Сын Ок Ким - Сеул, зима 1964 года Страница 18

И тут же, избегая взгляда телеграммы, я повернулся к ней спиной и написал письмо.

«Мне пришлось внезапно уехать. Хотел сказать лично, что уезжаю, но разговор — это такая штука, которая может увести в неожиданном направлении, поэтому пишу сейчас это письмо. Буду краток. Я люблю Вас. Потому что Вы — это я сам, и потому, что Вы — это мой собственный образ из прошлого, смутно любимый мною. Также как я сделал всё для того, чтобы превратить „меня прошлого“ в „меня нынешнего“, я намерен приложить все усилия, чтобы и Вас вытянуть под лучи солнца. Прошу, поверьте мне! Как только в Сеуле всё будет готово, и я дам Вам знать об этом, уезжайте из Муджина и приезжайте ко мне. Мне кажется, мы сможем быть счастливы». Я перечитал написанное. Потом ещё раз. А потом разорвал письмо.

Сидя в подпрыгивающем с кочки на кочку автобусе, в какой-то момент я увидел белый указатель на обочине дороги. На нём черными буквами было отчётливо написано «Вы покидаете Муджин. Счастливого пути!» Мне стало нестерпимо стыдно.

1964, июль

ПЯТНАДЦАТЬ НАВЯЗЧИВЫХ ИДЕЙ ПРОВЕРЕННЫХ ЖИЗНЬЮ

Смогу ли я? Наклеить на ту убогую стенку щёки Ким Новак[28]? Вопрос в том, найдутся ли сейчас у меня силы, чтобы встать с постели, взять со стола вырезанные щёки Ким Новак, отыскать невесть где лежащие кнопки и… Сколько ни натягивай на себя одеяло, невозможно спрятаться от стылости комнаты, в которой не топлено две недели кряду. Плюс ко всему хочется есть. Найду ли я сейчас силы подняться? И всё-таки на взгляд даже моих безжизненных глаз, та стенка выглядит убого. И невыразительный вид этой стенки уже превратился в одну из моих навязчивых идей. Стоит только посмотреть туда, как я сразу же начинаю думать: «Ну и уродство!»

На одной стене по горизонтали висит большая полка, словно часть стены, на ней расположился прямоугольник моего чемодана. Он так выглядит, будто только того и ждёт, чтобы его подхватили и понесли куда-нибудь. Соседняя же стена совершенно пуста. И хотя на ней забито два гвоздя для того, чтобы вешать одежду, эти гвозди смотрятся всего лишь как две малюсенькие точечки. И они ну никак не служат украшением той стенки. А что, если повесить на эти гвозди что-нибудь из одежды? Ну уж нет, лучше этого не делать… Скажешь тоже, повесить… Неужели хочешь увидеть, как будет болтаться одежда, напоминая повешенных? Пусть уж лучше стена остаётся пустой, как сейчас. И всё же, уж очень бесцветно она выглядит. Если бы хоть чуть-чуть украсить эту стенку, тогда комната устроила бы меня во всех отношениях. Чем бы её украсить? Я даже подумывал о картине Мондриана[29] — из-за толстой прямой линии полки и прямоугольника чемодана, который стоял вертикально, занимая почти одну треть этой линии. Однако ж для подражания цвет стены уж больно невзрачный. Ещё я подумывал о японском веере, который как-то случайно увидел. Тот веер предназначался в подарок пассажирам JAPAN AIRLINE, и узор на нём был очень красивым. Комбинация золотого и багряного. Хотя и он в итоге всего лишь копировал Мондриана, поэтому я распрощался с этой мыслью. Даже шагая по улице, я присматривался к домам, но всё это тоже было мондриановским. А мысль о том, что прямая линия исчерпала себя на Мондриане, стала для меня ещё одной навязчивой идеей.

С некоторых пор я начал думать, как бы украсить эту пустую стену кругами. Словно восходящее красное солнце в большом городе, что ранним утром правильным кругом вырисовывается на фоне молочно-белого дыма, заволакивающего небо. Однако это солнце часто проглядывает сквозь сетку линий электропередач, и если эти провода тоже перенести на стену, то прямая линия и прямоугольник на соседней будут смотреться весьма безобразно.

Я стал искать круг, который можно было бы прилепить на ту убогую стенку. Однажды мне понравилась одна открытка. Она тоже была японской — на квадрате толстой белой блестящей бумаги был изображён красный круг. Похоже, и он символизировал восходящее солнце. Сбоку от круга золотыми иероглифами было изящно выведено «С Новым годом!» «Видимо, японцам нравится золотой цвет!» — подумал я, и теперь это тоже одна из моих навязчивых идей. Мне захотелось приклеить эту открытку на ту убогую стенку, но красный круг на ней выглядел бы очень маленьким по сравнению со стеной, прямой линией и прямоугольником, к тому же мой приятель, у кого была эта открытка, не собирался мне её отдавать, поэтому делать нечего — пришлось оставить эту идею. Совсем недавно отец того парня неожиданно разбогател, нет, он не был шпионом, всего лишь удачно вложил деньги в ткацкую фабрику, благодаря чему и преуспел. Я никогда не смогу забыть того дня, когда мой приятель показал мне эту открытку, которая сразу приглянулась мне. В тот день мне пришлось подняться по ещё не покрытой лаком лестнице, где ощущалась шершавость неотполированного дерева, по той самой лестнице, ведущей на второй этаж, какую так часто можно увидеть в домах богатеев. А всё потому, что комната того парня была на втором этаже, и он, шествуя впереди, собирался проводить меня туда. Но произошёл конфуз — позади, в холле первого этажа, стояла младшая сестра моего приятеля и смотрела на меня. Если бы она не была симпатичной, и если бы на пятке моего носка не было огромной дырки, я бы без лишних колебаний поднялся по этой лестнице. Но дырка на носке была не из маленьких, пятка полностью вылезала наружу. К тому же то, что пятка была чернущая, точь-в-точь под цвет носков, только усложняло дело. В замешательстве я не мог сдвинуться с места. Но когда мой приятель поторопил меня, мол, чего там застрял и не поднимаешься, я зажмурил глаза и стремительно взбежал по лестнице. И так как я весьма проворно передвигал ногами, может статься, та милая девушка не увидела моей пятки. Однако чувство стыда не оставляет меня до сих пор. И то, что мои слабые места обнаруживаются, да к тому же на глазах у красивой женщины, усиливает ощущение неловкости и превращается в мою очередную навязчивую идею. В любом случае, та открытка, которую показал мне на втором этаже приятель, мне очень приглянулась, но на просьбу отдать её, он ответил отказом. После того случая я не встречал круга, который бы мне понравился.

