Ник Хорнби - Как стать добрым Страница 18

— Да.

На миг Дэвид призадумался, словно пытаясь сообразить, может ли подобное объяснение устроить двух людей с университетским образованием. Все выглядело чересчур легко — не хватало некой добавочной сложности, которая могла бы объяснить это метод лечения. Руки, тепло, исцеление. Такое объяснение может устроить разве что неграмотного дикаря. Для образованного европейца этого явно недостаточно: должно быть еще что-то заковыристое, хитроумное. А зачем? Ну, хилер, ну, пощупал: стало лучше — пошел домой. И все. Что непонятного? Мы сами себе усложняем жизнь.

— Да, у него дар.

— Прекрасно. Великолепно. Да здравствует ГудНьюс. Он привел твою спину в порядок и свел с Молли экзему. Какое счастье, что ты его нашел! — Я ничуть не шутила, напротив — старалась соблюсти серьезность, которой надо придерживаться в разговорах с больными и психически неуравновешенными людьми.

Но это был еще не конец истории.

— Все-таки не хотелось бы, чтобы он оказался просто хилером.

— А кем, по-твоему, он должен оказаться?

— Ну… не знаю. Кем-то другим. Поэтому мы и повздорили с Молли из-за крема. Мне нужен был этот крем, понимаешь — чтобы как-то уяснить происходящее. А ребенку он не нужен — ребенку и так все понятно. Ему не нужно мази для веры. А мне, видишь ли, понадобился магический крем с Тибета или откуда-нибудь еще: крем, о котором неизвестно традиционной медицине. Понимаешь, я просто вообразил его, этот крем, в руках ГудНьюса.

— Ну что же тут непонятного. Волшебный крем устраивает тебя больше, чем волшебные руки. Правильно?

— Да нет, крем — не волшебный, он просто… лекарство.

Типичный невежественный рационалист. Аспирин для такого — может быть, самый сенсационный пример белой магии, но раз его можно купить в аптеке «Бутс»,[16] это не считается.

— Тут должна быть какая-то магия, раз одно и то же средство исцелило и боли в спине, и экзему. Это совершенно разные болезни.

— Это не дает мне покоя. И потом — у меня сразу прошла головная боль…

— Я совсем забыла про твою головную боль.

— Вот тут-то и началось самое странное. Потому что… Не знаю зачем, но я рассказал ему, что у меня временами побаливает голова. Просто сорвалось с языка. А он, не говоря лишних слов, посмотрел на меня и сказал: «Я могу помочь вам». И просто притронулся к вискам… вот так.

— Ага. Он притронулся к твоим вискам. А дальше?

— Да, он прикоснулся к моим вискам, и боль тут же прошла, но я стал ощущать… что-то другое.

— Что именно? Подробнее опиши свои ощущения.

— Ну… стало как-то теплее.

— Если мне не изменяет память, это произошло как раз в тот день, когда мы повздорили и окончательно решили расстаться? Когда ты взбеленился и известил меня, что уходишь из дому на два дня, а мне надо подготовить детей и рассказать им, почему мы разводимся?

— Я стал совершенно спокоен. После этого прикосновения весь гнев из меня выветрился. И еще: мне больше не хочется шутить. То есть заниматься тем, чем я всегда занимался в газете. Я совершенно утратил сарказм.

Мне вспомнилось, что я тогда почувствовала, — от внезапной перемены в его поведении я испытала тоску и сожаление к самой себе. Итак, мой муж пошел к хилеру, магическим образом обрел спокойствие, а вернувшись, без злобы и остервенения выразил свое пожелание о разводе. Вот и вся моя выгода. За исключением, естественно, того, что все теперь перевернулось с ног на голову, принеся мне тем самым бессчетные выгоды. Только вот ничего уже не радовало.

— И тогда ты решил пожить у него пару дней?

— Тогда я еще не знал, что буду ночевать у него. Просто… хотелось узнать, сможет ли он еще раз выкинуть эту штуку с головой. Я хотел выяснить, как ему это удается. Сначала я думал написать о нем в газету — рассказать про экзему и прочее, но… Все закончилось тем, что наше интервью затянулось, и в результате я пробыл у него двое суток. При этом мы все время общались.

— Вот как.

— Пожалуйста, Кейти. Только не надо… Не знаю, как об этом сказать. Не затрудняй мне задачу.

«Но почему? — висел на моем языке вопрос. — Почему я не должна затруднять? Ты сам часто облегчал мне задачу?»

— Извини, — сказала я. — Продолжай.

— Говорил он немного. В основном просто смотрел на меня пронзительным взглядом и слушал. Я первый начал этот разговор. А он словно впитывал то, что ему говорят. Или высасывал из меня. Может, он телепат?

