Владимир Соколовский - Уникум Потеряева Страница 18

— Смотрите, шевелится трава! — вскричала Набуркина, и крепче прижалась к теплому Валичке, а спиной, облаченной в дивную куртку — к испятнанному пометом крупной птицы пню.

Действительно: трава упруго ходила широким зигзагом, словно бы раздираемая и колеблемая движением хищного, длинного, медлительного зверя, или, еще вероятнее — телом змеиным. Мужчины тоже дрогнули; Фаркопов засопел и сказал:

— Моя старшая, Ленка, гад, тянет на медаль. Но — боюсь, ох, боюсь, не пройдет на коммерческий. Пятнадцать рыл на место — это как?

— Это ничтяк.

Взгукала сова из леса за хлебным полем. Некто белый обозначился поодаль. Тут уже и мужик бросил окурок, кинулся к реке и залег за обрывом. «Перевезите нас на другую сторону!» — в паническом страхе крикнула ему Мелита. «О-о-у-у!..». Лодку унесло.

А некто белый двигался, скрываясь временами в густой траве, и снова появляясь, с каждым разом ближе. Ничтяк вскочил и заметался за пнем, словно предчувствуя неуклонную кару за совершенные в жизни злодейства, — но тут в лунном свете засияла лысина, и тонкий, визгающий немного голос его квартирного хозяина, Петра Егорыча Крячкина, бывшего соратника по заключению, прозвучал в темноте:

— Ну што, кладовшыки, домой-то не пора? А то эть это… — помолчал, словно бы мучительно раздумывая. — Темно уже.

Ничтяк понесся к нему с намерением садануть кулаком в бок, однако зацепился ногою за корень, брякнулся оземь и захныкал. «Он, он наш спаситель!» — Мелита пылко, не на шутку обняла лысого ночного скитальца. Валичка подал ему свою пухлую ручку и столь значительно произнес: «Постников», — что незнакомому с ним могло бы показаться: сам губернатор клянется в вечной дружбе и заступничестве. Даже Фаркопов, и тот буркнул в его сторону: «Блочок цилиндров от „двадцать четвертой“ не надо? Новехонький, а удружу по своей цене». Но лысый курил с вынырнувшим снова из-за обрыва мужиком, дым длинных и душных сигарет раздражал комаров, они путались в Мелиткиных волосах и противно зудели.

Лысый обогнул пень, и спустился от обрыва к реке. Все потянулись за ним. «А я соли, да луковицу принес. Эка! — весело сказал он. — Разводи-ко, Петрович, костерок, ушицу хлебать станем!» Тотчас Ничтяк с Фаркоповым пошли собирать коряги, мужик поджигал их, а Мелита длинным острым ножиком с обмотанной изоляционной лентой ручкой чистила рыбу. И вот они все собрались у костра, — хоть и взволнованные обстановкою, но твердо знающие, что дома их никто не ждет. Лысый же, вздохнув, повел такую речь:

— Кладовшыки вы, кладовшыки! Людие мои дорогие! Што вы ищете, о чем тоскуете?! Сами, поди-ко, не знаете? Ну найдете, допустим, а там — прах, чепуха, одно гнилье. И пфукнуло ваше богатство («Еще неизвестно», — это Фаркопов). Известно, не известно — только стоит ли себя трудить, не знаючи, што иметь будешь? Лучше бы одну кулижку мне почистили: досталась по случаю, да больно, слышь, хламная, сорная, вся в валежнике. Я бы заплатил, никого не обидел. А, людие?!..

Булькала в котелке уха.

Когда варево приспело, все по очереди похлебали его одной ложкой, и стали коротать ночь — кто влежку на росной траве, кто жался к чужому телу, ища тепла.

А на рассвете Ничтяк, куря вонькую сигарету, сказал Крячкину:

— Не мути, кореш, белым светом. У тебя здесь угодья, домина с усадьбой, работников держишь, да в городе две квартиры, да машин штуки три по гаражам стоит, да трактор… А другие-то тоже богатыми быть хотят. Ты уж им не мешай…

— Да и с боушком!

Разбуженные утренним холодком, люди поднимались, потягивались, готовясь идти обратно в Потеряевку. Плескалась рыба в реке; улетали комары, начинали гвоздить воздух ранние пауты.

Мелита тронула лежащую на ее коленях Валичкину голову. Пожарный директор вздрогнул, проснулся.

— Пора домой, — сказала она.

Тут сбоку приблизился мужичок, курильщик, рыбак с той стороны реки.

— Ты, девка, случайно не Мелитка Набуркина будешь? А я Носков. Из соседней деревни — вон, за речкой, из Мизгирей. Ты не помнишь меня? А ведь я когда-то за тобой ухлестывал.

И Мелита вспомнила давнюю, небогатую, но все равно очень хорошую юность, себя тонконогой девчушкой с ужасающим начесом-колтуном на голове, в туфлях-лодочках, и крепкого парнишку из Мизгирей — конопатого, в длинном двубортном пиджаке, кирзовых сапогах с загнутыми внутрь ушками, напущенными сверху бумажными брюками… Она и впрямь, кажется, нравилась ему тогда, и они, притопывая, танцевали в клубе фокстрот, — вот что только было дальше? То ли парень ушел в армию, то ли она дернула из Потеряевки…

Иван еще раз глянул ей в лицо, нагнулся, плюнул на прибрежный песок.

