Кэндзабуро Оэ - Игры современников Страница 18

Когда мы с тобой в жаркий летний полдень вышли из нашего дома, стоявшего в самом низком месте долины, и направились к самому высокому месту, где находился храм, в моей разгоряченной голове, покрытой капельками пота, созрел план: перехитрить отца-настоятеля и навсегда порвать и с микрокосмом, и с Разрушителем. Раскинувшаяся на пологих холмах роща окружала долину, не сливаясь с нижней кромкой девственного леса – она как бы обрамляла склоны инкрустированной полосой. Углубляясь в рощу, я все время ловил себя на абсурдной мысли, что вот-вот окажусь погребенным под разноголосым стрекотом тысяч цикад. Я с особой отчетливостью запомнил это состояние потому, что на мгновение мне представилось, будто голоса цикад – не что иное, как голоса людей, живших и умерших в нашем крае. Эта идея заставила еще острее почувствовать всю мерзость того, что я собирался совершить, но во мне росло и другое чувство – безрассудно циничное. Даже сквозь неумолчный пронзительный стрекот цикад мы, переговариваясь, прекрасно слышали друг друга. Среди много раз вспоминавшихся мне мельчайших подробностей того жаркого дня наиболее отчетливо всплывает в памяти удивительная звонкость и чистота твоего голоса – может быть, оттого, что ты приняла наркотик? Мои ноздри до сих пор ощущают проникший сквозь поры вместе с потом запах наркотиков, смешанный с едва уловимым запахом крови. И этот запах крови, после того как я услышал, что ты прервала беременность, преследовал меня очень долго. Твой звонкий голос, который я слышу до сих пор, произносил слова и о самом Разрушителе, в чьи жрицы готовил тебя отец-настоятель...

Я не в силах сейчас припомнить, когда ты произнесла очень важные слова о Разрушителе – до того, что произошло между нами, или после? Я не мог точно установить этого даже в тот день, а ночью, стоило мне задремать, просыпался от какого-то крика и вскакивал; так повторялось много раз. А сказала ты тогда, сестренка, вот что:

– Я долго не могла понять: что это за имя – Разрушитель? Мысленно я представляла себе почти не отличающиеся друг от друга иероглифы «разрушать» и «нести добро». Они так похожи, что как бы слились в моем сознании, и я догадалась, откуда взялось имя Разрушитель. Но тогда оно звучит странно – почему все-таки Разрушитель?

Говоря, сестренка, о твоем звонком, чистом голосе, я вспоминаю, как у меня разрывалось сердце: очень уж тесно твои слова связаны были с тем, что произошло в тот день, и, кроме того, в них таилась удивительная сила. Они, сестренка, вернули меня к мысли об истоках рожденного в нашем крае говора, поразив своей детскостью. Так на меня твои слова подействовали тогда еще и потому, что в тот год я впервые покинул наш край и весь первый семестр безвыездно провел в Токио, окруженный людьми, которые говорили на каком-то другом языке, чуждом для людей нашего края. Я подумал: все жители нашего края, начиная со времен созидателей и по сей день, говорят как дети. Будто созидатели, предводительствуемые Разрушителем, еще детьми пришли сюда в поисках земли обетованной и их детский говор так и застыл, нисколько не изменившись.

Кроме твоего удивительного голоса, сестренка, я до сих пор удерживаю в памяти еще нечто очень важное для меня – твое тело, каким я увидел его в тот день. Если вдуматься, это уже само по себе странно – почему я помню тебя только обнаженной, лишь с разорванными трусиками на бедрах? Значит, я видел тебя такой и после того, как это произошло. Но еще более удивительным мне кажется теперь твое тогдашнее поведение: спрятавшись от отца-настоятеля в темной кладовой, ты, по природе своей холодная и равнодушная, стояла передо мной в таком виде, не обращая на меня никакого внимания – я для тебя не существовал. Твое обнаженное тело, врезавшееся мне в память, я увидел, когда ты, сестренка, опершись о подоконник и поднявшись на цыпочки, смотрела в окно на горный склон, обращенный к долине. Я видел тебя вполоборота – у тебя были круглые, упругие ягодицы, плавно переходящие в стройные гладкие бедра. Ягодицы в меру полные, идеальной формы, отчего казалось, что ты слегка прогнулась. В твоем теле было столько гармонии, что уличить тебя в сознательном позировании было невозможно. Совершенно круглые груди были в меру удалены и от плеч и от живота. Правую ногу ты отставила назад, бедро и икра образовывали мягкую плавную линию и казались лишенными мышц. Левая нога, чуть согнутая, пряталась за правой, и от этого левое бедро выглядело полнее, чем было на самом деле. Корпус наклонен немного влево, и в ту же сторону слегка повернута голова с пышными завитыми волосами. На фоне большого окна кладовой особенно четко вырисовывались левая рука и левая грудь.