— Так он все из тебя и высосал. Впитал, так сказать.

— Да, похоже на то. Все плохое. Я будто видел, как эта дрянь выходит из меня, точно черный туман. Вот уж не думал, что во мне столько ее скопилось.

— Но откуда у него такие способности? Почему никто другой этого не может?

— Понятия не имею. Просто… вокруг него словно бы аура. Понимаю, звучит глупо, но… по-другому не объяснить. Пока я все это ему рассказывал, он снова тронул пальцами мои виски, и тут я почувствовал нечто необычайное — в меня вливалось восхитительное тепло. Он сказал, что это чистая любовь. Именно так ее и чувствуешь. Понимаешь, как я тогда запаниковал? Представляешь мое состояние?

Я представляла. Пожалуй, Дэвид был самым невероятным кандидатом для любовной ванны. Любовные купания — не для нас. В душ из чистой любви верят бесхитростные люди с подгнившим, как зубы наркомана, умом — те, что читают Толкиена и Эриха фон Дэникена.[17] Слушать зловещий рассказ Дэвида было страшно, но испытать это на собственной шкуре было, пожалуй, куда ужаснее.

— И что же дальше?

— Первое, что пришло мне тогда на ум, это что я должен все в жизни делать наоборот. Буквально все — от малого до великого. И еще… Того, что я успел сделать, — недостаточно. Недостаточно для тебя. Недостаточно для меня. Недостаточно для детей, для мира, для… для…

Дэвид выдавливал слово за словом, пока накрепко не увяз. Законы риторики и ритма требовали существительного, чтобы закончить фразу, — а где его взять?

— Я все же не пойму, о чем можно говорить в течение двух суток?

— Да ни о чем. Я вообще не чувствовал, как летит время. Я страшно удивился, когда он вдруг сказал, что уже вторник. Я рассказал ему… о твоей… ну, о твоей судьбе, о тебе и о том, что у нас не заладилось. О том, что я недостаточно добр к тебе. И недостаточно хорош для тебя. И в самом деле — как стать добрым? То есть хорошим по отношению ко всем в семье. Я уже не говорю — по отношению ко всем остальным людям. Еще я рассказал ему о своей работе, о чем пишу, — и вдруг обнаружил, что мне стыдно говорить об этом. Потому что все это мне глубоко ненавистно — все это злорадство, отсутствие милосердия. Боже, я в замешательстве…

Тут меня посетила внезапная мысль, пугающая и вместе с тем все объясняющая.

— Вы ничем таким не занимались, а?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты же не спал с ним, надеюсь?

— Да нет. — Дэвид отверг мое предположение решительно, но вместе с тем без тени смущения, гнева и не уходя в глухую защиту. — С чего это тебе в голову пришло? Ничего такого между нами не было. Это совсем другое.

— Прости. Прости, что перебила. Что же он с тобой сделал?

— Он сказал мне, чтобы я опустился на колени и подержал его руку.

— И что потом?

— Потом он сказал, что мы помедитируем вместе.

— Ага.

Дэвид не гомофоб, хотя гей-культура его порой озадачивала (особенно ставила в тупик Шер), но сам он определенно природный гетеросексуал, до самой последней молекулы своих мужских хромосом, до пристрастия к семейным трусам и дегтярному мылу. Здесь нет никакой двусмысленности, если вы понимаете, о чем я веду речь. И все же мне легче было представить Дэвида в постели с мужчиной, нежели на коленях перед хилером или медитирующим на полу в позе лотоса.

— И что случилось дальше? После того, как он предложил тебе помедитировать? Ты не ударил его, не разбил о его голову бутылку — ничего экстраординарного не произошло?

— Нет. Прежний Дэвид непременно бы ударил, если бы столкнулся с таким предложением, это ты точно подметила. И это был бы неверный поступок.

Дэвид произнес это таким серьезным тоном, что мне на некоторое время стало жаль своего утраченного положения жертвы домашнего насилия — я ощутила, что у меня безвозвратно отбирают какую-то, что ли, изюминку семейной жизни.

— Должен признаться, вначале было немного неудобно, но здесь же есть о чем подумать. Причем серьезно подумать. Разве не так?

Я согласилась. Тут есть о чем подумать, безусловно.

— Просто подумать о собственной жизни. О том, куда попал, в чем очутился по уши, зачем сам себе все это устроил — понимаешь? Как ты создал эти персональные условия личной жизни?

Стоп. Что еще за «персональные условия личной жизни»? Кто этот человек, разглагольствующий перед собственной женой, в собственной постели фразами из ежедневника с цитатами «Мысли на день»?