Александр Васинский - Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века Страница 18

Уд вдруг захохотал как-то без смеха, без смешинки, нехорошо, без глаз, одним только нёбом. В этом смешке больше было от нервного прощания с прежним статусом «собаки, облаивающей железный машин». Как-то Юджин рассказал ему байку из времен, когда его, тогда советского начинающего репортера, послали в Кабардино-Балкарию разбирать жалобу рядового пастуха на председателя райсовета, который для свадьбы своей дочери взял из частной отары чабана двенадцать голов ягнят и не заплатил. Все было ясно. Юджин уезжал из аула в облпрокуратуру. Вез его туда — машин больше ни у кого не было или стояли на ремонте — сам председатель райсовета. Он был, наверное, не очень честный, но явно наивный человек. Пытался воздействовать на корреспондента до смешного простодушными приемами. Их УАЗик в населенных пунктах с обеих сторон облаивали собаки, норовя прокусить шины и крылья. Так вот, председатель райсовета каждый раз смешно поворачивал к Юджину иссиня-бритое умное — и рассчитывающее на ум собеседника — лицо и говорил:

— Вот, товарищ корреспондент, какой глупый собака есть. Видит, что машин железный, непробиваемый, а бежит, прыгает… — Он скосил глаза в сторону корреспондента, дал ему по-восточному время осмыслить ситуацию и закончил: — А ведь, товарищ корреспондент, дорогой, а ведь и люди такие глупый есть. Вот видит, что машин железный, непробиваемый, а пишет, пишет… А?

— Тормозни, — сказал Уд.

Лапиков увидел Сандуновские бани, вместе с телохранителями побежал было к кассе, но босс жестом руки их остановил: он не туда, он пообщаться с народом.

— К старушке, — сказал Уд и ступил ногой на булыжную мостовую.

Да, тормознул он впрямь ради старухи, которая чуть поодаль, у утла, торговала банными вениками. Была она экипирована в плюшевый всепогодный пиджачок, на голове платочек, какая-то холщовая сумка наперевес. Для денег, наверно. Рядом стоял большой открытый мешок, набитый доверху спрессованными, сплющенными связками березовых и дубовых веток. Старуха держала в руках образцы своего товара, как букеты, потряхивая ими, стараясь распушить, не обронив сухих слежалых листьев. При этом производилось и уходило в пространство сухое жесткое шуршание, звавшее знатоков в обжигающее марево парилки, в особый обморок высокотемпературной воскрешающей истомы, в клубы сверхгорячего сырого воздуха, где безжизненные жестяные листья, взопрев, ошпарившись, потекут зеленой кровью, дадут нутряной древесный сок, окатят запахом проточной чистоты, леса, солнца и при соприкосновении с телом человека впитают, отсосут, отведут на себя грязь его мыслей и пор, миазмы и шлаки организма, горечь сожалений и, быть может, даже тяжесть его грехов…

Старуха сразу выделила Уда как главного, но не забыла и двух других, потрясла пуще прежнего своими связками, обратилась сразу ко всем:

— Венички, сынки? Гляньте, какие! — и персонально, одному Уду: — Тебе какой? Березовый? Или с дубка? Ты с товарищами? Вам три?

— С товарищами, с товарищами, — сказал Уд. — А ты издалека, мать, приехала-то? — Уд кивком подозвал Лапикова подойти поближе.

— Я-то? — переспросила бабка… — Из-под Твери мы, сынок, из-под Твери, милые, село Свят-ское… — Старуха немного насторожилась, когда Лапиков подошел вплотную, а третий замаячил в некотором отдалении на углу. Да и отметила она, что не было при них ни сумок, ни баулов, с какими народ в баню ходит.

— Село Святское? — повторил Уд. — Это хорошо. А живете-то как, мать? Пенсия небось маленькая?

— Да как сказать, сынок?.. — Бабка боялась попасть впросак, что-нибудь не то ляпнуть, но на переодетых милиционеров эти двое похожи не были. — Жить можно, вот и этим подрабатываем.

— Сколько ваш веник-то стоит? — спросил Уд.

— Веник-то? Пятнадцать рублей веник. — Старуха соврала, на пять рублей на всякий случай снизила цену. Чего-то испугалась. Так-то она с обеда продала пять веников по двадцать за каждый.

— А сколько всего-то веников в мешке?

Бабка обмерла: никак отобрать хотят, эту… конфискацию сделать…

— Да что ж, сынки, я уйду лучше, у меня деда нет, правнуки малые.

— Да ты что, мамаша, испугалась, что ли? — Это уже Лапиков дело повел. — Мы, наоборот, тебя обрадовать хотим, чтобы ты быстрей домой поехала. Сколько их в мешке, ну, примерно? Сто? Двести?