Что же я предпринял, увидев тебя обнаженной в тот день, когда это произошло? В моей памяти всплывает лишь, что, порывая все свои связи с прошлым и будущим, я сказал тебе:

– Почему Разрушителя называли Разрушителем? Об этом я совсем не задумывался. Наверное, потому, что раньше, чем вник в значение слова «разрушитель», сам Разрушитель уже вошел в меня.

Именно тогда, стремясь разорвать цепь, приковывающую нас с тобой к Разрушителю, я и принял отчаянное решение; поэтому, как мне кажется, само по себе было странно то, что я говорил о нем. Мне, правда, смутно видится другое объяснение: Разрушителя назвали так потому, что он был человеком, разрушившим огромные обломки скал и глыбы черной окаменевшей земли, когда отряд созидателей поднимался вверх по реке. Есть и еще одно толкование: все созидатели были заключены в гигантское яйцо, и Разрушитель, расколов изнутри скорлупу, вывел их оттуда. Кажется, я видел это во сне. Соединив все версии, я начал испытывать к Разрушителю почти благодарность – ты не зря об этом говорила.

Не помню точно, случилось ли это до нашего разговора или после него, связь событий в моей памяти нарушена, но, словно это было вчера, вижу, как я повалил тебя на голый дощатый пол и в лучах заходящего солнца, проникавших через окно вместе с неумолкаемым стрекотом цикад, мы с тобой отчаянно боремся. Сначала ты беспечно смеялась, однако потом умолкла и стала отбиваться всерьез. Хотя от постоянного употребления наркотиков ты и ослабла, твое тело, представлявшееся мне таким мягким и податливым, когда ты стояла у окна, оказалось упругим, как пружина, стоило лишь вступить с тобой в единоборство.

Я не осмеливался смотреть тебе в глаза – мне пришлось действовать вслепую. Я был смешным насильником, и все, что делал, выглядело комично. Ведь в этих делах у меня не было никакого опыта.

Впоследствии я пытался скорректировать свои ощущения и объяснить комичность ситуации тем, что у меня не хватало мужества насиловать собственную сестру. Но сохранилось и другое, удивительно живое воспоминание: ты вначале сопротивлялась исполнению моего постыдного плана, но в конце концов пришла мне на помощь...

А когда все кончилось, сестренка, ты встала у окна в толстой раме и спокойно смотрела на горный склон, обращенный к долине, а я, весь сжавшись, сидел на дощатом полу и не отрывал глаз от твоего обнаженного тела. Но разве могли мы тогда мирно рассуждать о Разрушителе? После того как это произошло, ты махнула рукой, точно закончилась какая-то детская игра, будто не было ни моего насилия, ни твоего сопротивления...

Последнее, что я вспоминаю о том дне: ярко светило солнце и еще ничего не предвещало наступления сумерек, но тут неожиданно пошел дождь, который мы называем грибным. От струй дождя снаружи все стало ярким, а стены кладовой, наоборот, потускнели. Твои пышные завитые волосы, закрывавшие спину, окрасились в густой тон. Тут я заметил, что все твое тело покрыто гусиной кожей, принес лежавшее в углу грубое одеяло и набросил его тебе на плечи – оно было старое, вытрепанное, однако все еще прочные нити основы сохранили воспоминание о первозданной мощи диких растений, из волокон которых оно было соткано. Когда я тебя укутывал, ты смотрела на меня с ненавистью и в то же время с вызовом: мол, не собираюсь ли я снова домогаться тебя. Я смутился, и вдруг ты как ни в чем не бывало спросила:

– Не напоминает ли тебе то, что ты сделал, игру в Разрушителя?

Игра в Разрушителя была популярна у детей нашего края. Начиналась она с того, что мальчишка, выбранный Разрушителем, залезал в пещеру на склоне холма, заросшего деревьями, куда обычно забираться детям было запрещено. Остальные ребята начинали безобразничать, делать то, чего никогда себе не позволяли, чего не следовало делать и что делать никому и в голову не приходило. Все это сопровождалось невероятным шумом и гамом, каждый похвалялся перед другими своей выходкой. Мне вспоминается, как самые маленькие участники игры, кружком усевшись на корточках, испражнялись на спортивной площадке, а вокруг собирались деревенские собаки и, глотая слюну, с нетерпением ждали, когда те поднимутся. Будто и собаки участвовали в игре. Чего только не вытворяли ребята – даже забирались в чужие огороды и разоряли их подчистую. А однажды, желая полакомиться, попытались прирезать свинью хозяина гостиницы. Небольшим ножом они стали отрезать ей голову, но это оказалось нелегким делом, и свинья, истекая кровью, так и поплелась по дороге за своими мучителями. Сам участвуя в этих играх, я прекрасно сознавал, насколько они отвратительны. Такие игры символизировали возрождение зла в те периоды, когда Разрушитель надолго покидал долину и горный поселок – об этом говорилось в мифах и преданиях нашего края.