Холодно. Телу, которое покинули все силы, хочется дрожать. Но ему только разреши подрожать, так оно и не подумает отказаться и будет потом трястись несколько часов кряду. Я слегка шевельнул пяткой и натянул одеяло на ноги. Поддувать перестало. Не знаю, выпал снег или нет. Вчера вечером еще не было, хотя с прошлой ночи я больше не выходил из комнаты. Я лежу и боюсь лишний раз пошевелиться. Неохота тратить силы на бесполезные движения. Энергия нашего организма сродни деньгам: когда много — не знаешь куда девать, когда мало — трата заметно ощутима. Моё тело, неспособное сейчас поддерживать даже обычный обмен веществ, единственное, что еще может, так это выделять по чуть-чуть холодный пот, и то только в паху, как будто говоря: «Это всё, что у меня осталось, и не думай просить большего».

Наверняка, в моей шерстяной, насквозь дырявой рубахе, активно плодятся вши. Мои пальцы, даже и не помышляя об убийстве, перебирают нити рубахи, глаза безучастно глядят на ту пустую стенку. Неправда, что пальцы не замышляют убийства. Если бы не было намерения убить, то вероятность печального исхода была бы равна нулю, а мои пальцы, ощупывая нитки и натыкиваясь вдруг на что-то упругое и тёплое, инстинктивно понимали: «Ага, это вошь!», и, схватив её, начинали растирать. Правда, вши — не такие уж и дураки, чтобы погибать в перетирающих их пальцах. А пальцы, однако ж, растирают целенаправленно, явно желая смерти. Нет. Смерти желает мой мозг, а пальцам совершенно безразлично, умрёт вошь или нет, они наслаждаются ощущением округлости и мягкости этих существ. И то, что средства достижения цели часто расходятся с самой целью, тоже стало одной из моих навязчивых идей.

Если под одеялом и было тепло, то это было тепло, исходящее от моего тела. Холод повсюду, единственно тёплое место — это там, где я лежу меж двух одеял. Жуткий холод комнаты с ондолем, в которой не топлено уже две недели. Если бы руки случайно дотронулись до пола, они тут же бы занемели. Вот я и не знаю, холодный пол в комнате или тёплый. Руки вдруг ни с того ни с сего взмывают в воздух и исполняют свой безумный танец. Хе-хе, громко звенит гонг… Энергия покидает моё тело через кончики пальцев. Я тут же засовываю руки под пояс брюк сзади. У тела нет сил, и кровь тоже бездействует. И хотя руки были не так уж и долго прижаты ягодицами, они почти сразу же теряют чувствительность. В такие минуты было бы лучше, если бы их вообще не было. Сложнее всего в нашем теле распорядиться руками. Присутствуешь ли ты на похоронах, стоишь ли на трибуне, или же, когда таким, как сегодня, зимним днём лежишь в стылой комнате, самое трудное — справиться с руками. В армии иногда проделывают один фокус. Команда «Сми-ирно!» — и две ладони встречаются за спиной. Этот жест однако трудно выполнить, лёжа под одеялом. В подложенных под спину руках кровь не циркулирует, поэтому ладони немеют и начинают гудеть, словно линии электропередач на ветру. И вправду напоминает бег электрического тока. Теперь мысль о том, что нет ничего сложнее, чем управлять руками, стала очередной моей навязчивой идеей. Я знаю одного солдатика, потерявшего на войне руки, и хотя ему живётся очень даже неплохо, он тоже узнал, что такое тоска. Этот человек — мой старший брат, который сейчас живёт у нас дома в деревне. Все домашние изо всех сил стараются не обращать на него никакого внимания, чтобы не дать ему повода горевать об отсутствии рук. Доходит до смешного — родные даже начинают стыдиться того, что у них есть руки. Брат тоже старается отплатить за заботу родных. Но иногда он всё же впадает в уныние. Это он-то, который не умеет ничего, кроме как есть, спать, выполнять несложную работу да рассказывать один и тот же скабрезный анекдот. Так вот, тот факт, что он познал, что такое хандра, говорит о многом. Брат, подобно Венере Милосской, удачно лишился рук. Вот было бы хорошо, если бы всего лишь один единственный раз разразилась война с условием, что на ней оторвёт только руки. Такая война положила бы конец всем последующим войнам на земле. Люди! Так пускай же она начнётся прямо там, где вы стоите! И то что, случившись всего только один раз, такая война принесла бы на землю мир, тоже стало моей навязчивой идеей. Если только будет возможно привить способность тосковать, чёрт меня подери, душа не будет болеть даже если у них оторвёт руки или ноги, раздробит нос или расплющит их мужское достоинство.