— У меня уж парень теперь большой. Срок мотает, варнак. Мать-то не ужилась с нами, я ее из армии привез. Года три здесь пожила, да обратно уехала. Другой, стало быть, там у нее оказался. Но, одначе, силенка во мне еще есть! — он напыжился, и даже всхрапнул. — А ты как?

Но Валичка, уже пристроившийся в хвост двинувшемуся по тропинке строю, делал нетерпеливые знаки, и Мелита быстро закивала Ивану, прощаясь.

— Мужик твой? — Иван кивнул в Валичкину сторону.

— М-м-м-м… Н-н-н-н… — заужималась Мелита, и мизгиревский житель, бросив коротко: «Ясно!» — о чем-то задумался, и пошел искать свою лодку.

Было уже светло, залитый костер едко чадил, а высоко в небе ходила все сужающимися кругами большая птица.

ОТНОШЕНИЯ

Скандал не замедлил быть: только-только вышли из долины, к поднимающимся вверх пологим пригорком полям, только-только кончилась выводящая оттуда затейливая тропочка — как идущий впереди Фаркопов развернулся и ударил своей железной рукою в ухо шествующего за ним Валичку. Директор пожарной выставки завизжал и кувырнулся мячиком в неспелые посевы. Тут же механик на воротах настиг Ничтяка и ахнул его по тому месту, где нос переходит в верхнюю губу. Алик тоже лег и задрыгал ногами. Крячкин обернулся на донесшийся сзади шум, махнул рукою, ухнул: «Ну, не говорил ли я?!» — и потопал дальше к дому. А шум нарастал: сзади в Фаркопова вцепилась Мелита, и он кружился, взвывая, пытаясь оторвать от жестких крутых волос ее закостеневшие пальцы. Ничтяк, согнувшись, ходил сзади, улучая момент, чтобы кинуться недругу под ноги. Верхняя губа его, украшенная подтеками из ноздрей, хоботком висела над подбородком. Отпавшие усы топырились из бокового кармана безрукавки мокрою щетинкой. «Ап! Ап!» — подпрыгивал он. Но не дождался: Фаркопов сам свалился, — под Мелитиной опрокидывающей тяжестью, под болью в голове, да под Валичкиным напором, когда тот, подползши ближе, стал хватать его ноги и тянуть на себя. Вся эта сцена протекала под Мелитины взвизги и пыхтение мужчин, лишь однажды приглушенные моторным гулом. По близкой дороге проехал трактор с прицепной тележкой, и чумазый ранний тракторист, открыв дверцу, прокричал им что-то бодрое. Но вот они, все трое, водрузились над поверженным противником, и сначала хмуро поглядели на него, а потом, со столь же определенной неприязнью, Валичка с Мелитой — на Алика, тот — на них.

— Старшая дочка, гад, Ленка, тянет на медаль, — ох, боюсь, не пройдет в коммерческий, — выхрипывал в молодых посевах механик на воротах.

— Зачем туда ходил? Зачем туда ходил, сука, кобра?! — спрашивал, надвигаясь на него сверху, Ничтяк.

— А сам зачем? — спросила его храбрая Мелита. — Отвечай, Люськин сожитель!

— Отвечай! — топнул ногой Валичка.

— Ты, кобра, и ты, хорек вонючий… — злоба затмила Алику глаза, он потерял самоконтроль и чуть ближе, чем можно было, придвинулся к Фаркопову. Тотчас тот ловко подсек его, и напрыгнул сверху, победно гикнув. Валичка с Мелитой кинулись бежать. Запыхавшиеся, они с трудом трусили по пробудившейся деревне, пока не достигли своего прибежища: избы бабки Кузьмовны, Мелитиной тетки. Курицы при их виде бросались прочь, шебурша крыльями, а серый петух Фофан радостно закукарекал и стал налетать на Валичку сзади, долбя его в загорбок и голову, царапая когтями. Тявкал Кузьмовнин шпиц Яблок, норовя хватить Мелиту за юбку, но она почти стлалась по земле, отбивая атаки пса, не давая ему коснуться импортного дорогого материала. Даже корова, которую Кузьмовна выгоняла из ограды в стадо, нацелилась на них безрогой головою. Словно весь свет поднялся против них! И только когда влетели в избу, пахнущую теплым мытым деревом, и сели на табуретки, стало полегче, и прошел страх преследования. Ни о чем не говоря, молча, они стали пить из кружек оставленное старухою теплое молоко.

— Кто это такие? — спросил, наконец, Валичка.

— Который был с усами и бритый — это дружок Люськи, нашей машинистки, кажется, его Аликом зовут. По-моему, абсолютно растленный тип, — убежденно сказала Мелита. — Только вот — как он здесь оказался? Причем — я убеждена — по нашему делу. А второй — ух, жуткий! — Мелита осмотрела пальцы и кисти рук, проверяя, не осталось ли где-нибудь на них следов буйной фаркоповской шевелюры. — Какая-то дочка, школа, торговое учебное заведение… Но ведь и он тоже неспроста, правда?