

У себя в комнате Чарли сел в кресло у окна и провел в нем остаток ночи — застывший силуэт в прямоугольнике лунного света. Лишь однажды он приподнялся, чтобы извлечь из ящика стола пистолет, добытый им посредством банального вымогательства у местного браконьера. Два или три раза он подносил дуло пистолета к своему виску, но после паузы оружие медленно опускалось ему на колени.

В четыре часа утра он отложил пистолет и вместо него взял длинную штопальную иглу, давным-давно — лет десять назад — украденную им у Миссиз и с той поры не раз побывавшую в деле. Он закатал штанину, спустил носок и пунктиром обозначил на коже ноги очередную надпись. Плечи его вздрагивали, но рука двигалась твердо, когда он по пунктиру выцарапывал на кости голени слово «Изабелла».

А Изабелла к тому времени была уже далеко. Из отцовского кабинета она прошла в свою комнату, задержалась там на несколько минут и после спустилась на кухню. Здесь она неожиданно крепко — что за ней прежде не водилось — обняла Миссиз, а затем выскользнула через заднюю дверь и садовой тропой направилась к калитке в каменной ограде усадьбы. Зрение Миссиз к тому времени уже сильно сдало, но она научилась угадывать движения людей по едва уловимой вибрации воздуха. И она почувствовала секундное колебание, крохотную паузу в движениях Изабеллы, прежде чем та закрыла калитку с противоположной стороны.

Когда Джордж Анджелфилд удостоверился, что Изабелла ушла, он заперся в своем кабинете, не принимая пищу и посетителей. Из последних объявлялись только священник и доктор, получившие от ворот поворот. «Скажи своему Богу, пусть катится ко всем чертям!» и «Дайте же раненой твари спокойно издохнуть!» — таковы были полученные ими краткие отповеди.

Несколько дней спустя эти двое вернулись и приказали садовнику взломать дверь кабинета. Джордж Анджелфилд был мертв. Обследование трупа показало, что причиной смерти стало заражение крови, которое распространилось от врезавшейся глубоко в кожу безымянного пальца пряди человеческих волос.

Чарли не умер, хотя и сам не понимал почему. Он часами бесцельно блуждал по дому. Он оставил дорожку следов на пыльных полах и ежедневно следовал по ней, начиная с верхнего этажа, из комнат в мансарде, уже много лет пустовавших, и далее в такой последовательности: комнаты прислуги, спальни членов семьи, кабинет, библиотека, музыкальный зал, гостиная, кухня. Это был бесконечный, беспокойный и безнадежный поиск. А по ночам он выходил из дому и шатался по усадьбе; ноги неутомимо несли его вперед и вперед, а пальцы в кармане все время теребили иглу, когда-то похищенную у Миссиз. Кончики его пальцев превратились в кровавое месиво. Он страшно тосковал по Изабелле.

Таким вот манером Чарли прожил сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, январь и февраль, а в начале марта Изабелла вернулась.

Чарли находился на кухне, шагая по дорожке собственных следов, когда с улицы донесся звук подъезжающего автомобиля. С мрачным видом Чарли приблизился к окну. Ему не нужны были визитеры.

Но вот из кабины выбралась знакомая фигура — и сердце его замерло.

Мгновения спустя он был уже у двери, на крыльце, рядом с машиной, где перед ним стояла Изабелла!

Он смотрел на нее в изумлении.

Изабелла засмеялась.

— Вот, держи это, — сказала она, протягивая ему увесистый, плотно запакованный сверток. — И еще это. — Он покорно принял второй такой же сверток, взятый ею с заднего сиденья. — А теперь мне больше всего нужна добрая порция бренди.

Ошеломленный Чарли проследовал за ней в кабинет, где она первым делом извлекла из серванта бутылку и пару стаканов. Налив себе очень добрую порцию, она выпила ее залпом и наполнила уже оба стакана, один из которых предназначался для брата. А он все стоял, парализованный и безмолвный, держа в руках два матерчатых свертка. Вновь прозвучал смех Изабеллы, отдававшийся у него в ушах гулким звоном церковных колоколов. Он повертел головой; из глаз хлынули слезы.

— Положи их куда-нибудь, — скомандовала Изабелла. — У меня готов тост.

Он взял стакан и уловил исходящий из него спиртной дух.

— За будущее!

Чарли осушил стакан одним глотком и закашлялся — он не имел привычки к крепким напиткам.

— Ты ведь их еще не разглядел? — спросила она.

Его лицо выразило недоумение.

— Смотри.

Изабелла повернулась к сверткам, которые он оставил на письменном столе, и распаковала их один за другим, а затем отступила в сторону, открывая ему обзор.

Он медленно повернул голову. В свертках оказались младенцы. Близнецы. Он стоял и смотрел, смутно догадываясь, что от него ожидают какой-то реакции, но будучи не в состоянии что-нибудь сказать или сделать.

— Ох, Чарли, да проснись же ты, ради бога!

Сестра взяла его за руки и в дикой пляске завертела по комнате.

Как ни странно, головокружение от танца пошло ему на пользу, внеся хоть какую-то упорядоченность в сумбур его мыслей. Наконец Изабелла остановилась, приложила ладони к его щекам и сказала:

— Роланд умер, Чарли. Остались только мы — ты и я. Понимаешь?

Он кивнул.

— Хорошо. А теперь скажи мне, где папа?

Когда он сказал, у нее началась истерика. На крики явилась Миссиз, которая отвела Изабеллу в ее комнату, уложила в постель и, дождавшись, когда она утихнет, спросила:

— Дети — как их зовут?

— Марч, — сказала Изабелла.

Но Миссиз интересовала не фамилия — ее она знала и так. Весть о замужестве Изабеллы дошла до нее несколько месяцев назад, как и весть о рождении детей (ей не было нужды подсчитывать месяцы на пальцах, однако она это сделала, задумчиво поджав губы). Пару недель назад она узнала о смерти Роланда от воспаления легких. Она также знала, что старые мистер и миссис Марч, подавленные смертью их единственного сына и возмущенные безразличием, с каким восприняла эту трагедию их невестка, стали чуждаться Изабеллы и ее детей, предпочитая тихо горевать вдвоем.

— Я спрашиваю об именах, данных при крещении.

— Аделина и Эммелина, — сонно произнесла Изабелла.

— А как ты их различаешь?

Но юная вдова уже погрузилась в сон. И пока она спала в своей старой постели, эскапада с замужеством начисто изгладилась из ее памяти. Утром она пробудилась с ощущением, что никакой свадьбы не было, а дети представились ей не собственной плотью и кровью — материнский инстинкт ей был абсолютно неведом, — а чем-то вроде духов или призраков, поселившихся в этом доме.