— Да вы что? Штук пятьдесят будет, может, немного больше. Или меньше, — опять она спохватилась.

— Так, — это уже Уд заговорил опять, — будем считать сто веников по пятьдесят. Итого пять тысяч рублей. Забираю весь мешок. Даю шесть тысяч, купите гостинцы правнукам.

Лапиков полез в нагрудный карман. Бабка вжала голову в плечи.

— Да вы что, мамаша? — как-то растерялся Лапиков. Уд тоже был смущен, Лапиков чуть ли не силком впихнул в руку бабке толстую пачку пугающе новеньких купюр, бросил взгляд на босса. Уд дал понять — уезжаем. Уже возле машины Уд сказал Лапикову:

— Мешок придется взять, иначе не получится подарка.

Лапиков не совсем понял, вскинул брови.

— Если не возьмем, — сказал Уд, — она ж домой не уедет, правнуки гостинцев заждутся.

Лапиков не совсем допонял, но дал знак телохранителю. Тот подошел к старухе, одной рукой взял мешок с вениками, на весу донес его до машины, открыл багажник и бросил.

— Потому что если б оставили, — сказал, залезая в салон, Уд, — она б не смогла бросить, хоть за все и заплачено.

Лапиков внимал боссу старательно, и у него в мозгу забрезжили первые проблески догадки.

— И мучилась бы, пока б не продала… — решился он сказать.

— Да, Лапиков, но не из жадности, заметь, Лапиков. Из уважения к дарам природы. И к своему труду. — Он захлопнул дверь. — Это, Лапиков, народное…

И, имея, очевидно, в виду лежавшие в багажнике связки увядшего прошлогоднего лета, босс — машина тронулась, он откинулся на спинку сиденья — неожиданно для слуг запел:

Отговори-и-ла ро-о-ща золота-а-яБерезовым весе-е-лым языко-о-м…

Даруй мне чистоту сердцаи непорочность воздержания,но не спеши.Блаженный Августин. Исповедь

Когда они из «Метрополя» приехали в загородную усадьбу, Лапиков распорядился было мешок с вениками присовокупить к куче красных знамен и транспарантов, сваленных у них в углу гаража. Это были, если помните, господа, те коммунистические доспехи и трофеи, которые доставались Уду после снятия активисток во время шествий и манифестаций левого толка. Коммунистический реквизит, будто в насмешку, оставался загнивать среди прочего хлама в одном из ареалов обитания алкогольно-цементного магната Уда Кичхокова.

Вот к этим трофеям любви и социального протеста чуть было не присоединился перекупленный мешок старухи из-под Твери. Но Лапиков сообразил, что, поступи он так, он допустил бы ошибку, упустив шанс явить боссу верное доказательство своей догадливости и умного послушания. Вот почему в момент, когда охранник, выпрыгнув из лимузина, открыл снаружи боссу дверь и тот ступил ногами на землю, Лапиков кивнул на багажник.

— Банька, шеф? — сказал он и со значением продолжил: — Дары природы… народное…

Уд улыбнулся поощряюще. «А этот Лапиков не глуп, — мелькнуло у него. Потом чуть задержал в себе эту мысль, как задерживают дыхание, и додумал: — И не так прост!»

…В первый раз Уд не попросил Юджина «потереть спинку» во время банных омовений, сегодня это делали двое массажистов загородного комплекса. Спичрайтер мог бы вывернуть наизнанку свои мозги, но никогда б не догадался, за что наказан отлучением от боссова тела. «Потереть спинку» значило в системе их отношений не просто потереть спинку, а получить допуск, так сказать, к святая святых, к тому же все знали, что именно во время этой процедуры, приговаривая какие-то вроде бы незначащие ритуальные слова типа: «а вот мы сейчас дойдем и до лопаточки, а вот мы пройдемся мочалочкой вдоль нашей ше-е-йк-и…а теперь… та-а-к… мы повернемся на животик» и т. д., решались обычно положительно все личные вопросы и просьбы… Сегодня Юджин подходил и так, и эдак, вертелся рядом с массажистами, пытался заговаривать — босс не реагировал.

Юджин решил, что виновата та проклятая осечка с потомственным дворянством или же маленький инцидент на прошлой неделе, когда он в последний момент добавил к уже одобренному боссом 7-томному собранию своих сочинений еще один, необговоренный, — том писем его и к нему, в который Юджин включил и раздел «выбранные места из переписки с врагами» — но все это было не то. Причина сегодняшнего нерасположения Уда к Юджину состояла в том, что Юджин не в том виде приснился ему этой ночью во сне и — во сне же! — произнес одну из своих высокомерных реплик первоначального периода его работы на босса. Надо сказать, что поначалу Юджин позволял себе даже заносчивость в отношении работодателя. Босс, господа, уважал образованность и трепетал ее.